Королева воздушного замка [СИ]

Путь гнева. Глава VII

Чаще, гораздо чаще Кьяра теперь с горящими глазами твердила о демонах, и нет-нет, но даже самые стойкие задумывались о «глупых суевериях», вслушиваясь в хриплые, почти непрерывные крики и монотонные причитания, доносящиеся из покоев королевы. Лишь напрягая слух, можно было разобрать: Фьора умоляет привести детей, а Шантия успокаивающе шепчет, что не стоит, потому что и Альбранд, и Мернис могут заразиться.

Чем ближе исполнение болезенно-яркого желания, тем медленнее и медленнее тянется время.

К запаху дыма примешивался теперь ещё один — душная, тяжёлая вонь, отдающая чем-то кислым. Кьяра бы сказала, что именно в облаке такой вони являются миру всевозможные чудовища; Шантия лишь пожала бы плечами. Нет, это всего лишь запах пота и рвущейся наружу желчи.

Она смотрела на мечущуюся по кровати королеву, с улыбкой подносила ей «целебное зелье». И та принимала дар из её рук. Потому что тем, кто кажется недалёким и покорным, верили во все времена. В комнате темно, даже окна занавешены. Что ж, прекрасно, пусть и несколько преждевременно: на родных островах занавешивали окна лишь тогда, когда отходила по лунной дороге душа, и тогда же гасили повсюду свет, чтобы покойник не видел иных его источников, кроме лунного диска.

— Выпейте, госпожа, — приподняв голову едва живой Фьоры, она попыталась влить ей в рот содержимое чаши, когда её ударили по руке. Упав на каменный пол, чаша разлетелась на куски — громкий, слишком громкий звук для этого до срока походящего на склеп места.

— Ты врёшь! — прохрипела не своим голосом супруга лорда, норовя подползти ближе и ударить снова. — Ты всё врёшь!

Сердце замерло, пропустив пару ударов. Нет, нет, всё не так страшно, как можно подумать; нужно спрятать тревогу… Шантия с трудом выдавила улыбку и дотронулась до разгорячённого лба:

— Вы бредите.

— Ты, ты, ты! — глаза Фьоры налились кровью, и с неожиданной силой она вцепилась в плечи бывшей наложницы. — Что ты мне приносила?! Это из-за тебя мне плохо! Из-за тебя!

Тонкие пальцы впились в плечи, а каждый хриплый вопль всё больше походил на вой. Что, что изобразить сейчас, что сказать?! А если кто-то примчится на крики, а если услышит?!

Пусть. Кто поверит больной женщине?.. Скажут, что она уже не различает сон и явь.

— Ты хочешь меня убить, меня! — Шантия попыталась вырваться из цепкой хватки, но Фьора, в которой откуда-то взялась небывалая сила, подмяла её под себя, и вот уже не в плечи впились пальцы — в открытое горло.

Нельзя сопротивляться. Как нельзя и позволить бешеной фурии себя убить!

Пока разум пытался найти решение, тело отбивалось, но отбивалось крайне вяло. Мир в глазах темнел, наливаясь сиреневой и расплываясь множеством кругов. Такие же круги идут по воде, если бросить в спокойную гладь камень или хотя бы малую каплю. В сгущающемся полумраке что-то громыхнуло — почудилось?..

А затем на лицо полилось что-то липкое и горячее, а стальная хватка ослабла.

Как же это похоже на один из многочисленных снов! На самом деле, верно, она сейчас спит в своей постели, беспокойно ворочаясь. Она не может лежать на королевском ложе, глядя в потолок и силясь спихнуть с себя отчего-то потяжелевшее тело королевы.

Тело. Потому что прежде полные ярости глаза смотрят теперь в пустоту, а из разрубленной шеи струится кровь. Потому что стоящая у изголовья Кьяра убирает в ножны клинок, нараспев бормоча молитву.

— Вы… почему вы… — Всё ещё тяжело дыша, Шантия дотронулась до собственного горла. Она смирилась с тем, что однажды придётся увидеть гибель супруги людского вождя; смирилась, что та падёт от её руки. И потому вместо облегчения пришло недовольство — недовольство зверя, у которого некстати выскочивший перед носом соперник отнял уже почти давшуюся в руки добычу.

— Она была одержима. Одержимых убивают.

Голос вернулся — и Шантия совершенно искренне закричала, отшатываясь от тела и торопливо стирая кровь с платья и лица. Нет, нет, её не заподозрят, конечно, не заподозрят! Всё в порядке, убийца — вот она, стоит, не скрывая совершённого преступления!

Она отняла добычу.

— Почему, почему вы… — уже громче и увереннее повторяла она, обрывая речи на полуслове. Никто, никто не должен знать, что остаток фраз «убили её раньше меня».

А то, что есть, вполне сойдёт за слёзы испуганной кроткой девочки.

Постепенно отступала фиолетовая темнота, сменяясь жаром натопленной комнаты — и один взгляд, полный ненависти, сменился другим. Вот только вбежавший Кродор смотрел не на Шантию, вовсе, кажется, не замечая её присутствия. Нет, тот взгляд метался от мёртвой супруги к её сестре с окровавленными руками.

Каково это, скажи? Каково это — не знать, хочется ли тебе больше убить или плакать?..

В отличие от бывшей наложницы, дракон определился быстро: оскалив клыки, он кинулся к убийце. Давай, давай, сверни ей шею голыми руками! Отомсти за отобранную жертву, отомсти…

— Я спасла её душу, — Кьяра говорила без сожаления, без дрожи в голосе, будто бы только что лишила жизни не родную сестру, а незнакомку. — Умри она от болезни — и не видать ей небесных степей. Умереть от меча или стрелы, сохранив разум, — достойная гибель. Я не стану сражаться с тобой.

К чему слова! Сейчас чудовище, ослеплённое горем, покажет своё истинное лицо, растерзает, не слушая оправданий. Шантия впитывала его боль и ярость, и внутри, урча, как большая кошка, окутывало сердце ласковое пламя.

Пальцы дракона сжались и разжались, как если бы он сжимал в руке сердце Кьяры и пытался его раздавить подобно зловредному червю.

— До рассвета и ты, и Киальд уберётесь прочь. Вы покинете границы моих земель и никогда не вернётесь; живите по своим дикарским обычаям подальше от меня! — проревел Кродор. — Если вас увидят… услышат… рядом с моим замком, я прикажу вас четвертовать, обоих!

Нужно уйти. Убраться отсюда, пока ярость направлена лишь на убийцу, не выплёскивается через край, не стремится ко всякому, кто попадётся на пути. Шантия попятилась к стене: вот бы стать невидимой, исчезнуть. Звякнули задетые ногой черепки от чаши — и мутный взгляд уставился на неё.

А потом её ударили по лицу.

— Почему ты её не остановила?! — кричал дракон, тряся её за плечи. — Почему?!

Всё, что сумела сделать Шантия — это по-детски разрыдаться. Как хорошо, что не дано людям угадывать помыслы друг друга! Ведь тогда правитель легко раскусил бы, что вызваны они вовсе не страхом, вовсе не скорбью…

Устало зажмурившись, он выпустил бывшую наложницу — и та опустилась на пол, закрывая лицо руками.

— Скажи, чтобы привели Альбранда. Мой сын должен знать, как порой бывают коварны враги.

Как скажете, конечно же, мой господин. Знакомые, привычные слова, так подходящие кроткой девочке, которая не способна затаить зло. Вытирая с лица слёзы, Шантия спешила по тёмному коридору, уже на ходу думая, что, возможно, не стоит так беспокоиться из-за того, что всё пошло немного не по плану. Фьора мертва; на лице дракона — ужас и горе; а значит, цель достигнута — по крайней мере, первая из них.

Разгорающееся пламя колыхалось, как морские волны, накатывало, заставляя руки и колени трястись — и Шантия Аль-Харрен погладила его, на время заставляя прижаться к земле.

Нужно подождать ещё немного. Дождаться, пока высохнут слёзы, пока стихнут слова горести — и лишь тогда нанести удар снова. Удар, которого никто не ждёт от рыдающей слабой девчонки.

О да, она умеет красиво плакать. А ещё — умеет ждать.