Королевская кровь-13. Часть 2

Глава 8

25 мая, Рудлог-Инляндия, Алина

Этой ночью проснулась в постели Макса и Алина Рудлог, которая упорно именовала себя Алиной Тротт. Она разглядела над собой темные крылья — и сердце успело зайтись от безумной надежды, когда ночное зрение включилось, и она увидела сомнариса, который недвижимо парил под потолком.

Конверт упал к ней на кровать, а темный дух развернулся и развеялся дымной вуалью. Алина, включив ночник, прочитала письмо. Сердце все еще билось, как ненормальное.

— Что же, — прошептала она, положив послание на колени, — можно же просто посмотреть на него?

Строки расплывались перед глазами, но она не плакала. Выплакала все уже, и теперь с каждым днем набиралась сосредоточенности, крупица за крупицей собирая то, что может ей помочь вернуть Макса.

— Я просто посмотрю, — повторила она, словно убеждая кого-то.

Ей перестали по утрам сниться сны про Макса — мозг привык к тому, что он теперь на Туре, и больше не обманывал ее. Теперь Алине иногда казалось, что образ Тротта ускользает из памяти, она боялась этого и скучала еще отчаянней. Так, что приходилось гнать от себя мысль уйти в Нарриви, и не просто навестить Жреца, а напроситься поселиться у него во дворце, чтобы быть рядом постоянно.

Ворон бы не запретил, она знала. Но какая-то рассудительная и хладнокровная Алина внутри говорила, что это только растравит ей душу и делу не поможет.

— Но это исторический момент, — проговорила она упрямо. — Я обязана присутствовать…

Да и среди тех, кто придет к Жрецу на Арену, наверняка будут те, кто помогал им с Максом в Нижнем мире. Тандаджи говорил, что их ищут — но вот же возможность увидеться. Сказать спасибо, немного притушить давнее тупое чувство вины оттого, что они погибли из-за нее. До сих пор иногда она просыпалась от кошмаров, в которых они убегали от лорташцев, а их отряд догоняли и уничтожали по одному.

Алина перечитала письмо, и тут взгляд наконец-то зацепился за первые строчки. Она изумленно подняла голову к небу и спросила:

— Какая же я глава рода, Великий?

Повеяло холодом.

— В отсутствие мужа ты — глава, — прошелестел мир голосом Ворона. — Я жду тебя как всех своих детей. Пройди своими ногами по дороге к Арене, посмотри на народ, к которому ты принадлежишь. И не играй с тьмой, девочка. Ты не вернешь его таким способом.

Алина поджала губы.

— У меня свои методы, — пробурчала она.

Она не стала добавлять: «Раз уж у тебя, отец, никаких методов и вовсе нет». Первопредок и так все знал — не раз и не два она за прошедшие недели рыдала, уткнувшись в подушку, и кричала ему слова упрека и отчаяния.

Холодок погладил ее по голове с усталой укоризной и исчез. А принцесса Рудлог поправила перекрутившуюся штанину Максовой пижамы и побрела на улицу.

Ходила она по-прежнему с трудом переставляя ноги, едва не шаркая, как старушка после тяжелой болезни. Всего неполных три недели прошло после возвращения, и восстановление обещало быть долгим. Но желудок уже принимал больше еды, она стала крепче, хотя бы не шатаясь от любого усилия. А еще у нее всегда оставались крылья. Сильные, мощные крылья.

Она уже летала накануне вечером. Но сейчас, после пробуждения, когда над Инляндией стояла ночь и разлита была вокруг темная стихия, нужно было попробовать снова.

— «Не играй с тьмой», — проворчала она, упрямо распахивая крылья. Светила голубоватая луна, темной точкой колола глаз черная, шуршали тревожно дубы. Им тоже не нравилось то, что она делает.

Алина полетела вверх, высоко-высоко, сквозь потоки стихий, в которых чувствовались стылые течения темной, выше, выше, еще выше, пока держали крылья. А когда стало холодно, и она вынырнула над облаками, она закрыла глаза, сложила крылья, и рухнула вниз.

«Спаси меня. Спаси. Спаси!».

Она распахнула глаза — и раскрыла крылья, сделав вираж в метрах пятидесяти от земли. И, мягко спустившись на землю, побрела к скамеечке и села на нее, укутав себя теплыми, материализовавшимися перьями.

Каждый раз она забиралась все выше. И верила, что в этот раз Макс обязательно подхватит ее.

Он же всегда ее спасал. Это должно подействовать.

— Просто нужно забраться еще выше, — упрямо сказала она себе. Мотнула головой. — Или, — она посмотрела на небо, — и вовсе не раскрывать крылья…?

Ночной холодок под шум дубов стелился по земле, поднимался по траве к ее голым пяткам, и она ставила ступни одну на другую, а затем и вовсе подобрала их под себя на скамью. После таких полетов ей не хотелось уходить — все казалось, что сейчас соткется из тьмы Макс и отругает ее за то, что рискует собой.

— Вам нельзя простужаться, Богуславская, — прошептала она себе строго, — вы ослаблены, любая простуда отсрочит ваше восстановление. Где ваш здравый смысл?

Она вздохнула и засмеялась тихо, то ли над собой, то ли от воспоминаний о его тоне. Поднялась, доковыляла до душа, и долго стояла там, греясь под горячей водой и глядя на бледно-лиловую пижаму Макса, которую она бросила на пол.

Вытрется, наденет ее — и почувствует запах его туалетной воды. Она нашла ее здесь же, в ванной, и добавила капельку на всю одежду, которую она у него стащила и носила сейчас. «Эссенция: Ландыш», — суховатая, типично инляндская вода с нотками дыма, мокрой земли, травяного тумана и ландыша. Он пах как их путешествие на Лортахе. Если добавить еще пота, слез, страха и муравьиной кислоты.

Алина, расслабляясь под водой, вспоминала водопады в долине перед Долиной Источника, — как мылись они там, а Макс рассказывал про ее кровного отца, и как труден был путь, который привел их туда. Как многого в нем она тогда не понимала — и как многое поняла, вспоминая взгляды, слова, прикосновения!

Душ утомил ее, и она пошла досыпать. С утра, как обычно, следовало появиться во дворце — родным нужно было увидеть, что она жива и здорова, а ей — обсудить приглашение на Арену.

Но сначала она еще раз полетает. И постарается забраться еще выше.

Иногда Алина ощущала себя в зыбком безвременье. Вокруг продолжали свершаться грандиозные дела: старшие сестры занимались восстановлением своих владений, правил далеко на юго-востоке бог смерти с лицом Макса, кое-где продолжались бои, столицу постепенно восстанавливали, ловили и уничтожали по всей стране разбежавшихся и разлетевшихся инсектоидов.

А ее дни шли размеренно и одинаково, как в санатории.

Просыпаешься утром в доме Макса и лежишь, закрыв глаза, прислушиваясь к шелесту дубов вокруг. Делаешь себе травяной чай в его кружке, зачерпываешь его ложкой солнечный мед, принесенный сюда из дворца, капаешь утреннюю настойку Тайкахе, от которой тело согревается, а по жилам растекается жидкий огонь. Накидываешь едва пахнущий мужской туалетной водой синий кардиган на плечи и идешь на скамеечку, если на улице солнце, или открываешь дверь, прислоняешься плечом к косяку и пьешь чай, глядя на падающий дождь.

Иногда она гуляла с утра меж дубов, а то и сидела на нагретых солнцем корнях, читая что-то из библиотеки Макса, или отдыхала, закрыв глаза, а деревья что-то шептали ей, тянулись к ней веточками, пели песни вместе с ветром. Иногда в эти моменты ей казалось, что Макс совсем рядом, и она, не открывая глаз, касалась рукой потока темной стихии, надеясь, что он ощущает ее.

Постель она не застилала. Ей нравилось наводить тут беспорядок — дом сразу наполнялся жизнью. А может, она надеялась, что Макс увидит то, в каком уютном хаосе пребывает его педантичное, вылизанное жилище, возмутится и воплотится.

Глупые мечты, конечно. Глупые мечты, глупые поступки — все, что остается бессильным.

Затем она возвращалась во дворец. К завтраку, перед которым ожидавшая ее медсестра замеряла давление и проверяла пульс.

Родные за завтраком были мягки и предупредительны, но она видела тревогу в глазах Василины и Мариана. Она знала, что они очень боятся за нее. Но Василина больше не настаивала на том, чтобы Алина брала с собой горничную, а Мариан не упоминал, что нужно бы брать охрану, и она была им за это благодарна.

Сегодня они тоже поглядывали на нее с едва скрытым беспокойством. А когда после завтрака Алина достала письмо и протянула Василине, и вовсе насторожились, придвинулись друг к другу, чтобы прочитать одновременно. Лишних глаз не было: cлуги, зная, что семья любит трапезничать в узком кругу, накрыли на стол и удалились, и даже няня Дарина Станиславовна привела детей и ушла.

Принцесса ждала, маленькими глоточками попивая компот и подмигивая Мартинке, которая от каждой гримасы заливалась смехом, как колокольчик. Посмеивался и Андрюшка, а старший Василь старался вести себя строго, как настоящий маленький принц, но нет-нет и улыбался тоже.

— Что ты решила? — спросила наконец Василина, и Алина благодарно улыбнулась: все же решение оставляли за ней.

— Я пойду, — ответила пятая Рудлог. — Ты же знаешь, я ни за что не могу пропустить такое событие, Васюш.

— Тебе нужно сопровождение, — заметил Мариан так уверенно, что спорить не захотелось.

— Но не кто-то из семьи, иначе другие королевские дома будут считать, что мы воспользовались исключительной ситуацией, — покачала головой королева. — А если дадим гвардейцев, то это может означать, что мы не доверяем Ворону в вопросе обеспечения безопасности.

Алина пожала плечами. Задумалась.

— Может, Матвея? И Димку? — оживилась она. — Правда, они на фронте, неизвестно, смогут ли они. Тогда, может, я попрошу Четери? Он точно не откажет.

Венценосные супруги переглянулись.

— Кандидатуру Ситникова я всегда поддержку. А Поляна же числится в сотрудниках Тандаджи? — проговорила Василина задумчиво. Алина и не удивилась: наверняка у сестры лежали досье на всех ее друзей. — Неплохой вариант сохранить детали и участников для наших спецслужб. Если Жрец позволит, конечно.

— Я напишу Свидерскому, — кивнул Байдек.

— А я напишу письмо для Владыки Четерии с благодарностью, — закончила Василина. — Передашь ему, Алина, если он согласится.

— Как все сложно, — пробормотала пятая Рудлог. Ее мысли были уже в Тидуссе.

— Политика и интересы государства, — вздохнула старшая сестра и отпила остро пахнущий кофе. — Мозг меняется, все, почти все рассматриваешь в разрезе пользы для страны.

— Какой ужас, — очень искренне сказала принцесса. — Как хорошо, что мне это не грозит. О стране переживай, за родных бойся, — и она, с трудом поднявшись, подошла к Василине, обняла ее сзади, поцеловала в щеку. Она часто теперь обнимала и целовала сестер, когда оказывалась рядом — застарелый страх, что больше их не увидит, давал о себе знать.

Боялся за Алину и отец — Святослав Федорович писал ей каждый день, ибо еще не восстановили телефонную связь, писал о том интересном, что обнаружил в Императорском Городе — Алина словно заметки первоткрывателя читала, так захватывающе он рассказывал, и думала о том, что ему нужно будет оформить эти письма в книгу. Иногда, пока Каро уходила на занятия, отец заглядывал телепортом во дворец Рудлогов, или сама Алина приходила в Императорский город, — и тогда они неспешно гуляли вместе, разговаривая.

Последний раз, когда отец пару дней назад пришел в Иоаннесбург, принцесса его узнала и не узнала одновременно. К нему вернулась его настоящая внешность: и он почти не изменился по сравнению с тем принцем-консортом, каким он был до переворота, только темные прежде волосы и усы разбавились сединой, он будто стал чуть ниже и грузнее, и вместо руки осталась культя. Алина, обнимая его, словно нырнула в ощущения себя девятилетней, беззаботной: когда была жива мама, и впереди была целая жизнь, и никто еще не знал и старых тайн дома Рудлог, принесших им проклятье, и того, что отец для них с Полиной — не кровный, и мир казался безопасным, и она точно знала, что пойдет в науку — ведь тогда магический дар не проснулся еще. Как же далеко все это было сейчас! Если события на Лортахе казались прошлой жизнью, а возвращение во дворец — позапрошлой, то переворот и все что до него вообще сейчас ощущались сном, будто и не с ними случилось это все.

Алина с отцом в каждое его посещение заходили на могилу мамы и приносили ей цветов. Зашли и в этот раз. И папа рассказал, что, кажется, нащупал идею памятника, что понимает теперь, как сделать так, чтобы он выражал полностью суть Ирины как королевы и матери, и обязательно покажет эскизы, когда доделает их.

— А ты не думал больше жениться, пап? — спросила Алина его, когда они ушли далеко от фамильного кладбища. Она знала, что отец общается с их бывшей соседкой Валентиной, что у них переписка, и думала о том, что они оба очень добрые, и могли бы стать семьей. — Каролина вот-вот вырастет и ей не нужна будет уже опека, а мы все будем заняты своими делами. И что же, ты останешься совсем один? Ты же совсем молодой еще, тебе и пятидесяти нет.

Отец понял, о чем вопрос.

— Я люблю твою мать, Алина, — он погладил ее по плечу. — И в одиночестве нет ничего страшного, если я буду знать, что вы счастливы. Я могу хорошо относиться к другим женщинам, восхищаться красотой одних, отмечать достоинства других, быть с ними в дружеских отношениях. Но любовь — она всегда здесь, — и он положил руку к сердцу. — Меня это не тяготит. Я счастлив, что Ирина была в моей жизни. Множеству людей никогда не суждено познать, что такое любовь. Мне повезло.

— Но жизнь долгая, — заметила она тоном умудренной опытом женщины. Семья как-то легко стала общаться с ней как с совсем взрослой, и это было и хорошо, и грустно одновременно.

— Я ничего не исключаю, — проговорил он так, что сразу стало понятно: от давней потери мамы у него болит до сих пор не меньше, чем у Алины от недавней потери Макса. И посмотрел на нее проницательно. — А ты?

— Я буду жить, — ответила она то, что уже почти в тех же словах сказала как-то Ангелине. — Ты же живешь, пап.

Он приобнял ее, и они остановились, глядя на Медвежью лагуну, образовавшуюся там, где каменная медведица вдавила берег реки Адигель и часть парка лапой. Вокруг пышным цветом цвел майский парк.

После завтрака и прогулки, на каждой из которых Алина старалась пройти еще на пятьдесят шагов больше, следовали процедуры и капельницы в королевском лазарете. Обязательный осмотр виталиста, который считывал ее ауру и каждый раз уверенно говорил «ваше состояние лучше, гораздо лучше». Восстанавливалась она действительно хорошо, хоть и была еще слабее котенка.

Алина результаты анализов и исследований рассматривала с любопытством — и у нее даже мелькала мысль в будущем получить второе высшее, медицинское образование. Как у Макса.

Иногда она ловила себя на осознании, что быть как Макс, жить у Макса, ходить в его одежде, пахнуть его парфюмом и пить из его кружки напоминает болезненную зацикленность. Но ей было так легче. А, значит, на пользу.

— В вашем случае могли быть различные осложнения — от сердечных из-за истощения мышц до пищеварительных. Могли полететь суставы, мучить судороги и обмороки, — объяснял виталист. — Однако вы просто слабы и истощены. Наберете мышечную массу — и вспоминать об этом не будете. Это удивительно. Полагаю, что новообретенные темные способности вам помогли, у потомков Жреца же великолепная способность к регенерации и самоизлечению.

'…Таким образом, Вечный Ворон оказался на Лортахе кознями чужих богов ради ослабления нашей планеты и будущего ее завоевания. Пятая принцесса дома Рудлог, будучи старшей незамужней и несговоренной принцессой огненного дома, волей богини и по зову Черного Жреца оказалась на Лортахе. Туда же на помощь ей спустился лорд Максимилиан Тротт, в чьих жилах, как оказалось, текла и темная кровь. Оказывается, долгое время из-за отсутствия Темного бога его потомки жили на два мира, не зная об этом и иногда видя другой мир в снах: человеческая ипостась — на Туре, а крылатая, называемая дар-тени — на Лортахе. Профессор Тротт не был исключением. Ему и принцессе пришлось пережить множество приключений… гигантские пауки… на них открыли охоту…

…удалось найти бога, а профессору Тротту — вынести его в своем сердце. Из-за эманаций Жреца принцесса обрела темные способности…

…по пути к ним на помощь пришел Мастер Четери, чье воинское мастерство не вызывает сомнений и стало весомым вкладом в успех важнейшего предприятия…

…благодаря отваге и силе духа этих трех неординарных туринцев бог вернулся на Туру, а наша планета спасена…

…По пути благородный профессор и отважная принцесса так полюбили друг друга, что были обвенчаны самим Жрецом…

…Героически преодолев весь путь, профессор Тротт растворился в темной стихии, вынеся бога на Туру, и нынче, как все могут видеть, сам Вечный Ворон правит Тидуссом в его обличье, а уж что там будет дальше, покажет история…'

- «… Мы воистину живем в уникальные времена, о которых будут помнить всегда, и надеемся, что эта статья с правдивым и полноценным описанием событий, написанная по свежим следам по свидетельству ее высочества Алины Рудлог, леди Тротт, станет одним из источников информации для потомков », — зачитала Алина вслух окончание огромнейшей статьи и взглянула поверх газеты на Василину, которая читала такую же газету напротив в детской. Мартинка чуть разболелась к середине дня, ее подлечил виталист, и поэтому она спала на плече у мамы, обхватив ее, а Вася ухитрялась придерживать ее локтем. С другой стороны Мартину лобастой башкой придерживал Ясница, мурлыча громко, как огонь в трубе, и Алина все боялась, чтобы он не поджег газету. Мариан был с гвардейцами до обеда, мальчишки носились по парку с собаками.

— Как я и говорила, это вопрос репутации и исторической справедливости, Алина, — почти неслышно пояснила старшая сестра. — Пресс-центр и специалисты Тандаджи хорошо поработали над тем, что ты рассказала. И фотографии хорошие. Народ оценит.

Алина взглянула на свое фото, где она, хрупкая, с полупрозрачными темными крыльями, сидела на фоне залитого солнцем окна. Страницей раньше в статью вставили старый снимок Макса с перечислением всех регалий и изобретений.

— А откуда фото Четери? — спросила она с любопытством. Дракон на нем был в расшитом светлом шервани и шельварах, непривычно спокойный.

— С празднования свадьбы Ангелины, — ответила Василина, — тогда пресса расстаралась. Конечно, лучше бы свежую… — и она с жалостью вздохнула.

Да, просить Чета о фото сейчас никто не осмелился.

Был в конце этой статьи и рассказ о Мартине фон Съедентенте, который после воскрешения его богом тоже получил темные способности, и выжимки из архивов, предоставленными Маль-Сереной, Бермонтом и Йеллоувинем, о том, что случалось с простыми людьми тесное взаимодействие с божествами — и после этого они тоже получали родовые способности.

В общем, происхождение Алины было прикрыто со всех сторон. Вопрос репутации. Еще одна тайна семьи, которая никогда не выйдет за ее пределы, если не считать трех магов, друзей Макса.

Пресса,постепенно восстанавливаясь после катаклизмов, продолжала выпускать статьи и о том, что происходит сейчас в разных странах, и о прошедших событий.

Один выпуск, вышедший во всех странах на всех языках, Алина несколько дней назад прочитала не с меньшим интересом, чем сегодняшний. Там для обывателя, очевидно с согласования всеми пресс-службами всеми государств, с фотографиями, сделанными в разных странах, описывалось все, что произошло с момента выхода чужих богов из порталов. И только последний бой, который не видел никто, записан был со слов служителей — что на огненном континенте Туна Мать-вода сразила Бога-богомола, а вернувшийся Жрец — бога-стрекозу, и теперь чужие боги обращены в черную луну и вечно будут висеть над головами.

Казалось бы, вокруг разруха, во многих районах еще долго не будет электричества и воды, коммунальные службы работают на износ, часть городов еще заняты иномирянами. До газет ли сейчас населению?

— Людям нужна цельная картина мира, — проговорила Ангелина, когда Алина задала ей этот вопрос. — Им нужно на что-то опираться, чтобы жить дальше. А общая закончившаяся история — хорошая опора.

Сестры навещали Алины раз в несколько дней, словно договорившись о дежурстве, звали к себе. Она и благодарна была до слез за это, и тошно ей было от такого внимания, потому что хотелось забиться в угол и побыть одной. Совсем одной. Но для этого у нее были вечера и ночи в доме Макса.

Она все же ходила к сестрам в гости — и почему-то больше всех полюбила бывать у Марины в Вейне. Может потому, что Марина сейчас была абсолютно расслабленна. А может, потому, что там гостили Виктория и Мартин, и они то и дело рассказывали что-то о Максе. Они все брали корзину для пикников, садились в машину, и Марина увозила их на берег моря к стене Первого форта, которая проходила аркой над шоссе и спускалась в море. И там, расположившись в тени стены, глядя на потерпевшие крушения десятки судов, они лежали на покрывале и лениво болтали обо всем, подшучивали друг над другом или молчали. Иногда барона с супругой в Вейне не было, и на море Алина ездила вдвоем с Мариной. Ей было тихо с ней — старшая сестра как будто была чуть в полудреме, никуда не торопилась, не смотрела с тревогой, и находилась в удивительной для нее гармонии с миром. И словно окутывала этой гармонией Алину. А может, это было влияние стихии воды, умиротворяющей и утешающей печали.

— Работает, не покладает крыльев, — говорила о муже Марина с какой-то затаенной смешинкой. — То с запада просят разобраться, то с востока, там посевная, там восстановление стад, там ремонт водопровода. Все обращаются к нему, а ему скинуть не на кого, пока коронации не случилось, вот и занимается делами всей освобожденной Инляндии.

— А почему ты смеешься? — ощущая, что чего-то не понимает, поинтересовалась Алина.

— Да просто, — усмехнулась Марина. — Всегда приятно видеть очевидное. То, чего мой муж замечать не желает. Не скажу, что это меня радует, но я с недавних пор такая покорная судьбе стала, аж сама себе удивляюсь. — Она посерьезнела и добавила. — Потому что чудо, что мы все выжили, Алина. Остальное можно пережить.

— Не все, — тихо ответила пятая Рудлог. — Не извиняйся, — попросила она торопливо, видя, как глаза Марины наливаются жалостью. — Ты все равно права. Все остальное можно пережить.

С герцогом Дармонширом в Вейне Алина встретилась всего один раз за обедом. И не преминула задать ему самый важный для нее вопрос.

— Скажите, герцог, — она никак не могла привыкнуть называть зятя на «ты» и по имени. — Марина рассказывала, что, когда вы были при смерти, вы носились чистой стихией. Что заставило вас вспомнить о том, кто вы есть?

— Дело в том, что я все же обладал неким примитивным разумом, — ответил Лукас Дармоншир, не удивившись, — звериным, стихийным, но обладал. Хотя и был при этом ветром. Поэтому, когда Марина меня позвала, я услышал. А уж дальше постепенно пошло осознание себя. Очень медленное.

Алина вздохнула. Звать она и так звала. И вслух, и про себя, и в полете, и рыдая в подушку, и шепотом перед сном. Но Макс молчал — и вся надежда была на ритуал, который обещал провести Тайкахе, когда она окрепнет. И на крупицы информации, которая собирала она сама и все вокруг, кого она привлекла к помощи. Оставалось еще получить аудиенцию у императора Ши, но он пока был сильно занят. Она бы попросила Василину заставить его принять ее хоть сегодня, но время еще было. И она ждала.

После обряда в Бермонте десять дней назад Алина заглянула к Тандаджи, чтобы попросить поискать информацию о темных, с которыми она шла к долине Источника на Лортахе. И добавила:

— Полковник, мне нужно полное досье на полковника Михея Севастьянова. Он был другом моего мужа. Я хочу знать о нем все возможное.

За закрытой дверью гудело управление, в кабинете пахло благовониями и кофе. Тидусс взглянул на нее блестящими черными глазами так проницательно, что узкий круг посвященных в тайну показался ей не таким уж и узким. Но Тандаджи лишь сложил руки на столе в замок и кивнул.

— Зеленое крыло сейчас перегружено, ваше высочество, и существует проблема со связью, но если вы дадите мне неделю-две, то у вас будет самая полная информация.

— Конечно, — ответила она. — Это совсем не срочно, полковник.

Через неделю Алине в покои доставили папку с фиолетовой полосой повышенной секретности. И когда она открыла ее, усевшись за стол, на полированный ясень выскользнуло несколько фотографий.

Черно-белая — где Михей Севастьянов совсем юный на фоне общежития МагУниверситета. Еще одна — где он в компании Свидерского, фон Съедентента, Виктории и Макса. Они сидят в каком-то баре, все смеются, Михей обнимает Александра Даниловича, барон смотрит на Викторию, Макс одновременно весело и высокомерно салютует бокалом с пивом.

Алина смотрела на молоденького, тощего, невысокого Тротта и улыбалась. Эту фотографию она отложила в сторону.

Несколько фото из личных дел — от университетского до с последнего места службы. Алина смотрела на кровного отца и ловила черты, которые она видела в зеркале. Да, она была очень похожа на маму. Но что-то неуловимое проглядывало и в форме глаз, и носа, и губ, и резкой линии скул. Лишь челюсть была другая — у него тяжелая, квадратная, у нее — изящная, не перегруженная, в маму.

Она брала в руки фотографию за фотографией. Свадебная. Жена Севастьянова — невысокая, очень симпатичная, видно, что добрая, в свадебном рудложском сарафане, в венке и с цветами в руках, он — в форме, статный и красивый. Фото со Свидерским — они оба уже сильно старше, все в грязи, усталые и довольные, сидят на подножке тяжелой военной машины, борт которой подран когтями и весь в подпалинах и слизи, которая остается от уничтоженной нежити. Фото с построений, с повышений званий, газетные вырезки о его достижениях и разработках. Целая чужая жизнь проходила перед ее глазами, а черно-белые фотографии постепенно сменялись цветными. Фото где-то в горах, с загорелым лицом и белыми пятнами вокруг глаз от очков. Среди женщин-военных магов. И, — она замерла, разглядывая, — серия ярких снимков с бала восемнадцатилетней давности. Придворный фотограф запечатлел сбор гостей, официальную часть, фуршет после. И на них был кровный отец — а на одной фотографии, в парке, освещенном праздничными огнями — и Макс рядом с ним. Оба с алкоголем, Севастьянов — в форме, идеальный Макс в идеальном костюме.

Что ее поразило, так это насколько расслаблен был Тротт, сжимающий бокал под темным небом, подсвеченном иллюминацией. Как редко она его видела таким — наверное, когда он в самом конце пути подшучивал над ней, а она над ним, в редкие минуты безопасности — тогда такое бывало. И еще когда они лежали, засыпая, после их первой и последней пронзительной близости. Но все равно складывалось впечатление, что тот Макс, которого она знала, и человек, с улыбкой небрежно попивающий алкоголь в парке рядом с ее кровным отцом — два разных человека.

Она с усилием оторвалась от фото и принялась читать досье. Краткая биография. Достижения. Награды. Происхождение. Родственники. Старое фото матери и отца Михея Севастьянова — получается, ее бабушки и дедушки? И затем статьи-доклады-отчеты-приказы. Вся жизнь кровного отца в фото, в газетных вырезках и военных документах прошла перед ней. И она через несколько часов обнаружила себя застывшей на кровати, где раскладывала бумаги и фотографии, читая отчет о последних днях полковника Севастьянова. Официальный отчет — о том, как он ценою своей жизни сдерживал недоброго духа смерти.

Но она знала и помнила то, что случилось на самом деле.

Она выдохнула и подняла глаза к небу.

— Мне жаль, что так вышло с тобой, — сказала она шепотом. — И… спасибо тебе, что я есть. Я буду вспоминать тебя и ставить за тебя свечи… отец. Ты был достойным человеком.

Она снова добрела до Тандаджи в этот же день.

— Я хотела поблагодарить вас, — сказала она поиссохшему тидуссу. — Я могу оставить папку себе?

— Конечно, — не моргнув глазом ответил Тандаджи. — Вам, ваше высочество, сделали копии, оригиналы есть у нас.

— Спасибо, — повторила она. И решилась. — Мне нужна такая же подборка о моем муже, Максимилиане Тротте, полковник. Я уверена, что она у вас есть, он же сотрудничал с вами.

Тидусс сдержанно улыбнулся. Повернулся к полкам за его спиной и достал оттуда еще одну толстенькую папку с фиолетовой лентой.

— Я знал, что вы попросите, — сказал он. — Пожалуйста, ваше высочество.

— Вы, как всегда, на высоте, — сказала она с искреннем восхищением.

— Благодарю, — отозвался он тоном «а теперь мне нужно работать», и Алина, прижав к себе папку, пошла обратно в Семейное крыло.

И эту папку она за прошедшие несколько дней зачитала до дыр. Фотографий было больше, потому что он светился на публике больше, и Тандаджи удалось достать копии самых ранних детских фотографий — от крошечного спящего Макса на руках у очень красивой женщины в окружении похожих на него братьев и сестер и отца до недавнего снимка на приветствии первокурсников в МагУниверситете. Алина со смущением увидела себя рядом с ним, с поджатыми губами рисующим в блокноте схему расположения светильников, строгую Викторию, ухмыляющегося барона, и так долго разглядывала эту фотографию, что зарябило в глазах.

Могла ли она вообще тогда подумать, что этот высокомерный холодный мужчина станет тем, кого она так полюбит? Что он будет сходить по ней с ума?

Она потрогала свои губы и затаенно улыбнулась. Ну как, как же она всего этого не замечала?

Вот он на небольшой ярусной яхте и заголовок гласит: «Лорд Максимилиан Тротт занял первое место среди любителей». Вот принимает награды за очередное открытие. Вот с женщинами — она нахмурилась, всматриваясь, — блестящими, явно из высшего общества, и он вполне органичен среди них. «Благотворительный вечер Инляндского научного общества», — гласила статья.

Все о его родных и почивших, и нынешних — судя по списку, племянниками и двоюродными внуками и правнуками Тротта было заселено пол-Инляндии. Список его патентов и открытий. Дела, по которому к нему обращались из Зеленого крыла. И опять та же фотография с бала во дворце Рудлогов, которую она видела в досье отца по крови. Алина посмотрела на нее и прижала к сердцу.

Впервые она ощутила, какую огромную жизнь он прожил до нее, до встречи с ней. Много десятков лет, в которых он и не знал, что у него будет вот такая вот Алина, которая сейчас тоскует по нему и ждет его.

Папку она утащила в их с Максом дом и спрятала под соседнюю подушку. Вечерами, когда становилось совсем тоскливо, она вновь рассыпала фотографии по одеялу и рассматривала их одну за другой.

После процедур был обед, а затем — послеобеденный сон, от которого она никак не могла отказаться — да и не собиралась, потому что организм лучше знал, что ей нужно. Еще один перекус. И затем принцесса переодевалась и в пять вечера по Рудлогу шагала к Четери в Тафию, в которой на этот момент уже переваливало за десять вечера.

С Четом ей было хорошо. У них у каждого была своя боль, но он общался с ней так, будто все было хорошо. И она с ним так же.

Сегодня он так же, как обычно, ждал ее на полянке в парке. Повернул голову, то ли услышав ее, то ли ощутив ауру, и она помахала, ускоряясь, насколько могла. Света, сидевшая тут же, у пышной пальмы, с Марком на руках, заулыбалась, тоже помахала Алине.

Четери выслушал просьбу принцессы задумчиво, и она, уже закончив говорить, вдруг испугалась — зачем же она просит его, ведь он ничего не увидит, ему будет тяжело!

— Мариан сказал, что Матвея и Димку отпустят, — почти жалобно сказала она, — поэтому, если ты не хочешь…

— Да почему же, — проговорил дракон даже чуть иронично, — Великий Ворон навещал меня, и я схожу к нему в гости. Мог бы и сам пригласить, брат по оружию.

Потянуло веселым холодком — будто кто-то далеко хохотнул, принимая упрек. И вновь начало греть яркое солнце.

— А еще, — очень смущаясь, сказала принцесса, — он написал, что отправит за своими людьми воинов. Это значит, что Далин с детьми и Венин придут сюда, — она еще больше смутилась. — Это оихар Макса. Женщины, о которых он заботился. Они очень хорошие, Четери, и я хочу им доброй жизни. Можно им будет поселиться тут?

— У нас много свободных домов, — кивнул Чет, — и есть земля для работы на ней. Если они захотят, без пригляда я их не оставлю. Обещаю.

Она разулыбалась и обняла его.

— А теперь давай заниматься, — сказала она деловито.

С Четери она будто не занималась — танцевала, так плавно он двигался, так хорошо перетекал из позиции в позицию. Никаких приседаний, никаких резких движений — лишь плавные движения руками, осторожное поднятие согнутых или прямых ног, наклоны и скручивания. Начинали с пятнадцати минут, а теперь она выдерживала полчаса.

Света уже несколько занятий как садилась тут же недалеко на травку, кормила Марка и наблюдала за ними. И во взглядах, которых она бросала на Алину, светилась благодарность.

После Алина благодарила Четери и шла со Светой и малышом пить из источника и купаться в проточных прудах. Ребенок воде радовался, но он был таким маленьким, что Алина за него боялась.

— Он не замерзнет? — спросила она как-то у Светы.

— Четери сказал, нет, — покачала та головой с улыбкой. — Он сказал, ему только на пользу, Матушка-вода вреда не причинит.

От занятий у принцессы, какими бы мягкими они ни были, побаливало, потягивало все тело. Но это была приятная боль. Принцесса по первым неделям на Лортахе помнила, как могут болеть действительно перетруженные мышцы, и помнила, что это пройдет, и радовалась, что становится крепче.

А потом ежевечерне Алина возвращалась во дворец Рудлогов, где было всего семь вечера и ужинала с семьей. Рацион ее стал чуть разнообразнее — помимо пюрированных блюд появились паровые котлетки на постном мясе, мягкие овощи типа тушеной брокколи, крошечные россыпи крупяных каш. Ела она по-прежнему немного, быстро насыщалась и быстро уставала от еды.

После ужина она с молчаливого согласия родных активировала переносной амулет, который ей сделал барон фон Съедентент, и опять уходила в дом к Максу. Она принимала душ в его душе, и иногда представляла, как бы они делали это вместе.

Она заглядывала в его оранжерею — там все работало автономно, и она боялась что-то трогать, но любовалась необычными цветами и восхищалась тем, как все здесь сделано.

Она заглядывала в ящики, в которых лежали артефакты и амулеты — с педантичностью подписанные «накопители», «перенос», «опорники», «сигналки» и так далее.

Садилось солнце. Алина все насмотреться не могла на голубое, прекрасное голубое небо и нормальное желтое, слепящее, радостное солнце. И привыкнуть к тому, что больше никто не пытается ежедневно ее убить. И никуда не надо бежать.

Она на закате пила молоко на разогретой солнцем скамейке у дома — все вокруг пахло травой, вымахавшей до пояса, дубовым листом и солнцем, и иногда она вставала и бродила меж дубов, гладя их по коре и обещая, что хозяин скоро вернется — ей казалось, что если она озвучит это, то мирозданию будет неловко не исполнить.

А когда наступала темнота, она поднималась в воздух. Вокруг на много десятков километров был глухой лес, и она поднималась высоко-высоко, глядя ночным зрением сверху и на дом, такой же аккуратный с крыши, как и снизу, на густо-зеленую громаду леса, на сверкающее от луны огромное озеро неподалеку от дома, слушала замолкающих птиц, видела редких диких животных, что подходили к дому и выходили на проплешины — молодых лосей, и кабанов, и даже волчицу с волчатами.

Когда ей впервые пришло в голову рискнуть собой, чтобы привлечь его внимание? Тогда ли, когда был вечер необычайно теплым, и она, поднявшись ввысь, поймала крыльями теплые потоки, которые мягко понесли ее еще выше, так мягко, что она от удовольствия закрыла глаза? А когда открыла, была так высоко, что дом казался крошечным, а лес далеко-далеко справа растекался бархатными тенями вокруг города?

Тьма была вокруг нее, тьма была внутри, и она казалась себе невесомой-невесомой, и ощущала, как струятся сквозь нее потоки темной стихии, обжигая приятными иголочками холода.

В ней был растворен Макс, обнимая Алину и не ведая этого. И тогда она первый раз закрыла глаза и рухнула вниз, надеясь, что соткутся из стихии крепкие руки и объятия станут настоящими.

Это не помогло. Но она продолжала это делать, забираясь все выше и раскрывая крылья все ниже. Иногда Алина осознавала, что это тоже ненормально — как и то, что она носит одежду Макса и пользуется его парфюмом. Что знай родные — они бы ее больше сюда не отпустили. Что знай Макс — он бы ее отчитал. И был бы прав.

«Нерационально рисковать жизнью и возможностью дождаться моего возвращения, — сказал бы он. — Оттого, что вы погибнете по собственной глупости, я не вернусь. Наберитесь терпения и восстанавливайтесь».

Наверняка бы он так сказал.

Алина и делала все, чтобы он вернулся к ней и отчитал ее так, чтобы ей стало ужасно, отчаянно, бесконечно стыдно.

Иногда над домом Макса шел дождь. И тогда она открывала окна в спальне, забиралась под тяжелое одеяло и читала, слушая дробь капель по деревянным подоконникам. На улице было тепло и у нее на душе было тепло. Она принесла сюда и свои книги, но раз за разом брала то, что стояло у него на полках. Какие-то шли легко, какие-то она едва понимала и записывала себе, какие термины посмотреть, какую литературу взять.

А затем она снова забиралась в постель и читала молитвы из маленькой книжечки — и иногда засыпала, не дочитав. Спалось ей здесь прекрасно. Превосходно. И даже редкие кошмары про Лортах не заставляли ее желать вернуться в свои покои во дворец.