Королевская кровь-13. Часть 2

Глава 12

31 мая, Дармоншир, Марина

С утра мой муж поднялся раньше меня и был молчалив и задумчив. Пока я совершала утренние процедуры, пару раз выходил — кажется, покурить, потому что я слышала сладковатый и притягательный запах табака, — а затем застыл в дверях нашей спальни, наблюдая, как я, сидя перед зеркалом будуара, промокаю полотенцем волосы, остриженные для Ангелины почти под ноль. Форму им кое-как придал парикмахер, и сейчас на голове у меня торчал задорный ежик. Собственно, как и у моих сестер, за исключением Алины.

Я смотрела на Люка через зеркало — в темных брюках с высокой талией, в белой рубашке и серебристом жилете он был невозможно шикарен. И я невольно улыбалась, поглядывая на него с затаенным любопытством.

Мне нравилась эта игра. Нравилось то, что он сейчас пробует воду осторожно, не зная, с какой стороны подойти ко мне, как поступить. Нравилось наблюдать, как он борется с собой — старые привычки и натуру не заткнешь.

Он наблюдал, как я сбрасываю пеньюар, как накидываю платье. Живот мой, выросший до средних размеров тыковки, поддерживаемый высоким бельем и специальным эластичным поясом, скрылся под голубым хлопком. Этикет дворца требовал чулок, и я покрутила их в руках, раздумывая, позвать ли горничную или попробовать самой.

— Позволь мне, — проговорил Люк и подошел. Опустился на колено, взял один, скользнул тонким нейлоном по вытянутой ноге, прижал резинку к коже бедра. Надел второй, положил ногу на плечо себе, поцеловал ступню и отпустил. И так и остался стоять передо мной.

Я вдохнула запах табака и его туалетной воды и прикрыла глаза.

Раньше бы это все закончилось жаркой и быстрой любовью, но мое состояние уже требовало осторожности и не позволяло безумств. Да и сама я была тяжеловатой и чуть отекшей, и на завтрак нужно было уже выходить…

Любопытство скреблось во мне весенней кошкой, но я не спешила открывать ему дверь.

— Я принес тебе кое-что, — проговорил он хрипло и сунул руку в карман брюк.

— Ну конечно, — пробормотала я, глядя на длинную нить жемчуга. Почти такую же, какую подарил он мне в Лесовине, но жемчуг был мельче, с горошину, и черным. Люк потянулся надеть ее мне на шею, но я покачала головой, взяла ее, покрутила в руке, пропустила меж пальцами, глядя, как жадно он смотрит на нить в моих руках. И Люк поднялся, но далеко отходить не стал.

— Ты знаешь, что когда я искал вас, я опрашивал всех, кто вас знал? — заговорил он наконец, глядя на меня сверху вниз.

— Конечно, — ответила я.

— Среди них была и твоя подруга, — уточнил он. — Катерина Симонова.

Он так и стоял в двух шагах от меня, и я вдруг поняла, почему. Он боится. Боится, что я брошусь либо к двери, либо к окну, и ждет, чтобы перехватить.

— Она рассказывала, — улыбнулась я.

Напряжение в воздухе достигло предела. Он смотрел на меня, я на него.

— Я переспал с ней, — наконец выговорил он, не отводя взгляд и будто пригвождая меня к кровати, заставляя оставаться на месте. Я почувствовала легкие поглаживания в области висков — будто кто-то оглаживал норовистую кобылу, готовую пуститься вскачь. — Как Евгений Инклер. Возможно, она меня не узнает, но я бы на это не надеялся.

Я позволила себе маленькую забаву — паузу после его слов. Я вдохнула напряжение, которое разлилось вокруг, я насладилась его страхом из-за того, что может сейчас случиться, и своим ликованием, потому что он не стал хитрить, не стал проворачивать каких-то комбинаций, чтобы я не узнала, а просто рассказал. И ответила:

А я знаю, Люк. Катя мне рассказала еще давно, еще когда мы с ней первый раз встретились.

— Черт, — он тряхнул головой, приходя в себя, и я рывком, тяжело оттолкнувшись обеими руками от кровати, поднялась и шагнула к нему. Накинула на шею ему нить черного жемчуга, обвила раз и два и потянула на себя.

Он криво улыбался, в глазах его плескало возбуждение, и я жадно, собственнически впилась ему в рот поцелуем, накрепко затягивая нить, так, чтобы она впилась в кожу, показывая, что он мой и что я все же ревную, хотя и давно пережила эту новость.

— Не имеет значения ничего, что было до меня, — пробормотала я ему в губы, когда у него перехватило дыхание. — Но всегда, всегда, слышишь? Всегда рассказывай мне о таких вещах!

И для подтверждения своих слов куснула за нижнюю, отпуская нить, которая скользнула на пол. Он зашипел и, схватив меня за затылок, поцеловал сам — о да, я знала, как свести его с ума.

— Детка, ты… — он скомкал мне подол платья, с силой провел ладонями над кружевом чулок и замер, переводя дыхание и чуть отстраняясь. Губы у него подрагивали. Я обожала, когда у него подрагивали губы.

— Осторожно, — шепнула я, расстегивая пуговицу на его брюках и вытаскивая рубашку. Опустилась аккуратно на колени, прижалась губами к его животу, ощущая, как подергиваются мышцы от моих прикосновений и посмотрела на него снизу вверх. — Осторожно еще можно, Люк.

Брачный браслет постреливал остренькими разрядами. Яростное чувство собственничества полыхало внутри ярким пламенем — в такие минуты мне хотелось оставить на муже как можно больше своих меток. И он никогда не был против. Как и сейчас — когда глядя потемневшим взглядом, расстегивал молнию на брюках.

Впрочем, потом, опустив меня на кровать, он вернул долг сполна.

Платье безбожно помялось, чулок поехал, да и на завтрак мы опоздали. Нужно было заново освежиться — что мы и сделали, отходя еще от нашей игры.

В спальне, когда мы вернулись из душа, пахло ветром, влагой и солью. Черная нить лежала на полу, и Люк, подняв ее, с наслаждением потерся о темные зерна щекой. Я снова села за зеркало будуара, а он подошел и застегнул колье в три оборота на мне.

Холодные зерна, горячие пальцы. Изумительное ощущение.

— Ты так красива, — сказал он, и, склонившись, лизнул мне затылок вниз к ожерелью. Коснулся его зубами и отпустил.

На шее мужа от жемчужной нити осталась красная полоса, и Люк, все поглядывая на меня в зеркало шальными глазами, попробовал залечить ее сам. Как и прокушенную губу. С губой он справился, но на шее бледноватая уже расходящаяся в зеленоватый полоса осталась.

— Чуть попозже окончательно растянется, — проговорил он, поймав мой взгляд.

— Надень рубашку с высоким воротничком, — посоветовала я со смешком, кутаясь в мохнатый теплый халат. Обожаю это чувство эйфории после пролета на эмоциональных качелях.

Он действительно пошел в гардероб, вернулся, застегивая пуговицы на рубашке под подбородок. Встретился со мной взглядом. Я скептически посмотрела на измятое платье и тоже пошла в свою гардеробную — теперь взяла белое.

Тело чуть поднывало, но мне было хорошо. А значит — все на пользу.

— Если бы тебя не было, Марина, — сказал он проникновенно, когда я вернулась, — я бы сдох от тоски.

— Я бы тоже, — откликнулась я нежно. — Кто бы мне еще позволил так вести себя, Люк?

Он усмехнулся, но глаза его сверкнули той же эйфорией, что испытывала я.

31 мая, Иоаннесбург, Зеленое крыло

Майло Тандаджи был очень, очень занят. Освобождаемые на юге Рудлога территории требовали больших усилий со стороны внутренней разведки. Выявлялись рудложцы, сотрудничавшие с врагом, вызнавалось, по доброй воле они это делали или под принуждением. Вместе с армией в лесах Севера и дубравах, растущих по берегам рек на степном Юге, искали схроны иномирян, отлавливали их самих. Работали с пленными, выясняя положение и полезность в деле возможного будущего обмена.

Лично Тандаджи отбирал агентов, которые вместе со спецназом пошли на Лортах в твердыню к Ренх-сату. В Зеленое крыло уже был доставлен образец напитка, лишающего памяти, и Тандаджи велел научному отделу изучить его — флора Лортаха и по рассказам принцессы Алины казалась очень перспективной для задач разведки.

Агентам, ушедшим на Лортах, предстояло не только обеспечивать лояльность Ренх-сата, но и собирать данные о мире — о его политическом строе, силе и слабости всех правителей, о его ресурсах и перспективах. Пусть портал и находился в соседних Песках, все страны Туры словно получили в соседи несколько десятков непредсказуемых государств — и нужно было понимать, что от них ждать и как в ними взаимодействовать, если Ренх-сат не выполнит свою роль барьера между Турой и Лортахом.

А еще остро стоял вопрос о возвращении пленных с Лортаха, и все разведки мира, включая вотчину Тандаджи, замерли в выжидании. Идея послать жрецов с известиями, что боги все еще бьются здесь и требуют вернуть всех пленников с Туры им на жертвы, придуманная Дармонширом, была, как обычно, слегка безумной. Но за это Тандаджи его и ценил. Она вполне могла сработать.

На случай, если не сработает, если кнесы другого мира узнают, что их обманывают и решат отыграться на заложниках, спешно создавалась международная армия, которая сможет оперативно, в течение суток войти в портал и разойтись по материку в попытке спасти тех, кого не успели убить из страха или злобы. Это уже была задача военных, и координацией со стороны спецслужб занимался Игорь, как руководитель внешней разведки, но и Тандаджи должен был быть в курсе.

Он опять почти не появлялся в кругу семьи. Таби терпела, понимала, но он видел, как она обижается и грустит, и все чаще задумывался о заместителе. А лучше о двух.

Этим он и поделился с Игорем на днях. Достойных кандидатур на местах было много, он сам бы назвал с десяток, кого можно было вывести из полевой работы и поставить на замещение, но в том-то было и дело, что выдергивать того, кто блестяще справляется на своем участке, оставляя там дыру, не хотелось.

— Возьми Вершинина, — предложил Стрелковский сразу же. — Зря что ли ты ему подполковника после событий в бункере выписал? Дорофея Ивановна о нем отзывалась в превосходной степени. Умен, верен, принципиален, патриот, аристократ. И не женат, что важно, семья не будет отвлекать. Гибкости не очень много, но это нарабатывается. Люджина же наработала, хотя тоже военная и прямолинейная.

Тандаджи, допивая горький кофе, посмотрел на него с благодарностью.

— Поговорю с ним, — он закрыл глаза на мгновение. — Спасибо, Игорь Иванович. А то что-то я замотался.

— И к Поляне присмотрись, пока его не сообразили сманить в помощники к Кляйншвитцеру, — посоветовал Стрелковский. — Вернется с Юга и хватай, сажай на контакт такой, чтобы ему слезть не хотелось. Ситников однозначно уйдет в Пески, ты его к Управлению при всем желании не прикрепишь, иначе Владыка Четерии тебе точно голову откусит.

— Этот может, — не стал спорить Тандаджи. Он бы и поборолся за Ситникова, но после войны богов проникся к Четери небывалым уважением и думал, что лучше пожертвовать сейчас одним из лучших магов, зато через несколько лет или десятков лет этот маг вернется в Рудлог и будет передавать искусство боя дальше уже здесь. — А Поляна еще маловат для заместителя.

— Маловат, — согласился Стрелковский. — Но можешь взять его адъютантом.

— Заскучает, — качнул головой Тандаджи. — Он склонен к полевой работе.

— Согласен. Но он из той породы людей, которых легко привязать ростом, Майло. Сам видишь, парнишка амбициозен, он у тебя тут карьеру сделает, если по рукам бить не будешь. Заменит тебе Кембритча.

— Этого никто не заменит, — с легкой сентиментальностью ответил Тандаджи. — И про Поляну ты тоже прав, Игорь. Воспитать его можно, если дурь в нужное русло направлять, — и он, приняв решение, поднял трубку. — Андрей Юрьевич? Передавайте командование бункером помощнику. Езжайте в Зеленое крыло. Разговор к вам есть.

Игорь поднялся было, чтобы уйти, но Тандаджи, слушая ответ, махнул ему рукой, мол, подожди. Положил трубку.

— Ты мне помог, и я тебе помогу, — сказал он. — Отправь Люджину в отпуск. Неладное с ней, видишь?

— Вижу, — не стал отрицать Стрелковский. — Неладное — это мягко сказано. Я уже и так, и этак. Не хочет она. Не силой же увозить, Майло.

— Можно и силой, — невозмутимо сказал Тандаджи. — Иногда с такими как Люджина и нужно силой, Игорь, чтобы сберечь.

Стрелковский невесело кивнул и вышел. А Тандаджи кинул взгляд на шкаф с личными делами сотрудников. Большинство из них хранились в архиве Управления, но копии тех, кого он особо отмечал, или тех, кто занимался секретными делами, были у него. В шкафу, который никто, кроме него самого, безопасно открыть не мог.

Дармоншир, которого Тандаджи по привычке называл Кембритчем, позвонил не так давно и сообщил, что прямо сейчас находится в покоях своей супруги во дворце Рудлог и с удовольствием навестит начальника, если тот уделит ему минутку.

— Тридцать секунд, — мрачно сказал Майло в трубку, и бывший подчиненный хохотнул и пообещал:

— Я управлюсь в десять, начальник.

— И не секундой больше, — предупредил Тандаджи и положил трубку. И улыбнулся. Кембритча он будет видеть рад.

Скоро ли у него затребуют изъять личное дело герцога по запросу инляндской стороны? Лаунвайт вот-вот будет свободен, и как только окружающие земли тоже зачистят, то самому Кембритчу, как невольно взявшему на себя управление территориями на время их освобождения, придется встречаться с Его Священством, который вместе с монахами и служителями до сих пор оставался в Храме Всех Богов Лаунвайта, объявлять дату коронации и собирать на нее всех белых аристократов.

И если только бывший подчиненный не взбрыкнет — а он может — придется историю коронованного правителя Инляндии подчищать…

А вот и Люк собственной персоной.

Тандаджи Кембритча не видел давненько, и поразился, как тот заматерел. Он по-прежнему изображал вальяжность, но проглядывало сквозь нее нечто даже подавляющее.

И цвет глаз тидусса поразил — Майло впился в них взглядом и едва заметно покачал головой, напоминая себе, что мир полон чудес, и с одним из них он сейчас беседует.

— Я не вовремя, да? — спросил бывший подчиненный, бухая на стол подношение — большую бутыль коньяка и упаковку эмиратских сигар. Он выглядел на удивление довольным, правда отчего-то коснулся высокого воротничка и заулыбался, будто там у него инъекция эндорфина была припрятана.

— Сейчас никогда не вовремя, — проговорил Майло, вставая и подавая руку. Посмотрел на коньяк. — Ты в курсе, что на стоимость этой бутылки можно дом в пригороде купить?

Кембритч усмехнулся, пожимая ему руку и сверкая белыми зубами.

— Не преувеличивай. Мне все равно больше нельзя, а тебя подкупить хочется, — он тут же достал из кармана пачку сигарет, кинул на стол. Майло, не спрашивая, почему нельзя — мало ли как беднягу семейная жизнь перекрутила — подвинул к нему пепельницу, сел, указал садиться, и тот сразу же закурил.

— При жене в помещении нельзя, так хоть при тебе покурю, — сообщил Люк, и Тандаджи понимающе качнул головой. Таби тоже стала непримирима к запахам, а табака иногда очень хотелось, как и чего покрепче.

— Чем обязан? — спросил Майло, сплетая руки на столе.

— Может, я соскучился по твоему плохому кофе, начальник, — усмехнулся нынешний герцог Дармоншир, претендент на престол Инляндии, герой и освободитель. Оглянулся. Встал, щелкнул чайником. Посмотрел на рыбок. — Ты их так и не кормишь? Хотя, — он присмотрелся к Тандаджи, — похоже, ты и себя-то не кормишь.

Майло молчал, наслаждаясь вынужденной паузой в работе. Взял из упаковки сигару, отрезал кончик, прикурил, набрал в рот дыма. Чайник гудел. Дармоншир, подойдя к окну, остановился полюбоваться парком, положив руку в карман и с наслаждением затягиваясь сигаретой. Оглянулся, взглянул непривычно светлыми глазами, став так пугающе похожим на Луциуса Инландера, что у Тандаджи мороз по позвоночнику прошел.

— Я тоже скучал по тебе, Кембритч, — признался он, наконец.

— Стареешь, Майло? — удивился герцог. — Сентиментальность раньше тебе была не свойственна.

— Наверное, — не стал спорить тидусс, и Люк посмотрел на него уже внимательней и с пониманием. — Тебя не хватает в моей службе безопасности.

— У меня теперь своя есть, — то ли похвастался, то ли пожаловался герцог.

— Наслышан, — усмехнулся Тандаджи. — Что хотел попросить у меня? Просто так ты ко мне не заглянул бы.

— Да, верно, — герцог невесело усмехнулся. Подошел к столу, стряхнул пепел в пепельницу. — Времена такие. Майло, у меня действительно важное дело…Ты не подскажешь мне контакты тату-мастера, который делал татуировки моей леди Дармоншир?

Тандаджи многое ожидал. Но не этого. И бывшего подчиненного, отвлекающего его по ерунде, захотелось придушить.

— Это государственная тайна, Кембритч, — желчно ответил он.

— Буду должен, — пообещал герцог иронично. — Хотя я тебе и так со всех сторон должен, да.

— Подожди немного. Корона списывает все долги, — с намеком ответил Тандаджи. И Люк, поморщившись, с досадой махнул рукой.

— Так что? Поделишься?

— Даже не буду спрашивать, зачем тебе это, — проговорил Майло, подходя к шкафу. Достал одну из папок, не вынимая сигары изо рта, выписал адрес, телефон и имя на листок, сунул Люку.

— И не надо, — развеселился герцог, отправляя записку в карман. — Я по-прежнему хочу, чтобы ты жалел, а не радовался, что я у тебя больше не работаю. И еще, Майло…

— Да, ваша светлость? — откликнулся Тандаджи, садясь в кресло и вновь выпуская дым. Сигара пахла летом и корицей.

Люк, словно раздумывая, что сказать дальше, затушил сигарету. Но остался стоять.

— Младшая сестра моей супруги рассказала, что твой дом раздавлен и твоя семья живет во дворце.

— И это довольно удобно, несмотря на печальные обстоятельства, — с каменным лицом ответил Тандаджи.

— Как ты смотришь на то, чтобы переехать на Императорский переулок? — спросил его собеседник небрежно. — Два этажа, двенадцать комнат, огромная кухня, выход через визиотелепорт к Милокардерам, в одноэтажное поместье с прудом и садом, где можно сделать площадку для детей и внуков…

— Конкретнее, Кембритч, — сухо потребовал тидусс. И положил сигару на край пепельницы.

— Дело в том, — Люк вновь потянулся к пачке, — что этот дом заслуживает того, чтобы в нем жили, Майло. А я, при всем желании, вряд ли буду посещать его чаще, чем раз в несколько лет. Как герцог Дармоншир и родственник королевской семьи я при официальных визитах буду гостить в этом дворце. А как частное лицо, если очень захочется, я могу и снять себе дом. Я заберу к себе прислугу, за две недели из него вывезут мои вещи, и вы с семьей сможете переезжать. Тебе и с работы до него десять минут на машине. Короче, — он покрутил сигарету в пальцах, — я дарю тебе свой дом, Майло.

Тандаджи поджал губы. Он понимал, что делает Кембритч.

— Я в состоянии купить своей семье жилье, ваша светлость. Не родовой дом семи поколений Кембритчей, конечно, но вполне достойный.

Люк наклонился, упершись ладонями в стол.

— Ты когда-то вытащил меня из дерьма, Майло. Благодаря тебе я жив. Считай, что это мое спасибо.

И тон его сейчас был абсолютно серьезным.

— Ты уже отработал все, что должен, — отозвался тидусс.

— Тогда мой подарок твоей семье, — проговорил Люк, и было совершенно очевидно, что он не отступит.

— И взятка начальнику госбезопасности одной страны от официального лица другой, — напомнил Тандаджи.

Люк ухмыльнулся.

— Я поставил в известность королеву Василину, Майло. Она согласна оформить это так, будто корона выкупила дом у меня и подарила тебе за верную службу. Ее секретарь через две недели передаст тебе бумаги.

Тандаджи покачал головой. Собственно, убеждать людей он Кембритча учил лично.

— Нам не место там, Дармоншир, среди красных герцогов, графьев и князей.

— Не скромничай, Майло, — ответил Люк и закурил снова. — Есть у меня подозрение, что не пройдет и года, как ее величество дарует тебе титул за верную службу. А если нет, — он с удовольствием выпустил дым, — выйдешь на пенсию, и я подарю тебе титул дармонширского барона. Но, полагаю, Василина справится быстрее.

Тандаджи откинулся на спинку кресла, разглядывая бывшего подчиненного. Дом Люка он помнил прекрасно — и да, Таби и матушке будет там и где разойтись, и где развернуться. Но особняк стоил столько, сколько он и за десять лет службы бы не заработал, при том, что зарабатывал он очень неплохо.

— Ты понимаешь, в какую ситуацию меня ставишь? — проговорил он.

— Понимаю, — не отвел взгляд Кембритч. — Не надо воспринимать это как милостыню, Майло. Ты мой друг, даже если ты так не думаешь, и ты действительно сделал для меня столько, что я по гроб жизни не расплачусь. Хочешь, я взломаю тебе мозг и заставлю тебя думать, что ты рад и счастлив, Майло?

Тандаджи дернул уголком рта.

— Спасибо, — сказал он. — Я рад и счастлив, высокородный ты засранец.

Люк хмыкнул и удовлетворенно выпустил дым в потолок. А затем вытащил из кармана ключи и положил на стол.

— Все комплекты и магические схемы охраны будут там в комнате безопасности, — сказал он. — Моя охрана передаст твоей все коды.

Тандаджи кивнул.

— А теперь катись, Кембритч, — проговорил он, — твои тридцать секунд закончились. И спасибо. Я так понимаю, что ты сжигаешь мосты?

Люк посмотрел на него тяжело и болезненно.

— Ты всегда был слишком умен, Майло, — проговорил он. — Моя нынешняя жизнь меня устраивает, но надо раздать долги, потому что я не знаю, что ждет меня дальше.

Люка на парковке для гостей дворца уже ждал автомобиль, который за ним выслали из особняка. Марина осталась пообщаться с семьей, а он, засвидетельствовав Василине свое почтение и пожав руку Байдеку, направился к своему дому.

Аристократический квартал, прижатый одной частью к реке, а другой — к дворцовому парку, война почти не задела, но площадь Седрика Победоносца все еще была закопчена и разбита, как и дома вокруг. Долго еще будет и здесь, и по миру, аукаться эхо войны.

Марина уже связалась с Симоновой и должна была поехать к ней на обед в сопровождении своих гвардейцев. Дом Катерины находился на Медовой улице, что тоже располагалась в придворцовом, аристократическом районе города, который так и назывался «Старый город», и ехать оттуда до особняка Кембритчей было минут десять. Да, Марину сопровождала охрана и ее ждал автомобиль с водителем, но этикет требовал, чтобы Люк засвидетельствовал подруге жены свое почтение. Этикет же требовал, чтобы он лично представил жену прислуге, поэтому он планировал вечером заехать за Мариной сам, отпустить охрану и доставить ее домой.

— Кате сильно досталось по жизни, — сказала Марина ему утром, когда они все-таки добрались до завтрака. — Она очень дорога мне, я планирую дружить с ней до конца жизни и надеюсь, что она с детьми иногда будет гостить у нас в Вейне. И я знаю, что я так же дорога ей. И ей будет больно от этой ситуации. Не хочу ее подвергать этому.

— Я могу… попробовать заставить ее забыть, — осторожно ответил Люк.

Марина внимательно посмотрела на него. Но не стала говорить, что это недостойно и недопустимо.

— Мне бы не хотелось, чтобы моя подруга что-то подобное применяла ко мне, — вздохнула она, — поэтому надо иначе. Но как?

Явление хозяина в особняк ждали — домоправительницу предупредили с утра письмом. Впрочем, ему недолго оставалось быть здесь хозяином.

— Я благодарю вас всех за службу, — проговорил он, когда поздоровался с выстроившейся встречать его прислугой. — За то, что сохранили мой дом. И я прошу вас всех подумать, готовы ли вы перейти на службу в мой замок в Дармоншире, потому что через две недели тут будет новый хозяин. Марья Алексеевна, — он обратился к расстроенной домоправительнице, по совместительству поварихе, — я соскучился по вашим оладьям. Только они поддерживали во мне жизнь. Не хотите уйти ко мне в Инляндию готовить?

— Да у вас там небось свой шеф-повар командует, — проворчала повариха. Люк к ней испытывал слабость — она в его разгульные годы его опекала, как беспутного, но любимого внука, и он ее воспринимал пусть не как бабушку, но как няню точно.

— Пойдете второй экономкой и будете замещать шефа в его выходные, — усмехнулся Люк. — Ну как, согласны?

— Да что ж вы торопите, милорд, — покачала головой она, — дайте подумать. Тут у меня дети, и внуки, и подруги. Тяжко переезжать в моем возрасте, а телепортом не находишься, дома-то у меня его нет. Но и новых хозяев искать тяжко. Вы-то хозяин славный, а тут к кому попадешь, неизвестно.

Остальные слуги тоже выглядели расстроенными и озадаченными. А вот заскучавшие безопасники не раздумывали — сразу дали согласие.

— Андрей, разузнайте, открыта ли сейчас лаборатория на Персенной, 12? — попросил Люк у охранника.

— Сделаю, милорд, — ответил тот, не удивившись, и тут же пошел выполнять.

— А что же миледи? — спохватилась Марья Алексеевна. — Мы же думали, познакомимся с ней.

— Вы с ней знакомы, — сказал он легко, потому что у всех слуг был магический контакт на нераспространение информации. — Помните, здесь останавливались девушки, у которых машина не заводилась?

— Постойте-постойте как, — она сложила руки на груди. — Так как же это? Так это та Марина под личиной была, выходит? У вас, милорд, на нее сразу глаз блестеть начал, я-то вас знаю! Так неужто это ваша леди?

— Она, — усмехнулся Люк. — Ужинать здесь будем, Марья Алексеевна.

— Ну хоть так, — проворчала она. — А не верится, что вы остепенились, милорд, я ж тут с вами все пять лет была… сколько раз в храмах масло лила, чтобы вас хорошая девушка к рукам прибрала…

— Мне самому не верится, — усмехнулся он. — Вашими молитвами, Марья Алексеевна, не иначе, и женился. У нее, кстати, день рождения восьмого июня. Как раз приготовите ей свой яблочный торт… никто лучше вас не готовит его.

— А вы не льстите, — строго сказала домоправительница и погрозила ему пальцем. — Торт я приготовлю, так уж и быть. И в замок схожу, посмотрю, как там что устроено, осилю ли. А уж потом дам свое согласие. А пока и здесь работы много. Вот проводим вас с супругой послезавтра и будем вещи собирать.

Люк заглянул в свой кабинет — предстояло разобрать бумаги, в том числе рабочие, хранящиеся в сейфе — часть нужно было уничтожить, часть передать Тандаджи. Через полчаса заглянул охранник и сообщил:

— Открыта, милорд. Работает ежедневно до восьми вечера.

— Что же, отлично, — Люк взглянул на часы. — Благодарю, Андрей.

Люк, направившись в свои покои на первом этаже, выглядевшие так, будто он отсюда и не уезжал, постоял несколько минут у окон в пол, глядя на то, как мирно колышет ветер зеленую пшеницу. В этой части Юга все было спокойно, но охранники были готовы отключить визиотелепорт, выводящий на поля Милокардер, если бы была опасность, что с дома в полях могут войти сюда иномиряне.

Он бы так и стоял, переживая погружение в прошлое, если бы не поджимало время.

Люк открыл дверь в комнату, в которую слугам ходу не было, и там перед зеркалом вновь наклеил себе светлые волосы и усы. Переоделся в одежду попроще, взял документы на имя Евгения Инклера, и, выйдя из дома под взглядами слуг, означающих «опять хозяин взялся за старое», уже на другом автомобиле отправился в сторону лаборатории.

Там его явлению удивились так, будто он воскрес из мертвых. И результаты искали долго. Но нашли. Он забрал, поблагодарил, и раскрыл конверт прямо в машине.

На листе бумаги было именно то, что он ожидал. Если переводить с медицинского языка на рудложский, то образец А, то есть мама, и образец Б, то есть отец, являлись родителями ему, Люку.

Он усмехнулся и отложил конверт. Его бы это убедило. Если бы не одно но. Если бы Люк сам лично не видел, как кровь, взятая у Марины под личиной, убедительно показала, что к королевской семье его будущая жена отношения не имеет. Просто потому, что Алмаз Григорьевич создал такое вот заклинание. А Черныш Данзан Оюнович с Алмазом работал много и плотно и дружил с ним многие десятки лет. Так что корни их работы могли быть похожи.

Черныш, насколько Люк знал, должен был быть уже передан в Бермонт. И можно было бы с ним поговорить, попробовать выторговать для него преференций за новые сведения, если они есть и он, Люк, не морочит себе сейчас голову.

Но, в конце концов, это ничего не меняло, кроме того, что Люку опять не дали разгадки и эта тайна продолжала нависать над ним вопросительным знаком.

Марина

Странно чувствовать себя чужой в родных покоях — я успела после воцарения Василины вновь привыкнуть к ним, — как и в родном городе. Сейчас я настолько уже влилась в Вейн, что мне не хватало его каменных стен и теплых ковров, гобеленов и подсвечников в нишах. А может, дело в том, что там я была хозяйка, а здесь я всегда была кем угодно, только не хозяйкой.

Сейчас я часто навещала дворец Рудлог, и, пожалуй, у меня было ощущение, будто я навещала родительский дом. Только вместо мамы тут была Василина.

Маму мы с ней тоже проведали — погода стояла прекрасная, и мы прошли на кладбище. Принесли цветов, посидели, посмотрели на могилу. Мой отец был похоронен в склепе чуть левее, и я прошла к нему, глядя на портрет на стене.

Я редко ходила сюда. Я его не помнила, от него во мне было только отчество и еще особая привязанность мамы. А отцом я считала Святослава Федоровича — именно он был с нами, сколько я себя помнила.

С родней отца мы не общались, собственно, как и с родней герцога Ставийского, отца Ангелины и Василины. И если они были отставлены от двора потому, что знали о том, что Ставийский завел фаворитку, и через него влезли во власть, то семья моего отца не очень одобряла то, что он стал фаворитом мамы, а потом и ее мужем.

Я спрашивала у мамы, почему мы не общаемся с бабушкой и дедушкой по отцу.

— Они обвинили меня, что я проклята и привела их сына к гибели, — ответила она.

Впрочем, как оказалось потом, не так уж они были далеки от истины. Сейчас в живых не было ни старшей родни Ставийского, ни моего отца, и не хотелось думать о том, что мы действительно приносили несчастья тем, кого касались.

Иоаннесбург после лесов и моря Дармоншира казался мне тяжеловесным и громким. Мне не хватало ветров и соли, пространства и неба. Я любила этот город, я была кровью и плотью от него, мой первопредок заложил здесь первый кремлин и воткнул в землю свой меч, сказав: «Здесь я буду ставить трон свой» и «От гор до гор будет простираться мое Красное поле». Но душой я была уже в Дармоншире, чье небо и море, чья земля и чей хозяин давали мне свободу и силу.

После обеда, попрощавшись и с сестрой, и с племяшками — меня все поражало, как они быстро стали расти, — я села в автомобиль в сопровождении капитана Осокина и еще одного гвардейца и отправилась к Кате. Ограду дворца уже почти починили, за ней отмывали и перекладывали площадь, и я, проезжая мимо сгоревшего парка и дальше, по площади влево, впервые осознала, насколько же близко враг подобрался к моей сестре.

Катин новый дом был прелестен, и я снова отметила, насколько он уютнее и теплее серого и острого особняка Симоновых. И сама Катя будто расцвела — когда она вышла ко мне из глубины дома, я поразилась: она была в длинном светло-зеленом платье на широких бретелях, темные волосы заплетены в короткую косу, и вся она была такая контрастная, розовенькая, с блестящими зелеными глазами, что захотелось ее потискать от умиления.

— Да ты светишься, Кэти, — сказала я, с удовольствием обнимая ее. И разглядывая. — Выглядишь, как будто тебе четырнадцать. А крылья покажешь?

В переписке она писала, что теперь, после коронации Корвина Черного, у нее устойчиво стали проявляться крылья.

Она рассмеялась и заставила полупрозрачные крылья проявиться за спиной. Пару раз взмахнула ими, поднявшись чуть над полом — горничные, что-то натиравшие в гостиной, дворецкий старательно изображали, что ничего не происходит.

— Только я летать пока боюсь, — призналась она, — так, вечерами иногда в саду тренируюсь. А какой у тебя уже живот, — она осторожно протянула руку. — Можно?

— Можно, — согласилась я. — Все постоянно хотят потрогать, представляешь?

— Бабушка говорила, это потому, что в беременной женщине плещет сила Синей, — рассеянно объяснила Катя, положив чуть прохладную ладонь мне на живот и прислушиваясь. — Люди инстинктивно хотят кусочек ее благословения… — она потаенно улыбнулась и отняла руку. — С детьми все хорошо, Марин. И я еще плохо различаю разные стихии, но силы в них много.

— Да уж знаю, — я сама погладила живот. — У меня в мужьях медицинский сканер. И сама я под круглосуточным присмотром. А ты же раньше так не могла?

Катя подхватила меня под руку.

— Не могла. А теперь могу. Меня тянет теперь что-то подправить, посмотреть в организме, если чувствую, что не так, — объяснила она, ведя куда-то через дома. — В сад пойдем, — объяснила она, — там солнце, девочки в бассейне купаются, а мы поболтаем. Поплаваем, если захочешь.

— Может и захочу, — задумчиво проговорила я. — У нас там море рядом, но оно пока грязное и опасное, не искупаться. Хожу иногда во дворец в наш спа-центр или к Ангелине, у нее там бассейнов много. Только купальника я не взяла.

— У меня есть, — отозвалась Катя. — Так вот, барон Макроут, это темный, с которым я столкнулась в бункере, сказал, что во мне пробудился дар темной целительницы. И недавно нанес мне визит и передал мне записи своей бабушки. Многое мне рассказал, но обещал, когда вернется с Лортаха, поискать еще ее записей и записать самому все, что она умела. Он сказал, что это необычный дар и далеко не все темные женщины его имели. И что особенностью его является как раз потребность всех вокруг лечить… но сила эта не бесконечна, она будто накапливается по капле, и потом руки колоть начинает. Как кого подлечу — отпускает, надо ждать, пока снова накопится. У меня уже и слуги обследованы, и их дети…

— Хорошо, что у тебя есть у кого поучиться, — заметила я.

— Саша, — это имя она произнесла с улыбкой, — говорит, что как окончательно зачистит иномирян, вернется в университет ректором и подготовит представление ее величеству… твоей сестре. О том, что нужно открывать отделения родовой магии. Что пусть кто-то сильнее, а у кого-то капля крови первопредка в жилах, но минимальным умениям можно научить всех, а там уже обучать по уровню владения стихией. И что пока все аристократические дома хранят свои тайны и обучаются на дому, теряются целые пласты полезной информации.

Мы вышли в яркий, зеленый сад. Дом обнимал его светлыми крыльями, цвели яблони и вишни. А посреди сада в голубой восьмерке бассейна под присмотром няни в детской, неглубокой части плескались девочки. Они обрадовались, запищали «тетя Марина, тетя Марина, привет!», но вылезать не стали. Я бы тоже не стала.

— Пойдешь учиться? — спросила я, усаживаясь на софу и с наслаждением вытягивая ноги. То ли после Катиных касаний, то ли после наших с Люком упражнений утром, они будто стали чуть менее отекшими.

— Возможно, не в этом году, — отозвалась она, тоже садясь рядом. — Старшая в школу должна пойти, хочу быть с ней. Да и Саша обещал купить поместье, там надо будет все обустроить. Заодно восстановлю знания, подготовлюсь, чтобы экзамены сдать. Знаешь, — задумчиво сказала она, — я поняла, что никому ничего больше не хочу доказывать. И никуда не тороплюсь.

Горничная дернулась было налить в стаканы вишневого лимонада из запотевшего кувшина, но Катя остановила ее жестом, взглядом попросила отойти подальше, и сама налила и подала мне стакан.

Лимонад был сладко-кисленьким и дети от него решили порезвиться в животе — это ощущалось, как слабые толчки изнутри во все стороны. Солнце грело, Катины дети визжали, трава и деревья были зелеными, а небо — мирным, и я еще больше расслабилась, глядя на белые облачка, лениво двигающиеся в лазури.

— И правильно, — согласилась я, щурясь на солнце, и Катя, заметив это, подправила белый зонт над моим шезлонгом. — Просто жить жизнь — это ведь тоже прекрасно, Кать. Особенно после того, как роскошь просто жить у нас чуть не отобрали.

Мы много болтали в этот день, переоделись в купальники и плавали, перекусили тут же, в саду, прогуливались меж деревьев, и было мне хорошо и тепло.

— Может, погостите до моего дня рождения в Вейне? — попросила я ее. — У нас там госпиталь, твоя помощь как раз будет кстати, и ты сможешь потренироваться. А матушка Люка курирует целый приют, что образовался у нас в замке, девочкам будет интересно играть, думаю. И твой Александр вполне может вас навещать там. Мартин и Виктория уже ушли в расположение армии, конечно, но иногда все равно заглядывают, можно будет подгадать, чтобы и они там были…

Катя подумала и согласилась.

— Я думала куда-то уехать, — призналась она. — Мать моя меня снова нашла. Я ее выставила, конечно, но не хочу, чтобы она пугала девочек.

— Что требовала? — спросила я тяжело.

— Да как обычно, денег. Как обычно, сказала, что я не понимаю своих задач и что она будет добиваться опеки над девочками. Или я должна выйти замуж за того, кто готов их воспитывать. Потому что я алкоголичка и недееспособна.

— А ты… — осторожно спросила я.

— Нет, — она покачала головой. — Больше нет. С пробуждением темной стихии во мне почти не думаю об алкоголе. Не скажу, что совсем не тянет, Марин, иногда хочется. Говорят, — она печально усмехнулась, — что не бывает бывших алкоголиков и наркоманов. Мы всегда настоящие, только в паузе. Сорваться легко. Но я хочу, чтобы моя пауза была до конца жизни.

Я тут же подумала о Люке.

— Замени чем-нибудь, — предложила я. — Нам на учебе в колледже говорили, что одна зависимость компенсируется другой. Правда, это непроизвольно происходит. Ну, алкоголики часто, когда завязывают, на сладкое подсаживаются. Бывает, игроманят или шопоголизм прорезается… это на зоны быстрого удовольствия и расслабления завязано.

— Да другая у меня тоже есть, — и Катя кивнула на пачку сигарет, лежавших на столике. — Это я при тебе не курю, чтобы не дразнить, и при детях стараюсь нет.

— Хочешь, Кэти, — проговорила я осторожно, — я сделаю так, чтобы твои родственники от тебя отстали?

— Не надо, Мариш. Оказалось, — она улыбнулась, — что я вполне могу с ними справиться самостоятельно.

К вечеру на ужин мы переместились в столовую. Девочки, отужинав, ушли гулять на улицу с няней в ближайший парк, а мы, наболтавшись обо всем на свете, рассматривали старый альбом, оставшийся у Кати со школьных времен. В темно-красной школьной форме, с хвостом светлых волос, я-школьница казалась себе нынешней совершенным ребенком. А было-то все это каких-то восемь лет назад. Мы смотрели альбом, смеялись, вспоминали одноклассников, обсуждали мальчишек и учителей, и было в этом что-то ностальгическое — я словно стала проваливаться туда, в ту, допереворотную жизнь. Ведь не случись переворота, моя история сложилась бы совсем иначе.

И, скорее всего, в ней не нашлось бы места Люку. Даже если бы мы встретились — например, на скачках. Возникло бы между нами такое же напряжение? Позволила бы мама мне встречаться с ним — со всех сторон недостойным кандидатом?

Конечно же нет.

Я посмотрела на часы. Люк должен был вот-вот подъехать.

— Кать, — сказала я. Она подняла на меня глаза — веселая от воспоминаний, улыбающаяся, и меня кольнуло — может, не надо? — Кать, помнишь Евгения Инклера?

Она наморщила лоб — не вспомнила сразу — но через несколько секунд кивнула.

— Это мой муж, — сказала я. И поспешила, глядя как в ужасе расширяются ее глаза. — В смысле, прямо вот он, Лукас Дармоншир. Он, понимаешь, работал на Зеленое крыло и искал информацию о нас для разведки, вот так и вышел на тебя. Под маскировкой.

— Марина, — проговорила она растерянно. — Но мы же… Но я же… Да как это вообще может быть⁈ Да если бы я знала, я бы никогда…

Я выдохнула.

— Знала бы, что он нас найдет и я втрескаюсь в него по уши? — спросила я, и она неуверенно улыбнулась. — Ситуация, конечно, затейливая. Но мы ее переживем. Переживем же, Кать, да? — Она все смотрела в пол, качая головой. — Помнишь, мы же были влюблены в Задорова, и даже ссорились из-за этого, но пережили же это? Тем более, — сказала я заговорщическим голосом, — теперь-то ты знаешь, как мой муж хорош. И почему я в него влюбилась.

Она засмеялась — и с облегчением, и с неловкостью.

— И что, — спросила она обреченно, — он сейчас приедет за тобой?

— Минут через пятнадцать, — кивнула я, глядя на часы.

— И как мне ему в глаза смотреть? — вздохнула она.

Я погладила ее по руке.

— Как и ему тебе. Как и все в таких случаях в высшем обществе, Кать. Все будем делать вид, что ничего не было. Ко всеобщему спокойствию.

Люк появился через положенные пятнадцать минут — когда Катя уже покурила, оставив меня в гостиной, чтобы успокоиться. Появился с букетом цветов, коробкой шоколада и подарками для девочек, вручил цветы хозяйке.

— Катя, — сказала я, чувствуя себя слегка идиотически, — хочу тебе представить моего мужа, герцога Лукаса Бенедикта Дармоншира. Его ты знаешь под именем Евгения Инклера. Люк, — я повернулась к мужу, — а Катерину ты уже знаешь.

— Очень рад возобновить знакомство, — невозмутимо, но со слегка уловимой иронией, чуть разбавившей напряжение, проговорил мой Люк и поцеловал Кате руку. — Приношу свои извинения, что ввел вас в заблуждение и обманул, но это все было на благо следствия и страны.

— Конечно же, герцог, — сказала Катерина и очень аристократично улыбнулась.

— Мой лорд, я пригласила Катю с детьми погостить у нас, — продолжила я не менее светски.

— Буду очень рад, — ответил Люк с такой безупречной деликатностью, что мне захотелось его расцеловать.

— Обязательно приеду, — пообещала Катя. И я выдохнула. Ритуал был закончен.

На прощание, когда Люк попрощался и ушел к машине, подождать, пока мы попрощаемся, Катя крепко-крепко обняла меня.

— Мне все равно стыдно перед тобой, — шепнула она тяжело.

— Мне бы тоже было стыдно, — сказала я честно, — но это ничья не вина, а, скорее, случайное недоразумение. А мы, Кать, столько пережили, что не позволим каким-то недоразумениям влиять на нашу жизнь, правда?

— Правда, — прошептала она. Мы расцеловались, и я пошла к машине, к мужу. На душе было легко.

Мы не говорили с ним о произошедшем. Достаточно было взглядов. «Все хорошо?» — спросил он меня поднятыми бровями. «Все хорошо», — ответила я улыбкой.

На обратном пути я поглядывала то на Люка, то в окно и поглаживала живот — не первый раз замечала, что при появлении мужа дети оживляются, как от сладкого. Он заложил круг, словно считал, что я хочу проехать через город, посмотреть на Адигель. И я смотрела — на следы войны, на людей, которые среди иссеченных пулями домов гуляли, работали, жили, заходили в магазины…

— О чем думаешь? — спросил он меня, поймав мой взгляд. Протянул руку, погладил живот, и там затихли.

Я пожала плечами.

— О том, как быстро я отвыкла от Иоаннесбурга. Я так приросла к Вейну и морю, что не вижу себя больше нигде. А еще о том, что хотелось бы заглянуть в свою больницу, поздороваться с Эльсеном. Это хирург, с которым я работала, Люк. Возможно, заеду завтра, у тебя же остались еще дела?

— Нужно разобрать бумаги, — кивнул он. Помолчал. — Я построю тебе в Дармоншире медицинский университет, Марина. И отдельную больницу, если захочешь.

Я засмеялась, одновременно и благодарно, глядя на него снисходительной нежностью.

— Построишь, конечно, — я протянула руку и пощекотала ему затылок. — Ты же не можешь без дела, Люк.

Наконец, мы свернули на Императорский переулок. Рудлог сейчас не был империей — но когда-то назывался так. Давно, во времена первых Рудлогов, завоевывавших окружающие народы огнем и мечом, присоединявшие к себе княжества, царства и кханства, идущие на Север и на Юг, в горы и к морю. Но за тысячи лет различия почти сгладились, территориальное деление много раз менялось, народ стал говорить на едином языке, и остались только местные культурные особенности. И имена, и местные диалекты — на Юге имена часто заканчивались на о, на Севере были шипящими, жесткими. Кханы, старые княжеские рода и цари, не несущие в себе кровь Красного воина, заменились на герцогов и князей, являющихся его потомками. И тем самым стал Рудлог единым королевством. А вот память о старых временах осталась в названиях — и в полном гербе Рудлога, где на крылах сокола до сих пор было восемь больших гербов и семнадцать малых — всех тех земель, которые и растворились уже, но которые и делали когда-то Рудлог империей.

Люк затормозил у ворот. Те распахнулись, и он вкатил машину внутрь. За ними заехала машина сопровождения. А у дверей особняка нас встречала прислуга, часть из которой должна была перейти в Вейн.

Вечером мы с Люком вышли на поля у Милокардер. Нам накрыли столик, поставили пузатый чайничек с чаем, и удалились. И мы, ужиная, сидели на широкой скамье, обнявшись, укутавшись в плед, смотрели на горы, на ледниках и пиках которых еще оставались следы и трещины от битвы богов, и черную луну, восходящую над ними, и тихо разговаривали.

— Не жалеешь, что отдал дом? — спросила я. — Я обожаю этот вид. С детства любила выходить из дворца в нашем имении у Милокардер. Там у меня тоже были лошади, им тут было привольно, — и я положила голову на плечо Люку.

— Мне тяжело с ним расставаться, но я не жалею, — отозвался он. Я поцеловала его в щеку, уже колючую от щетины. — Майло будет ему хорошим хозяином. Дому нужны те, кто будет в нем жить. Вид… вид можно сделать и из Вейна. Я сделаю тебе в Вейне выход на эти поля. Куплю здесь, у Милокардер, еще один дом и сделаю.

— Вам бы все меня баловать, ваша светлость, — проговорила я с ироничным упреком.

— Это я компенсирую тебе то, что ты меня почти не видишь, — объяснил Люк.

Я вздохнула, потерлась носом о его плечо, зарылась в него лицом, прижавшись покрепче.

— Но ведь дела когда-нибудь придут в порядок, да? У нас будет время друг для друга, Люк?

— Конечно, Марина, — соврал он. Но я не стала ничего говорить — только вздохнула еще раз и прижалась еще сильнее, глядя на горы.

В конце концов, мой муж действительно очень хотел, чтобы это стало правдой.

Конец 13 тома

Май 2025- октябрь 2025