Король ничего не решает

7.42.6 Утешительные истории про друзей

— А кто третья подружка? Ты, Милка, та с гоблином, а третья?

— Третья перешла на девочек.

— Вы перестали общаться?

— Нет, почему? Мы стабильно видимся, праздники вместе отмечаем, в походы ходим. Просто у неё всё хорошо, спокойно и стабильно, скучная жизнь, рассказывать нечего. Счастье вообще со стороны выглядит уныло, весёлой бывает только жопа. И для этого у меня всегда есть Милана Васильна, бездонный источник самых разных модификаций жоп в моей жизни. — Вера выпрямилась и потянулась, осмотрела стол, гостей, зал, и кивнула сама себе: — По-моему, нам пора выпить чайку. Да? Все наелись?

Эйнис заулыбалась, глядя куда-то Вере за спину, она обернулась и увидела Барта и министра Шена, и судя по загадочной улыбочке, он уже довольно давно там стоял.

Министр подошёл и сказал Артуру:

— Тебя ждут в лаборатории.

Артур ушёл, министр сел на его место и попросил подать его тарелку, Барт сел рядом с Верой и взял себе тарелку сам, Двейн стал рассказывать им, что обязательно стоит попробовать, министр внимательно слушал и очень внимательно смотрел, особенно когда Двейн решил, что уже достаточно отдохнул, и готов тоже перекусить за компанию. Вера взялась помогать ему наполнить тарелку, Эйнис веселья ради взялась помогать министру, забавно кривляя Верины вопросы к Двейну, все смеялись, Вера делала вид, что её это бесит, но не очень убедительно, и ей никто не верил. Министр был в амулете, но Вера видела, с каким удивлением он смотрит на Двейна, Двейн тоже это замечал, но делал вид, что всё просто прекрасно, и ел с демонстративным удовольствием. Министр тоже занялся своей едой, и как бы между прочим спросил у Двейна:

— Самочувствие, я вижу, получше?

— Внезапно великолепно, — кивнул Двейн, не отрываясь от еды.

— Как твоя девушка?

— У меня нет девушки, — прозвучало так же ровно, как и предыдущая фраза, министр поднял брови:

— А как же та?

— Она мне отказала.

— Ты оказался недостаточно поэтичен?

— Я оказался недостаточно знатен, красив и богат.

Министр промолчал, Вера заявила жизнерадостным тоном:

— Ну и к лучшему!

Двейн перестал жевать и посмотрел на неё с намёком, что кое-кому пора успокоиться, она улыбнулась ещё придурковатее:

— Бро, ну сам подумай, нахрена тебе такая тупая и слепая женщина? Если она с первого взгляда не рассмотрела, какое ты сокровище, то с глазами у неё проблемы, а если не поняла после того, как ты объяснил — то ещё и с мозгами.

Он молча посмотрел на неё пару секунд и опустил глаза, она погладила его по колену и предложила:

— Хочешь, я ей ногу сломаю? Будет тупой, слепой, ещё и хромой.

Он невольно улыбнулся, качнул головой и вздохнул:

— Нет, не стоит.

— Хочешь пиццы?

— Нет.

— А как будем праздновать?

— Что будем праздновать?

— Свободу! — она жизнерадостно раскинула руки и улыбнулась Двейну, — это же так круто, когда ты не занят. Если у тебя кто-то есть, то у тебя есть он один, а если у тебя его больше нет, то у тебя есть все девушки и парни мира!

— Обойдёмся без парней, — укоризненно шепнул Двейн, Вера хитро улыбнулась и прицелилась в него пальцем:

— Вот видишь, ты уже выбираешь. Не всё потеряно.

Он тихо рассмеялся и покачал головой, посмотрел на Веру странным взглядом, сочетающим лёгкое желание долбануть и сильное желание разлохматить волосы, или защекотать до истерики, или сделать что-нибудь такое, что обычно делают с младшими сёстрами, когда они бесят. Иронично поинтересовался:

— Расскажете мне утешительные весёлые истории про ваших подруг?

— Про друзей могу, — Вера изобразила оратора и завела: — Один мой друг был влюблён в девушку, очень красивую, нереально влюблён, он её боялся, дар речи терял при виде неё, хотя так вообще не из робких. Мы с друганами от его имени ей цветы носили и в кафе приглашали, потому что он реально заикаться начинал рядом с ней. Он месяцами пытался с этим справиться, потом всё-таки она согласилась на кафе и они пошли. И он весь вечер слушал, как она трындит, потому что сам говорить не мог, у него был какой-то любовный спазм горла. Вечером пришёл в общагу, сидит такой мрачный, как будто осознал всю тщету бытия, все же его спрашивают, как прошло. А он говорит: "Весь вечер слушал её, и понял… пипец же она тупая". Реально, он месяцами по ней с ума сходил, но стоило один вечер её послушать — всё как рукой сняло.

— Облом, — вздохнул Двейн, — ещё?

— Ещё один друг влюбился не в девушку, а в её походку. Ему нравилось, как она ходит, эстет. Музыкант, писал о ней песни, звал на свидания, ездил в другой город, чтобы купить ей цветы какие-то редкие. Она соглашалась с ним погулять — он красавчик, его вниманием можно гордиться и хвастаться, ей завидовали, но на свиданиях она больше молчала и его слушала. А он офигевал от её нереальной скромности и душевной чистоты, со слюнями и граблями к ней не лез, спугнуть боялся, разводил романтику, делал комплименты, пел ей песни, дарил всяких огромных медведей и очень дорогие цветы… а потом она узнала, сколько эти цветы стоят. Он не богат, она вообще из малообеспеченной семьи, там не до широких жестов, там хорошо поесть — уже праздник. И тут она узнаёт просто заоблачную стоимость цветов. И говорит ему, что "на будущее, ты бы не мог дарить что-нибудь… нужное?" Он пришёл на репетицию и сидит такой в шоке, репу чешет, другим пацанам из банды это рассказал, говорит: "Я не знаю, мне в следующий раз ей утюг подарить?" Так и не придумал, и на этом всё кончилось, всё, девушка с приземлёнными бытовыми запросами его своей походкой больше не вдохновляла.

— Супер, — кивнул Двейн, выскребая тарелку, — ещё.

— Ещё у меня есть друг, который всю жизнь тусил с опытными красотками, женщины его любили, хотя он не красавец, просто очень обаятельный и добрый. Он легко менял одну на другую и не парился. И тут однажды влюбился, в охреневшую от переходного возраста оторву, которая его не особо боготворила, зато он за ней на коленях ползал и все прихоти выполнял. А она больше года не могла определиться, чего она от него хочет — то ли отношений, то ли брака, то ли чтобы пригласил переехать к нему, то ли чтобы сам переехал к ней, они в разных городах живут. Они ссорились, расставались, он бухал неделями, пытаясь заглушить душевную боль, говорил, что в жизни больше никогда и ни за что к ней не вернётся, и возвращался. Они то переписывались, то по телефону разговаривали ночь напролёт, то он с кольцом к ней собирался, то в последний момент передумывал, то говорил, что лучше бы он сдох за день до знакомства с ней, то говорил, что в жизни не видел большей любви, и это самое охренительное в мире чувство, и он благодарен боженьке просто за возможность его ощутить, даже если из этих отношений ничего не выйдет. Потом говорил, что ему так больно, что даже бухло не помогает, и что если она не приедет, он нафиг вскроется от этой боли. Потом говорил, что плевать он на неё хотел, суку такую. Потом заводил себе других девушек, она заводила себе парней, они продолжали общаться "как друзья", хотя весь мир знал, что нихрена они не друзья, и никогда ими не будут. Но парни и девушки у них меняются, а они друг у друга уже четвёртый год в подвешенном состоянии.

— И чем всё кончилось?

— Это не кончилось, когда я умерла, шёл четвёртый год их загадочных отношений, стадия ночных звонков и писем с фотками видов из окна и прикреплённой музыкой. Мне его жалко было поначалу пипец, он мой школьный кореш, он мне как родной. А потом эти их качели даже меня задолбали, я ему как-то собрала коллаж из его писем, в которых он клялся мне, что это сто процентов конец, и больше он с ней никогда, даже под страхом смерти. А потом присылает фотку её расчёски на своём компьютерном столе и подпись: "Мне сегодня не звони, я сегодня счастлив". И что с ним делать, хрен знает.

— Вы предлагали ему сломать ей ноги?

— Раз сто. Он всегда говорил нет, он беспокоился о её ногах, даже когда она этими ногами по нему топталась. О них весь город знал, моя бабуля говорила, их кто-то проклял, "терновый венец", как "венец безбрачия", только на двоих, чтобы и вместе плохо, и по отдельности никак. А по-моему, она просто дура. И он дурак, цепляется за отжившее, когда можно просто идти дальше.

— А может, это судьба?

Вера посмотрела на него с подозрением, что кто-то тут головой ударился, Двейн рассмеялся и развёл руками:

— Ну, как вариант? Может такое быть?

Вера медленно покачала головой:

— Он такой дремучий реалист, что ни в чёрта, ни в бога не верит, ни в приметы, ни в гадания, ни в судьбу, ни во что. И в любовь не верил, пока не вляпался. Во что он сейчас верит, я не угадаю, я зареклась с ним обсуждать эту даму, от греха подальше, влюблённые необъективны, им логикой не помочь. Про кого тебе ещё рассказать?

— Расскажите, как познакомились ваши родители, — он отдал ей пустую тарелку и устроился поудобнее, Вера стала рассказывать:

— В универе, они учились на разных кафедрах одного факультета, тусили в одной компании. Он был красавчик, певец и на гитаре игрец, умел отрываться и заводить толпу, а она была красотка, поэтесса, художница и крутой инженер — у них не было шансов не пересечься. Они нашли себе друг друга, быстренько поженились, пока никто не увёл, и дальше тусили вместе, она сочиняла — он пел, он позировал — она его рисовала, у нас дома целый альбом молодого бати, очень клёвые работы. Есть фотки, где они на сцене вместе выступают, всякие костюмы прикольные, веселье.

— У вас женщины и мужчины учатся вместе?

— Да. У вас же, вроде, тоже? Барт учится с девочками.

— Это скорее исключение, чем правило.

— Зря. Ну ничего, это пройдёт. А почему ты спросил о родителях?

— Хочу послушать хотя бы об одной счастливой паре, — он сполз пониже, Вера видела, что глаза у него уже сонные, стала говорить потише:

— Счастливых у меня тоже много. Один дружище врач, женился на своей пациентке, говорил, у неё очень миленький желудок.

Двейн взбодрился от такого заявления, посмотрел на неё квадратными глазами:

— Он делал ей операцию?

— Да, они так познакомились, он в первый раз увидел её на столе. Она говорила, что запомнила, как он ей говорит что-то и боль отпускает, осталась такая связка в голове, его голос и кайф.

— Он женился на ней после операции, со шрамом?

— Ну да. А что?

— У нас женщина со шрамом, и тем более, с операцией — порченный товар, на ней никто не женится.

— Ох и дикари вы, товарищи, — вздохнула Вера, — пока вы будете выбирать женщин как товар, по упаковке, они тоже будут оценивать вас по знатности и богатству, какой привет — такой ответ.

Двейн отвёл глаза и тихо сказал:

— Если бы она меня любила, она бы вышла и за бедного, и за незнатного.

— Если бы ты её любил, ты бы женился и со шрамами. Сант же женился?

— Женился. И его выгнали из дома.

— Пофиг, свой построит. Родители — это прошлое, а жена — будущее, если жить прошлым, можно будущее просрать. Мудрые родители это понимают, и стараются вести себя так, чтобы когда настанет будущее, родители были частью этого будущего, чтобы дети не забывали о них, а не уходили из дома, обрывая все связи. Если у родителей не хватает на это ума, они сами виноваты в своём одиночестве в старости.

Двейн помолчал, потом посмотрел на неё серьёзно:

— Ваши родители поддерживали ваши отношения со вторым Призванным?

Вера округлила глаза:

— Шутишь? Я их не знакомила. Это были не серьёзные отношения. Родителей знакомят, только если брак в планах, а я ничего такого не планировала с ним, мы просто встречались.

— Вы его не любили?

— Да я вообще мало кого любила. Когда мы с ним познакомились, я думала, что любовь — это не про меня, и что мне даже, наверное, повезло, потому что когда остальные девочки с ума сходили, я на них смотрела как на идиоток, мне не хотелось так крышу терять. А наблюдая за тем школьным корешем, я укрепилась в этом мнении — любовь лишает выбора, от неё больше проблем, чем удовольствия.

— И тем не менее, вы говорите о ней, как о первом пункте при выборе супруга.

Вера печально улыбнулась и отвела глаза:

— А ты меня поменьше слушай, я люблю потрындеть, но права ли я? Мой опыт, по большей части, чужой. Слушать надо того, кто счастлив, а ты видишь кольцо на этом пальце и счастливую семью вокруг? Вот и всё.

Двейн посмотрел на предъявленный палец, на Барта, потом на министра, дальше вдоль стола, потом на свою руку, опять на Веру, с улыбкой спросил:

— А кольцо обязательно?

Она качнула головой:

— Это просто символ из моего мира, позволяет не ставить других людей в неловкое положение и не задавать неудобных вопросов.

— У нас носят браслеты.

— Я в курсе.

Повисла тишина, Двейн смотрел на свою руку, с другой стороны мрачно хрустел салатом Барт, Эйнис и Кайрис загадочно переглядывались, Вера смотрела в свою пустую тарелку. Двейн решительно сказал:

— Я передумал, я хочу пиццу.

— Завтра забадяжим, приходи на ужин, — она понятия не имела, как собирается выполнить это обещание, но изображала абсолютную уверенность и полное владение ситуацией, Двейн улыбнулся:

— Приду. Или вообще просто не буду уходить, посплю здесь. Очень удобно получилось, надо взять на заметку, — он лёг удобнее и прикрыл глаза, продолжая улыбаться, Вера долго смотрела на него, потом посмотрела на Кайрис, та развела руками и беззвучно шепнула:

— Задрых, гад. Мистика какая-то.

— В чём дело? — так же беззвучно спросила Вера, Кайрис неуверенно посмотрела на министра Шена, тот ответил ей долгим взглядом, после которого Кайрис поблагодарила за прекрасно проведённое время и очень захотела спать, одним взглядом убедив Эйнис, что та тоже очень устала.

Министр встал проводить их, и куда-то пропал, Вера посмотрела на Барта, который всё это время сосредоточенно жевал, он ответил ей ироничным взглядом и беззвучным шёпотом:

— Не волнуйся, я тебе не буду рассказывать, как у меня всё плохо. Можешь почитать, я поем и уйду, у меня много работы.

На нём тоже теперь был амулет. Вера посмотрела на его пыльный костюм, грязные волосы, красные глаза, серые руки человека, который работает на холоде и на земле… достала телефон и открыла книгу.

Барт опять занялся едой, Вера сняла туфлю и дотянулась босой ногой до ноги Барта, поставила сверху, он посмотрел на неё, она молча посмотрела в ответ. Он улыбнулся и отвернулся, опять повернулся и сказал:

— Отцепись.

Вера кивнула, всем выражением лица демонстрируя неконфликтность, Барт уткнулся в тарелку, Вера уткнулась в книгу. Он доел, быстро поцеловал её в щеку и ушёл. Она посмотрела на спящего Двейна и продолжила читать.