Проклятие Бессмертных: Король в Чёрном

Глава 14

Нина

Я сплю, но не сплю по-настоящему. Слишком много мыслей крутится в голове, слишком много эмоций бурлит внутри. Тело устало, но разум отказывается отключиться. Я ворочаюсь с боку на бок, снова и снова прокручивая в памяти сегодняшний день, слова Самира, его прикосновения...

В конце концов я сдаюсь. Просто лежать и мучиться — это пытка. С раздражённым вздохом я сбрасываю одеяло и встаю с постели. Обычно я не из тех, кто топит бессонницу в алкоголе, но, чёрт возьми, сейчас я чувствую, что заслужила хотя бы стаканчик чего-нибудь покрепче.

Проблема в том, что единственное место, где я точно найду спиртное, — это библиотека Самира. Час ночи. Не представляю, какой у него распорядок дня, но надеюсь, что сейчас он где-нибудь в другом месте. Не то чтобы я его избегала... Хотя нет, именно это я и делаю. Потому что он и есть причина моей бессонницы.

Его слова звучат в моей голове, словно заезженная пластинка: «Ты боишься меня, и тебе это нравится». Он прав. Проклятье, как же он прав. И страх, и это странное влечение существуют во мне одновременно, переплетаясь в тугой узел противоречивых чувств.

Я всегда находила злодеев и чудовищ более интересными персонажами в книгах и фильмах. Они были загадочными, многогранными, притягательными в своей опасности. Но одно дело — восхищаться вымышленным антигероем на страницах романа, и совсем другое — осознавать, что меня влечёт к настоящему... к чему? К монстру? К тирану? К древнему владыке Нижнемирья?

Это не может быть нормальным. Это определённо нездоровое влечение. Особенно учитывая, что я застряла в этом кошмарном мире без малейшего понятия, как выбраться.

Я добираюсь до библиотеки и замираю перед массивной резной дверью. Делаю глубокий вдох, готовясь к возможной встрече, и осторожно приоткрываю дверь, заглядывая внутрь.

Камин всё ещё горит, хотя пламя уже невысокое, и угли тлеют, наполняя помещение уютным ароматом дымящихся поленьев. Электрический свет погашен, и только лунное сияние струится через высокие окна, отражаясь на перилах лестниц и резных деревянных поверхностях. Возможно, Самир уже спит. Если он вообще спит. Честно говоря, я многое о нём предполагаю, но уверенности ни в чём нет.

Я стою на пороге, вглядываясь в полумрак, и не вижу хозяина библиотеки. Впрочем, это мало о чём говорит. Комната полна теней, а он весь в чёрном — от одежды до волос и маски. Заметить его в темноте так же сложно, как белого медведя в снежной буре. Только наоборот.

Я тихонько прикрываю за собой дверь и направляюсь к бару у дальней стены. Начинаю смешивать себе что-то покрепче. Приходится нюхать графины, чтобы хоть примерно понять, что в каждом из них. Но, если честно, это скорее метод проб и ошибок. Вся еда и напитки в Нижнемирье — это близкое, но не совсем точное подобие земных. У них своя уникальная кухня, а значит, и свой уникальный алкоголь.

В итоге у меня получается найти что-то отдалённо напоминающее коньяк. Я возвращаю пробки на место в графинах.

— Не спится?

Я подпрыгиваю на месте и резко оборачиваюсь на звук голоса Самира, но его нигде не видно. Я моргаю, недоумённо оглядываясь по сторонам.

— Мне тоже, — продолжает голос откуда-то из области камина, но я по-прежнему не могу его разглядеть.

Взяв стакан в руки, я иду вдоль длинного стола и останавливаюсь, наконец-то заметив Самира. Он лежит на полу. Его ноги закинуты на подлокотник высокого кресла, скрещены в лодыжках.

— Эм...

— Да? — отзывается он невозмутимо.

— Что ты делаешь?

— Думаю.

— На полу.

— Очевидно.

Я замолкаю, не получив никакого вразумительного объяснения, почему он там валяется. «Он ненормальный, не забывай об этом», — напоминаю я себе.

— Хочешь выпить? — предлагаю я, поднимая свой стакан. — Предупреждаю, понятия не имею, что именно там находится.

Я делаю глоток. Вполне себе неплохо.

Самир тихо смеётся.

— Нет, благодарю. Боюсь, я не смогу пить в твоём присутствии в любом случае.

Он постукивает металлическим пальцем по своей маске — раздаётся серия звонких щелчков.

— А, точно. Прости, — киваю я и снова отпиваю из стакана. — Но ты вообще ешь и пьёшь?

— Да, конечно. Хотя я могу обходиться без еды и воды гораздо, гораздо дольше, чем ты. — Он складывает руки на животе, переплетая пальцы. — Что не даёт тебе покоя?

«Ты», — хочу сказать я, но вместо этого произношу:

— Всё.

Я верчу стакан в руках, наблюдая, как жидкость плещется у стенок.

— А тебе что мешает уснуть? — спрашиваю я.

Самир негромко смеётся и долго не отвечает.

— Моё воображение, — наконец произносит он таким тоном, что я невольно отвожу взгляд, смущённая.

Моё выражение лица заставляет его рассмеяться громче.

— Иди, присоединяйся ко мне, — он похлопывает рукой по полу рядом с собой, и до меня доходит, что он имеет в виду это буквально.

После короткой паузы и внутренних дебатов я снова вздыхаю и пожимаю плечами. Допиваю остатки напитка залпом. Не вижу ничего страшного в том, чтобы просто полежать рядом с ним на полу. Он же не предлагает мне ничего непристойного. Я сажусь на пол в паре метрах от него и ложусь, устремляя взгляд в потолок.

Мы лежим в тишине несколько минут, разглядывая роспись над головами. Фреска изображает какую-то великую и ужасную войну. Живопись выглядит древней, но здесь, в общем-то, всё древнее. Сайлас утверждал, что ему около двух тысяч лет, плюс-минус. Я внезапно осознаю, как мало знаю о своём «тюремщике».

— Сколько тебе лет, Самир? — спрашиваю я.

— Не помню, — честно отвечает он. — Я был древним уже тогда, когда были написаны первые исторические хроники, около пяти тысяч лет назад.

Я лежу в ошеломлённом молчании, пытаясь осмыслить услышанное.

— Я даже не могу это представить.

— Я тоже, — говорит он с лёгким смешком.

Он шутит, но я не понимаю, в чём соль.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сама видела. Я знаю, что видела. Остальные называют меня безумцем, и не только в уничижительном смысле.

Когда я молчу, не желая признаваться, что да, я замечала странности в его поведении, Самир продолжает:

— Подумай, что значит быть настолько старым. Иметь столько воспоминаний. Думаю, иногда я переношусь в те времена и места, которые давно прошли. В моей голове слишком много всего, чтобы удержать это всё одновременно.

— А как насчёт Владыки Каела?

— Он почти так же стар, как я. Моложе меня всего на год или два. Он решает проблему своих преклонных лет тем, что вообще ни о чём не думает.

Его ехидное замечание заставляет меня усмехнуться. Разговор снова затихает, и мы продолжаем смотреть на фреску, на ту самую недостающую фигуру.

— Можно задать вопрос, который, боюсь, может быть болезненным для тебя?

— Почему на всех изображениях, где собраны все владыки, не хватает одного дома? Я знаю, что ты обратила на это внимание.

Он указывает когтем вверх на выщербленный пробел в росписи. Коготь поблёскивает в отсветах камина.

— Ты права. Многие не любят об этом говорить, а некоторые и вовсе откажутся тебе отвечать.

— Прости...

— Тише. Я расскажу тебе, дорогая моя. Таково было наше соглашение. Если ты будешь посещать мою библиотеку, я буду отвечать на твои вопросы. И ты, безусловно, проявила немалое терпение по отношению ко мне.

Самир поднимает когтистую руку и указывает на потолок.

— Вот ты видишь во всей красе мой величайший момент чистейшего идиотизма.

Судя по его тону, меня ждёт адская история.

Самир сжимает кулак, и я испускаю тихий вскрик удивления, когда картина внезапно оживает. Я и не осознавала, насколько выцветшими были краски, пока сейчас всё не начало восстанавливаться, обретая первоначальный вид. Расписное небо наполнилось звёздами, проступили бесчисленные детали изображения, о существовании которых я даже не подозревала.

Фигуры начинают двигаться, словно в анимации, но самое главное — недостающий фрагмент, который был выщерблен, начинает заполняться. Он восстанавливается — часть за частью — пока пустое пространство не заполняется изображением массивного чешуйчатого существа с оперением. Не совсем дракон, но и не совсем змей. Потрясающего бирюзового цвета. С гигантскими оперёнными крыльями сотни оттенков этого же тона. На голове существа были высечены символы, вырезанные прямо в кости его черепа и даже на опасных заострённых клыках.

— Великая Война. Моя Великая Война, — произносит Самир, пока существа на потолке сражаются в своей неспешной анимации. — Тысячи лет существовало семь королей и королев Нижнемирья, и мы правили в мире. Владыка Каел, Дом Пламени. Балтор, Дом Судеб. Келдрик, Дом Слов. Золтан, Дом Крови. Малахар, Дом Лун. Самир, Дом Теней. И Киту, Дом Грёз.

Каждый раз, когда он произносит имя, соответствующая фигура на потолке начинает двигаться.

— Мы царствовали над нашим живым миром, каждый управлял своими владениями. Важные вопросы решались голосованием. Это чувство равенства оскорбляло меня. Я желал править всем. Я хотел уничтожить остальных и занять своё место как единственный законный король всех домов. Всего Нижнемирья.

Самир рычит и снова сжимает кулак, но гнев, похоже, направлен внутрь себя не меньше, чем наружу.

Пока фреска оживает, кажется, что все остальные сражаются против Самира сообща, а он побеждает. Из земли вокруг него поднимаются скелеты и гниющие трупы, сражающиеся за него. Этот человек действительно был колдуном, как я и думала.

— Я был готов победить их всех, — говорит Самир, — править как единственный король. Но и этого было недостаточно. Я был оскорблён. Моё эго не желало успокаиваться. Но моя жажда абсолютной власти не была моей величайшей ошибкой.

Изображение Самира на потолке резко разворачивается и вонзает руку в сердце великого крылатого змея.

— То, что я был готов сделать ради достижения своей цели...

Оперённый змей беззвучно кричит в агонии, и я наблюдаю, как он рассыпается в прах.

Краски начинают снова выцветать, а участок потолка с изображением крылатого змея начинает трескаться и осыпаться. Медленно картина принимает прежний вид, и момент исчезает.

— Совершить убийство — величайший грех в Нижнемирье. А я убил Короля Киту. Без его силы все остальные представители Дома Грёз погибли. Вместе с ним я обрёк наш мир на небытие.

Я лежу потрясённая, долго перевариваю всё увиденное и услышанное, а потом сажусь, поворачиваясь к нему. Руки Самира по-прежнему сложены на груди, пальцы переплетены, словно его собственный рассказ никак его не задел.

— Что ты имеешь в виду под небытием? — спрашиваю я.

— Мой мир умирает, дорогая Нина. Он сжимается и исчезает с каждым днём. Возможно, у нас осталось лет сто, прежде чем он исчезнет окончательно. Наш мир — жалкая тень того, чем он когда-то был. Дом Грёз мог призывать чудовищ из глубин своего разума. Благодаря им нам не приходилось питаться нашими звероподобными сородичами, словно каннибалам. Со смертью Киту исчезли кошмары и сны, которые делали наш мир меняющимся гобеленом из легендарных существ. Без них наш мир растворяется.

Я не знаю, что на это сказать. Это как мешок кирпичей, упавший мне на голову.

Самир наконец шевелится и встаёт, грациозно поднимаясь на ноги за несколько быстрых движений. Он протягивает мне руку без перчатки, предлагая помочь подняться.

— Пойдём. Позволь мне показать тебе.

Не зная, что ещё делать, я вкладываю свою ладонь в его. Он поднимает меня на ноги, и в следующее мгновение мы исчезаем. Я чуть не теряю равновесие, когда мы появляемся в другом месте, но он подхватывает меня, негромко смеясь.

— Ты привыкнешь к этому со временем.

— Сомневаюсь, — бормочу я, стонущим голосом, и выпрямляюсь, встав на ноги самостоятельно.

Подняв взгляд, я жалею об этом.

Как-то раз во время семейного отдыха я ныряла с аквалангом в открытом море недалеко от Сочи. Мы отплыли довольно далеко от берега, за пределы бухт. В какой-то момент я посмотрела вниз, туда, где песчаный склон дна резко обрывался, и увидела нечто, от чего похолодела внутри. За краем материковой отмести начиналась бездна — густая, непроглядная синева, в которой не было ничего. Ни рифов, ни водорослей, ни даже намёка на дно. Только пустота, уходящая в темноту. Меня накрыл инстинктивный, животный страх и приступ головокружения. Осознание, что эта бездна простирается на километры, а ты видишь в ней лишь первые метры этой огромной, пустой синевы, было оглушительным.

Тогда я думала, что именно так выглядит пустое пространство. Я ошибалась. Вот это — настоящая пустота.

Это бездна.

Мы стоим на городской улице. Она напоминает искажённую версию старой купеческой Москвы где-нибудь в Замоскворечье. Неровная булыжная мостовая вздымается волнами, а массивные двух-трехэтажные дома с псевдовикторианскими фасадами, тяжелыми карнизами и арочными окнами стоят безмолвно и пусто. Их когда-то богатые витрины и парадные заколочены. Холодный свет луны скользит по штукатурке и темному кирпичу, смешиваясь с теплым, янтарным свечением допотопных газовых фонарей на кованых столбах.

Это было бы красиво, если бы не было наполовину уничтожено. Будто город затягивает в яму. Часть здания отсутствует, растворившись в темноте, которая кажется на расстоянии вытянутой руки.

Ужасно смотреть в эту пустоту и видеть лишь тьму. Словно это иллюзия, и на самом деле она прямо рядом со мной. Я инстинктивно начинаю отступать от этой пустоты. Она настолько абсолютна, что я не могу понять, в метре она от меня или в сотне.

Рука Самира ложится мне на спину, не давая отступить слишком далеко, и я понимаю, что сейчас боюсь его меньше, чем этого небытия передо мной.

— Вот что породило моё высокомерие, — Самир указывает в темноту. — В своём эгоизме я обрёк нас всех.

Он разворачивает меня к себе лицом, его рука ложится мне на щёку, отводя мой взгляд от тьмы, что нависает, возможно, в десяти метрах от того места, где мы стоим. Так сложно определить расстояние. Его прикосновение мало помогает успокоить моё сердцебиение — оно просто меняет причину, по которой моё сердце бешено колотится.

— Все, кого ты здесь встретила, — души, которые когда-то были людьми. Но так было не всегда. Люди, похищенные сюда, составляли лишь малую часть гобелена этого мира.

Его слова тихи, но в них звучит глухая боль, пока он продолжает свой рассказ:

— Когда я убил Киту, все существа и чудовища, рождённые в этом месте, изначально принадлежавшие нашему миру, испарились в прах. Мы брали людей с Земли, чтобы добавить их сны и кошмары к нашим собственным. Теперь мы берём их, чтобы выжить. Наш мир застыл. Он истощён. Он умирает.

Он подтягивает меня на шаг ближе, и я слишком захвачена его словами, чтобы сопротивляться.

— Когда я осознал, что я наделал, я сдался. Я прекратил свою кровавую войну. И с того самого дня, моя дорогая, милая Нина, всё, что я делал, было попыткой исправить тот урон, что я причинил.

Рука Самира откидывает прядь моих волос назад, и его кожа тёплая на моей, когда она оседает на затылке. Он наклоняет голову вниз и прижимается металлическим лбом к моему.

Я застываю, не зная, что делать. Его близость кружит мне голову, и это, вместе с его историей, повергает меня в оцепенение.

— Остальные короли и королевы уползли в свои склепы, приняв судьбу этого мира. Они спят, чтобы встретить пустоту. У них нет желания помогать мне в моём деле. Владыка Каел остаётся бодрствующим лишь из злобы ко мне. Его ненависть — единственная причина, по которой он не присоединился к ним. Ему всё равно, что наш мир разрушается. Он думает, что я всё ещё преследую свою изначальную цель.

В том, как Самир держит меня, чувствуется нужда — в том, как он сжимает мой затылок, как его когтистая рука держится за моё бедро. Словно я — спасательный плот, а он — человек, потерянный в открытом море. В его голосе звучит глубоко уязвимая нота — мягкая, шепчущая и полная мучений.

— Вся моя работа. Всё это, Нина, вся боль и страдания, что я приношу другим — даже маленькой Агне — это ради того, чтобы вернуть их. Всё, чего я желаю в этом мире, — восстановить Дом Грёз. Вернуть новую жизнь в мой умирающий мир. Но я терплю неудачу на каждом шагу. Я ищу не способность наносить метки другим ради корыстной выгоды. Я ищу способ подарить кому-то утраченную силу кошмаров, которые питали наш мир. Превыше всего я — король. Я не могу позволить своему миру умереть.

Он делает паузу, и когда говорит снова, его голос почти срывается:

— После более чем пяти тысяч лет я всё ещё не хочу умирать.

Когда я поднимаю руку, чтобы коснуться его, положить ладонь на его металлическую щёку, он резко отстраняется от меня и с шипением втягивает воздух сквозь нос. Он делает несколько шагов в сторону от тьмы, что нависает на краях этого места, и поворачивается ко мне спиной.

Самир с силой впивается пальцами в волосы, и из его груди вырывается приглушённый, надорванный стон. Его плечи сгорблены, и кажется, будто он вот-вот обрушится сам в себя. Он опускает голову и болезненно стискивает пальцы в волосах.

Я могу лишь наблюдать, как Самир делает медленный, глубокий вдох и опускает руки. Кончики его когтей окрашены кровью. Кулаки сжимаются, затем расслабляются, словно он принимает какую-то тяжкую ношу. Он расправляет плечи, но не поднимает головы.

— Прости. Это не твои беды.

То, что Самир сделал с Агной, было неправильно. Методы, которые он использует, пытаясь спасти свой мир, ужасны и чудовищны. Может, другого пути и не было. А может, он действовал единственным известным ему способом. Нет прощения его преступлениям, да и похоже, он не ищет отпущения грехов. Он просто хочет исправить свой сломанный мир.

В моей голове уже готова целая речь. Полноценная тирада о том, какой он законченный мерзавец и как вся его история — лишь ещё одно тому доказательство. О том, как весь этот тупой мир демонов и монстров может провалиться и сгинуть, и мне на это плевать.

Это впечатляющая речь. Но она не идёт с языка.

Как бы я ни пыталась, она просто не выходит. Вместо этого что-то другое останавливает её. Что-то гораздо более опасное, чем эпическая тирада против этого человека.

Я чувствую к Самиру сочувствие.

«Ты идиотка, Нина», — твержу я себе снова и снова. «Просто посмейся над ним. Просто укажи на него пальцем и смейся, или хотя бы пожми плечами и скажи, что тебе всё равно. Не делай этого, дура!»

«Пусть гниёт! Пусть страдает. Самир сделал с Агной куда хуже. И Бог знает, сколько людей до сих пор проходят через тот же ад».

Самир играл и издевался надо мной буквально вчера вечером. Я перечисляю его прегрешения, перечисляю все причины, по которым мне следует швырнуть в него камень и убежать в зияющую чёрную бездну небытия, что простирается позади меня.

Но я не могу.

Видеть его там, в такой агонии, разрывает моё сердце. «Боже, я такая глупая», — снова напоминаю я себе.

Самир открыл передо мной ту часть себя, которую, как я подозреваю, он не показывает многим. Его плечи вздымаются, словно он изо всех сил пытается сохранить ровное дыхание. Он на краю какой-то великой пропасти в своём разуме, быстро осознаю я. Он на грани срыва.

Я медленно подхожу к нему, как кто-то мог бы приблизиться к раненому тигру. Протягиваю руку и нежно кладу ладонь ему на спину. Не удивилась бы, если бы Самир резко обернулся и схватил меня за запястье. Или рассмеялся над моим сочувствием, закричал «попалась!» и захихикал, как злодей из кино.

Вместо этого Самир опускается на колени. Его голова остаётся опущенной, тёмные волосы занавешивают его лицо в маске. Я обхожу его, становясь перед ним, и позволяю инстинкту взять верх. Впервые я пытаюсь не думать о том, что делаю. Мужчина явно страдает, даже если его лица и не видно. Я кладу руку ему на плечо — мягко, осторожно. Мне следовало бы его ненавидеть, но, чёрт возьми, я просто не могу.

Может, он оттолкнёт меня. Швырнёт на землю и закричит за то, что я посмела к нему прикоснуться. За то, что я переступила границы.

Но вместо этого он протягивает ко мне руки, словно умоляя подойти ближе. Я делаю это — робко, неуверенно. Чувствую, как его пальцы находят ткань длинного свитера, который я ношу, и скручивают вязаное полотно в своих ладонях.

Я поднимаю вторую руку и, прежде чем осознаю, что делаю, провожу пальцами по волосам Самира. Возможно, я хотела стереть часть его страданий. Возможно, мне было просто любопытно, какие они на ощупь. Так или иначе, я не могу отрицать — я прикоснулась к нему, потому что сама этого хотела.

Самир втягивает дрожащий вдох, и выдох покидает его так же неровно. Он держит меня с той же отчаянностью, что и раньше, и притягивает ближе. Он прижимается головой к моему животу.

Я обнимаю его одной рукой и продолжаю нежно поглаживать его волосы. Мы остаёмся в таком положении — возможно, целые минуты — пока я чувствую, как вздрагивания его плеч постепенно стихают. Когда дыхание Самира снова становится ровным, он отталкивается и поднимается на ноги, но не отступает от меня. Запах старых книг и кожи окутывает меня.

В следующее мгновение мы исчезаем с этого края небытия — как в Нижнемирье, так, возможно, и в разуме Самира. Мы появляемся в моей комнате, и я вздрагиваю, прижимаясь к нему, когда моё тело снова дёргает в разные стороны от телепортации.

— Ненавижу это, — бормочу я.

Низкий гул в его груди выдаёт почти беззвучный смешок.

— Я знаю.

Самир медленно отступает от меня, словно неохотно. Он делает два шага назад, кланяется и исчезает без единого слова. Он просто растворяется в воздухе без предупреждения и без каких-либо объяснений тому, что только что произошло.

Я остаюсь стоять в одиночестве и ошеломлении. Обхватываю себя руками и опускаюсь на край кровати, пытаясь разобраться в том, что только что случилось.

Дважды за один день Самир оставил меня в полном смятении. И по двум совершенно разным причинам.