Котенок Шмыг, авария и полный мандарин!

Глава 20

Марат

— Зачем ты представил меня как свою невесту? — шёпот Лады не звучит как наезд, но, скорее всего, им является.

Её понять можно. Я бы сам себя облаял за такие выкрутасы. Кто такое говорит без подготовки?

Но и меня понять нужно. Чего она ожидала? Я не привык, что Лада молчит. Элементарно не знаю, как реагировать. Все эти женские уловки как дефиле по льду на каблуках — непостижимо для мужского разума!

— Я всё понимаю, предложение делают с кольцом, — говорю как есть, без утайки. — Но, во-первых, я не планировал, это экспромт.

Лада вскидывает на меня взгляд, её глаза кажутся больше обычного. Почему она так смотрит? Каких слов ждёт?

Как объяснить, что её кроткий нежный образ лишает меня дара речи? Что я сдался в тот момент, как она открыла мне дверь в этом проклятом платье, сияя безмятежностью и чистотой, будто ангел.

— А во-вторых, нечего было меня искушать! — добавляю с долей вызова, хотя внутри у меня всё переворачивается от её близости.

Лада моргает, немного растерянно. На секунду мне кажется, что уголки её губ приподнялись, но она быстро прячет улыбку, отступая на шаг.

— Искушать? — произносит она с лёгким недоумением. — О чём ты?

О том, что ты не идёшь у меня из головы. И когда мы не вместе, мир вокруг тускнеет, ощущения теряют интенсивность.

Даже чай без тебя — просто чай, кипяток и заварка.

А с тобой — это момент, который хочется растянуть на вечность.

Мы его пили с тобой один-единственный раз, когда вернулись с ёлкой. А картинка до сих пор стоит перед глазами.

То, как смотрю на чашку пуэра в твоих руках, а всё, о чём могу думать, — это как ты подносишь её к губам, скрывая неловкость за завесой ресниц, словно глоток в моём присутствии — нечто интимное.

И, знаешь, он действительно становится таким.

Я потом пробовал ощутить то же самое, но... нет. Без тебя это просто пуэр. А с тобой — путешествие за горизонт привычного.

Вот что я собираюсь ей ответить.

Но в этот момент между нами резко вклинивается Антон. Его ураганная энергетика смешивает и раскидывает в стороны мои мысли.

Пёс он и никак иначе! Такой момент запороть...

— Ну ты красавчик, Марат! — Брат добродушно хлопает меня по плечу. — Видел бы ты лицо твоей бывшей. Алиска позеленела, как жаба! Гениальный ход с женитьбой! Не верится, что без меня придумал.

— Антон, захлопнись, — тяжело вздыхаю. Никогда ещё желание его прибить не было таким невыносимым.

— А что? Поделом ей, — скалится этот смертник, закидывая руку Ладе на плечи. — Ты тоже крутая. Спасибо, что помогаешь.

Я не успеваю ответить, потому что на сцене объявляют начало аукциона. А Лада по-свойски пихает Антона локтем в бок и что-то весело нашёптывает на ухо.

— Больше двух говорят вслух! — Грубо сбрасываю его клешню со своей спутницы.

Как он дожил вообще до своих лет без переломов?

— А ты точно не злопамятный? — за улыбкой Лады чудится такое разочарование, что прежние претензии даже не цветочки, так… бутоны!

— Вы меня, что ли, обсуждаете? — В недоумении дёргаю бровью.

При мне? Совсем оборзели!

— Нет, твой шедевр, — заливисто смеётся Лада, словно секундная обида мне почудилась.

В зале свет приглушён, проектор крупным планом выводит на экран мой рисунок, остальное угадывается только в общих чертах. Видимо, действительно показалось.

— Н-да… — откашливается Антон, скрывая смех. — Ну ты не раскисай, брат. И у этого свои покупатели найдутся. Искусство — дело тонкое.

— Феноменально, — раздаётся рядом чей-то потрясённый голос.

Боже, только не он.

Борис Мазилкин — модный художественный критик, чьи высеры угробили не одну карьеру.

— Да что вы? — язвлю, не удержавшись. — Кот под ковром. Что здесь феноменального?

— Сразу видно профан, — снисходительно косит он на меня глазом. — Искусство, это вам не халдеев строить! Здесь надо тонко чувствовать прекрасное.

— И что вы чувствуете? — Скептично смотрю на лот.

Халтура редкостная. Даже сам Честер лучше бы себя нарисовал. Хвостом и левой пяткой.

— Я вижу символизм, разобщённость современного мира, где каждый пытается спрятаться, укрыться под своим «ковром» безразличия. Этот невидимый глазу кот безусловно, отражает борьбу личности с внешними обстоятельствами. Как можно не понять элементарного?

Как можно удержаться от фейспалма?

Подхожу ближе, изображая заинтересованность.

— Вы уверены, что художник хотел передать именно это? Я всё-таки настаиваю, что он просто наляпал на холст разных красок.

— Абсолютно уверен! — роняет Мазилкин, не сводя горящих глаз с картины. — Здесь всё: одиночество, протест, уязвимость! А эти отпечатки лап? Наглядный символ детства, наивности, утраченного рая! Я бы сказал, что этот лот единственный имеет ценность.

Мазилкин взволнованно поднимает руку и выкрикивает сумму на сотню тысяч выше стартовой. Цепная реакция следует сразу же: цифры растут, переваливают за пол-ляма, здравый смысл вытесняется ажиотажем.

Я кашляю в кулак, пытаясь сдержать смех.

— Думаю, автор может быть удивлён вашим мнением.

— Вы с ним знакомы? Мне бы очень хотелось задать ему пару вопросов! Это потрясающе, когда искусство находит своего ценителя.

— Ну, можно сказать, что вам повезло. — С ухмылкой кладу руку ему на плечо. — Вы обратились по адресу.

Бедолага моргает, пытаясь сообразить.

— Вы?! — кряхтит он тоном, как будто хотел сказать совершенно другое. Например, «Чур меня!».

— Такая история забавная вышла с этим рисунком. Я случайно попал на мастер-класс к моей невесте. А руки у меня растут из... — запинаюсь, покосившись на браслет. — В общем, я слишком ленив, чтобы стараться и тем более вкладывать смысл.

Вытянутая рожа Мазилкина дорогого стоит. Заднюю давать уже не комильфо. Не станет же он расписываться в своей некомпетентности.

— Э… ну… да… Ничего удивительного! Настоящий гений порой творит интуитивно. Именно поэтому ваша работа так цепляет. — Прикладывает руку к сердцу, этот напыщенный индюк, делая вид, что всё пучком. — Позвольте откланяться, мне нужно… выпить.

— Конечно, конечно. — Провожаю его взглядом.

— Главное — закусывать не забывайте! — о, а вот и пять копеек от брата, не запылились.

— Теперь ты. — Грубо беру Антона под локоть. Настроение как раз такое, кого-нибудь четвертовать. — Тебе как, язык жить не мешает?

— Вроде нет.

— Марат, здесь люди! — заступается за него Лада. Защитница всех сирых и убогих.

— Хорошо, — сдаюсь. — Пойдём туда, где их нет.

Веду Антона на второй этаж. Выжидать, придумывать какие-то хитроумные планы — не про меня. Нас воспитал один отец, но он родной только Антону, мой свалил. Так что ген хитрости наследовать мне тупо было неоткуда.

Ничего мы с Ладой так и не придумали, зря только оттягивал. Кто, если не старший брат, напомнит этому ослу про совесть?

Где-то на середине лестницы он сопоставляет, что к чему, и начинает бессовестно искать себе любимому лазейку.

— Марат, через полчаса Новый год. Не будем начинать его со скандалов.

— Не переживай. — Толкаю его вперёд. — Мы уложимся в старом.

— Тебе нужно быть в зале.

— Аукцион и без меня проведут.

— Прихвати тогда с собой вискарь хотя бы.

— Обойдёмся и без анальгетиков.

— Стой. Ты слышишь?

— Перестань! — Ускоряюсь, устав от его уловок.

— Из гримёрки, — не унимается брат. — Храп!

Как будто в подтверждение его слов в коридоре раздаётся громкое, звучное «Хр-р-рак!». Мы втроём озадаченно переглядываемся.

— Да ну ты что, — уговариваю сам не знаю кого. Наверно, всё же в большей степени себя. — Этого не может быть. Я ему столько отслюнявил, что...

Но Лада уже распахивает дверь, вопреки табличке «не входить».

Зрелище не оставляет сомнений: Шторм в отключке. Тело, полулежащее на диване с бутылкой, элементарно не способно двух слов между собой связать, не то что выступить.

— Какого чёрта? — Откидываю голову назад, закрывая глаза рукой. — Шторм, что это вообще такое?

— В-всё пучком... танцевать... я могу! — произносит танцор, пытаясь подняться, но тут же теряет равновесие и заваливается на левый бок.

— Приехали. — выдыхаю зло.

— Что теперь? — взволнованно мельтешит Лада.

— Нам капзда, — меланхолично констатирует Антон.