Лучший друг моего парня 2

Глава 32

Мир поблек.

Я не вижу красок, не замечаю привычных, обыденных звуков: ни стука обуви снующих по коридору врачей, ни приглушенных разговоров Евы с Ириной Гейден, ни трели телефонных звонков. Мобильники звонят постоянно. У всех. Мой тоже несколько раз вибрировал. Пока я его не отключила. Все, кто может мне позвонить и сказать что-то важное, находятся сейчас рядом.

Марк. Ева. Ирина. Она подъехала позже всех, прямиком из дома, прямо в шелковой пижаме.

Она слабо мне улыбается и держит за руку. Хотя, наоборот, это я должна ее утешать, ведь это ее сына сейчас оперируют. Не представляю, что чувствует эта сильная женщина. А вот я чувствую себя ужасно слабой и пустой.

Постоянно прокручиваю в голове события вечера и прихожу в ужас. Вдруг… это все из-за меня?

— Ты как, Ангелина? — тихо спрашивает Ева. — Хочешь воды?

Отрицательно качаю головой. Полчаса назад Марк принес мне кофе, но я не сделала ни глотка. Так и сижу, сжимая пальцами одной руки этот стакан, а другой — холодные пальцы Ирины. Пытаюсь перестать плакать.

Врачи говорят, что ничего серьезного. Ранение неглубокое, жизненно важные органы не задеты. Но вот уже час к нам никто не выходит, и меня натуральным образом трясет.

Мирон Гейден — это все, что у меня есть.

Он мое сердце. Моя душа. Моя любовь. Мой первый и единственный мужчина.

Я люблю его.

И он меня… тоже. Я знаю. Теперь знаю.

Он может не говорить об этом вслух. Его поступки, взгляды и действия говорят сами за себя.

Он меня любит.

Он хотел меня защитить и не заметил собственных ран.

Боже… пусть с ним все будет хорошо. Я никогда себе не прощу… если с ним что-то случится.

Смаргиваю тихо бегущие по щекам слезы и перевожу взгляд с черной бурды в стакане на белую безликую больничную стену.

Никогда еще минуты в моей жизни не тянулись настолько медленно.

Скорая приехала очень быстро. Когда мы вышли из опустевшего клуба, она уже заворачивала на парковку перед ним.

Мирон был ужасно бледный, в сознании. Его черные глаза казались еще больше, чем есть, мерцали пугающим влажным блеском, на лбу выступили капельки пота. Щека была рассечена. Он прижимал руку к правому боку, по его пальцам сочились бордовые капли крови. Черная футболка под рукой Мирона была влажной.

Везде была кровь.

Он шел сам, носилки и врачей послал к черту и вообще не хотел ехать в больницу. Все оглядывался по сторонам, словно искал кого-то. Марк на него наорал и буквально впихнул внутрь кареты скорой помощи, где им наконец занялись врачи.

Я тоже залезла внутрь. Не могла отпустить его одного.

Нас будто связало нитями. Куда он — туда и я…

Мирона разместили на каталке. Он прикрыл глаза. Его губы были ужасно бледными, дыхание стало чаще. Мне никогда еще не было так страшно.

Я аккуратно взяла его за руку и переплела наши пальцы. Мирон, не открывая глаз, сжал их.

Как только мы приехали в больницу, Мирона забрали врачи. Немного позже, когда приехала Ирина, к нам вышел один из них и велел ждать.

И мы до сих пор ждем.

Больше никто не пострадал. Мирону «повезло» больше всех.

Чуть позже приехали сотрудники полиции. Расспросили нас о случившемся. Больше всего вопросов досталось мне, я была рядом, на моей одежде кровь Мирона. Только я ничего не помню и не видела. Вообще ничего полезного.

Вот мы стоим друг напротив друга. Вот мы целуемся. Вот мы собираемся сбежать с вечеринки и побыть вдвоем. Вот Мирон улыбается… Боже, какой он красивый, когда улыбается мне. Такой настоящий. Родной.

Хлопок, и…

— Ангелина…

Ноги и руки ватные. Несколько раз моргаю, пытаясь сфокусироваться. В коридоре, где мы ждали хоть каких-то новостей, тишина и полумрак. Пусто. Ни Евы, ни Марка рядом нет. Вообще никого, кроме нас с Ириной Гейден.

Кажется, я задремала, привалившись затылком к стене.

Она смотрит на меня внимательно. Между ее бровей залегла глубокая складка, на лице ни грамма косметики, под глазами тени, всегда уложенные волосы стянуты на макушке в небольшой растрепанный хвостик. Она выглядит усталой, но не расстроенной.

Мое сердце сжимается до размера спичечной головки.

— Врач выходил? — мой голос звучит хрипло, язык еле ворочается. — Где все?

— Я отправила Марка и Еву домой. Тебе тоже нужно поспать и отдохнуть, но что-то мне подсказывает — ты никуда не поедешь, — она слабо улыбается.

Конечно, я никуда не поеду. Пока не увижу своими глазами, что с Гейденом все в порядке.

— Как Мирон? Он…

— Все хорошо. Он уже в палате, отдыхает.

— Слава богу… — выдыхаю и оседаю обратно на кушетку.

Оказывается, я успела вскочить на ноги и даже не поняла этого. Прячу лицо в ладони, потому что слезы опять струятся по щекам, а в груди давит так сильно, что становится больно дышать.

Все хорошо. Все хорошо. Все есть и будет хорошо. Обязательно.

— Поэтому ты тоже можешь съездить отдохнуть. Хочешь, поедем вместе? Останешься у меня, а с утра приедем обратно, — спрашивает Ирина.

Она гладит меня по плечам. Утешает.

— Вы его видели?

— Да, он пока спит. Ты тоже заснула, я не хотела тебя тревожить и Марку не разрешила. Такой стресс… для всех нас.

— Можно я тоже зайду к нему? Просто посмотрю, пожалуйста, — прошу, поднимая глаза к матери Гейденов. — На чуть-чуть…

Она ласково смотрит на меня в ответ и после нескольких секунд коротко кивает.

— На пару минут. Я буду ждать у поста медсестер.

Я аккуратно ступаю в одиночную платную палату и, стараясь не шуметь, прикрываю за собой дверь. В нос ударяет запах медикаментов и спирта. Мирон не шевелясь лежит на спине. Спит.

С него сняли футболку, в кисть вставлен катетер. Он выглядит очень беззащитным.

На щеке огромный пластырь. Врач сказал, что, скорее всего, останется тонкий шрам. Но на эту мелочь мне плевать.

Я чувствую огромное облегчение. Просто от осознания того, что все обошлось. Что он цел. И почти невредим. Что самое страшное позади. Впереди только восстановление. И… целая жизнь.

Подхожу ближе. Аккуратно убираю со лба Мирона длинные пряди челки. И, поддавшись порыву, в мимолетном касании задеваю сухие горячие губы.

Ресницы Гейдена вздрагивают.

Зажимаю рукой рот, чтобы в очередной раз за сегодня позорно не разреветься, когда Мирон открывает глаза.

Он морщится, дергает рукой, в которую вставлен катетер, и пытается сесть.

— Стой-стой. Не вставай, — прошу тихо, перехватывая его руку. — Все в порядке, тише, мой хороший. Мой любимый.

Мирон поворачивает голову на мой голос и заторможенно моргает. Один раз. Другой.

Его пальцы перебирают мои.

— Ты цела? — медленно осматривает меня с головы до ног.

Несколько раз киваю. Его голос звучит так, словно ему больно говорить. Мое сердце разрывается от переполняющих эмоций.

— В полном порядке. Все хорошо.

— Кровь… — Его взгляд тормозит на огромном пятне на моей белой рубашке.

Я так и не переоделась, потому что, кроме белья, у меня под ней ничего нет.

— Это твоя…

— Хорошо, что моя, — Мирон устало прикрывает глаза.

Его пальцы продолжают выписывать медленные узоры на моей ладони. Прижимаюсь лбом к его прохладному виску и тихо всхлипываю.

— Ты так меня напугал. Не смей меня больше отталкивать… — шепчу, не уверенная в том, что Мирон меня слышит. — Разреши себе любить… пожалуйста.

Его дыхание становится более глубоким и мерным.

Разрешенное время на посещение уже вышло.

Мне пора идти, а я не могу сдвинуться с места… Я не могу выйти из чертовой палаты и больницы, где он лежит. Не могу от него оторваться.

Усилием воли забираю свою руку из расслабленных пальцев Мирона и аккуратно, стараясь не шуметь, шагаю к выходу из палаты.

— Я приду утром.

Ирина Гейден ждет в коридоре. Ободряюще обнимает за плечи и ведет меня к лифтам.

— Он сильный мальчик. Боец, — произносит Ирина. — Завтра, скорее всего, уже потребует его отсюда выпустить.

— Я люблю его, — признаюсь.

— Я знаю, милая. Думаю, он тоже тебя очень сильно любит.

32.1

Ночь я провожу к квартире матери близнецов.

Почти не сплю, несмотря на то что мне отвели гостевую спальню с огромной удобной кроватью и ортопедическими подушками. Ирина суетилась вечером, пытаясь накормить меня еще и ужином, от которого я вежливо отказалась. Есть совершенно не хотелось. Она дала мне одну из футболок братьев и, пожелав спокойной ночи, ушла к себе. Чуть позже, когда я вышла за водой на кухню, услышала, как из комнаты Ирины доносился приглушенный голос и тихие всхлипы.

Даже если Ирина Гейден старается казаться сильной женщиной, у нее тоже есть свои слабости. В больнице она не проронила ни слезинки. Старалась, держалась. Подбадривала и меня и бледного как полотно Марка. Видимо, пришло ее время выпустить эмоции наружу.

Потревожить ее в тот момент я не решилась. Шагнула назад в комнату и попыталась уснуть, закутавшись в теплое одеяло.

Когда приходит утро и на телефоне наконец загорается цифра восемь, а на кухне в глубине квартиры мамы Гейденов начинает работать кофемашина, я с облегчением встаю.

Уснуть так и не получилось.

На телефон падает напоминание об отправлении поезда через два часа, но я уже знаю, что никуда не поеду.

По крайней мере, сегодня. Москва может подождать меня еще недели две. Нет срочности уезжать. Тем более я обещала Мирону навестить его сегодня. И, конечно, первым делом собираюсь сделать именно это.

— Доброе утро, — произношу, садясь за круглый стол, стоящий посреди столовой.

Я думала, Ирина Гейден только встала, но с удивлением обнаруживаю, что женщина уже при полном макияже, слишком ярком для раннего утра, и в строгом сером брючном костюме. Ее волосы идеально уложены.

Она ставит передо мной тарелку омлета с зеленью и стакан воды.

— Доброе, Ангелина. Что будешь? Кофе или чай? — спрашивает улыбаясь.

Кошусь на тарелку с аппетитным завтраком. Я уже не помню, когда кто-то готовил мне завтрак. Сама я это занятие не очень люблю, отнимает слишком много времени, у Мирона мы в основном заказывали еду… так что… я вдруг понимаю, что несмотря на смущение и неловкость, мне очень приятно.

Беру в руки вилку и подцепляю кусочек омлета.

— Кофе с молоком, спасибо. Очень вкусно, — бормочу с набитым ртом.

— Там еще осталось на сковороде. Сделала на двоих, но кусок в горло не лезет. Отец мальчиков прилетел в Москву ночью и теперь едет в город, — поясняет, отвернувшись к шумной кофемашине.

— Из-за Мирона? — догадываюсь я.

— Да. Я ему позвонила, ночью. Мирон явно будет против, когда узнает. Они не особенно ладят последние годы. Но Питер остается их с Марком отцом. Этого не изменить. Не думала, что он прилетит. Знаешь, Лина… — она ненадолго замолкает, устремляя взгляд в стену. — Мы не виделись с тех пор, как я подала на развод, собрала вещи и уехала из нашего дома. Общаемся только через адвокатов. Никак не можем поделить имущество. Сначала я ничего от него не хотела, собиралась все оставить и уйти с чемоданом, в который влезли бы только самые необходимые вещи, а потом подумала: какого черта? Я отдала нашему браку и детям больше двадцати лет жизни. Я имею право получить свой кусок. Он оскорбился. Представляешь? Изменял мне всю сознательную жизнь, а когда поймала его с поличным, сделал меня виноватой. Столько я от него выслушала, никогда не забуду. И в любви клялся и с дерьмом сравнял. И все одновременно. Поэтому, милая, не мерь любовь мужчины словами. Мерь поступками и слушай свое сердце. Мое сердце давно подсказывало мне уйти, все ведь перед глазами было… а я… все держалась за осколки счастливых воспоминаний и детей. Не хотела рушить семью, а семьи там как таковой и не было.

Мне кажется, эта речь не предназначалась для моих ушей. Ирине нужно выговориться, а тут я… незваная гостья с полным ртом омлета, не в состоянии вымолвить ни слова.

О разводе родителей Гейдена я знала уже давно, но, что за этим кроется, не представляла. В конце речи голос Ирины дрогнул и надломился.

— Вы такая сильная женщина, я вами восхищаюсь, — произношу негромко, но твердо.

Встаю со своего места и крепко обнимаю маму близнецов.

— Да брось, — тихо смеется, обнимая в ответ. — Обычная разведенка с двумя прицепами.

— Скажете тоже! А я тогда детдомовка с сомнительным прошлым. Стереотипы.

Теперь мы обе смеемся. Ирина разжимает объятия, но продолжает удерживать меня за плечи. Вглядывается пристально в мое лицо, медленно говоря:

— Вот именно, прошлым. Свое будущее мы создаем сами. И мы обе на правильном пути. Я поеду на встречу с Питером и собираюсь смотреть в его лживые глаза с высоко поднятой головой и всем достоинством, которое у меня осталось. А его у меня немало, ты же… Я очень рада, Ангелина, что ты появилась в его жизни. Мирон всегда был трудным, закрытым в общении, никого близко к себе не подпускал. Другое дело Марк, — закатывает глаза, и я понимаю, что она имеет в виду. Внимательно слушаю, каждая крупица информации о Мироне для меня ценна. — Совсем другой человек. Я люблю их обоих и очень горда быть их матерью. Но всегда немного больше сердце у меня болело за Мирона. Такой одинокий и гордый, спрятанный за своей толстой броней. А на самом деле обычный мальчишка, со своими страхами и мечтами. Мне кажется, вы очень подходите другу другу. Он нашел, кого оберегать и любить. Я очень хочу, чтобы у вас все вышло.

— Я тоже очень хочу… — шепчу, потрясенная ее словами. — Но ваш сын такой твердолобый баран! — в сердцах.

Ирина понимающе усмехается:

— И ему есть в кого. Поверь. — У нее звонит телефон, и она отходит взять его со стола, я опускаюсь обратно на свой стул и вновь принимаюсь за омлет. — Помяни черта. Питер уже внизу…

Понимаю, что им нужно поговорить без свидетелей.

— Вы идите без меня, я в больницу подъеду через час. Ну… чтобы не мешать.

— Ты и не помешала бы, но… да, так будет правильнее. Спасибо. Я оставлю тебе шофера, он тебя отвезет куда скажешь, — Ирина сосредоточенно кивает каким-то своим мыслям.

Надевает вызывающе красные туфли на высоченных каблуках, обновляет помаду и, подхватив черную папку в прихожей, выходит из квартиры.

Я ненадолго остаюсь одна. Допиваю кофе и мою грязную посуду после завтрака. Квартира у матери близнецов удивительно светлая, с большими панорамными окнами во всю стену в гостиной и кухне. Тона мебели и краски на стенах холодного бежевого оттенка. В гостиной электрокамин, а на полке над ним ряд фотографий.

Там есть и братья. Всего две фотографии. Где они маленькие — года три-четыре, одетые в одинаковые салатовые куртки и серые шапки с огромными мультяшными глазами на лбу. Трудно определить, кто из них кто. Оба хмуро уставились в камеру, держа в пухлых детских руках по огромному разноцветному леденцу. Их явно заставили сделать это фото, сами же мальчишки хотели наброситься на сладости.

У меня нет ни одной детской фотографии. Все сгорело в пожаре. А те, что сделаны в детском доме, далеки от таких семейных снимков. Поэтому я так надолго зависаю над этой фотографией. Мне кажется, Мирон стоит слева. Я чувствую его энергию и ощущаю какой-то непонятный трепет в районе солнечного сплетения.

Перефотографирую себе этот снимок — на память, и телефон садится… Жаль. Ведь рядом в простой серебристой рамке стоит еще одна фотография. Где близнецы, видимо, запечатлены с Ириной на школьном выпускном. Еще не мужчины, но уже и не маленькие пухлые мальчишки. Длинные, угловатые, и нескладные.

Марк улыбается во все тридцать два, смотря в камеру и подняв вверх два пальца галочкой. Мирон стоит справа от матери. Смотрит исподлобья на фотографа. Знакомая челка длинными прядями спадает по обе стороны от его лица, тонкие губы сжаты в одну почти незаметную линию, руки сложил на груди и всем видом показывает, что вертеть он хотел на одном месте эти семейные снимки на память.

Но ведь стоит и позирует, хотя, зная характер Мирона, уверена — он легко мог уйти из кадра, наплевав на чувства других. Терпит. Ради мамы, брата и, возможно, даже отца, который это фото и делает.

В этом весь Мирон. Он держит свои чувства глубоко внутри, никому не показывает. Умеет контролировать свои эмоции. И показывать только то, чем готов делиться. Но, стоит копнуть поглубже, и… у него внутри столько всего.

Я ведь знаю, каким он может быть нежным, страстным и любящим. На что он готов пойти ради близких и верных друзей. Ради брата. Ради меня.

Я люблю его… и буду повторять ему эти слова столько, сколько потребуется, чтобы корка льда, в которую он сам себя замуровал, наконец дала трещину.

Кручу в руках этот снимок дольше, чем тот, что с маленькими близнецами.

Мирон словно смотрит прямо на меня. Гипнотизирует и манит.

Впрочем, как и всегда.

У нас нет ни одной совместной фотографии, даже смазанной и сделанной на телефон, и почему-то в этот момент я очень об этом жалею. Если бы я решилась уехать, то хотела бы, чтобы такая мелочь, как совместное селфи, у меня все же осталась на память.

Ставлю рамку на место и, собрав свои немногочисленные вещи, выхожу из квартиры, плотно захлопнув дверь.