ГЛАВА 25

Долгим и холодным был путь от Уикхэма до Бристоля. Хотя расстояние было немногим более пятидесяти миль, Кэтрин потребовалось больше недели, чтобы преодолеть его. Дороги были небезопасны для всех, поэтому путешественники для защиты собирались группами. На второй день она присоединилась к трем монахам, торговцу шерстью и двум молодцам с копьями, которые направлялись в Глостершир. Погода стояла отвратительная, идти под мокрым снегом и дождем было трудно, поэтому города они достигли лишь на пятый день. Миновало еще два дня, прежде чем Кэтрин оправилась настолько, чтобы решиться преодолеть последний отрезок до Бристоля.

Добралась она до него уже в сумерках. Розамунда отчаянно орала у нее на руках, а стражник окинул молодую женщину хмурым взглядом, потому что уже собирался закрывать ворота на ночь. Хижина Этельреды во дворе замка была занята пастухом с семьей; они ужинали у очага, в котором горели сухие коровьи лепешки. Спина и ягодицы Кэтрин ныли от седла, глаза заволакивало туманом от усталости и перенапряжения. Она заплатила конюху за то, чтобы он пристроил ее уставшую кобылу, и пошла в зал.

Бардольф по-прежнему занимал свою должность и полностью сохранил наклонности мелкого тирана. Он скривился на молодую женщину, как стражнику ворот, и, не удостоив ее повторным взглядом, указал место за одним из самых крайних столов, где постоянно дул сквозняк от дверей. По залу сновали взад и вперед слуги с полными подносами. Сытный запах мясной похлебки и вид корзин, доверху наполненных ломтями хлеба, заставили Кэтрин почувствовать, что она сейчас упадет в обморок от голода. Розамунда, которая определенно испытывала те же ощущения, продолжала хныкать и всхлипывать. Молодая женщина потихоньку приподняла плащ, расшнуровала платье и дала ей грудь.

Молитва окончилась; люди принялись за еду. Хотя у Кэтрин была свободна только одна рука, она все-таки сумела отломить хлеб и добраться до миски с щедрой порцией тушеной баранины. Она ела, оглядывала зал и замечала много знакомых лиц, но не то единственное, которое искала. Но, с другой стороны, почему Оливер должен быть здесь? Граф часто отсылал его с поручениями, и за полтора года ситуация вряд ли изменилась. Между сменами блюд молодая женщина попыталась расспросить соседей по столу, но никто из них не был близко знаком с Оливером и не мог помочь ей.

Когда ужин кончился и слуги начали убирать все со столов, Кэтрин направилась к женским покоям на верхнем этаже. Один раз ее окликнул стражник, но, узнав, улыбнулся, поздоровался и пропустил.

Дыхание молодой женщины напряженно участилось, когда она вошла в хорошо знакомые ей покои, находиться в которых она уже не имела права.

– Привет, леди, – сказал очень маленький мальчик, уставившись на нее серьезными глазенками цвета ореха. У него были густые курчавые светлые волосы, а в руке он держал очищенное от кожуры наполовину съеденное яблоко.

– Привет, – отозвалась Кэтрин. – Ты кто?

– Эфри, – ответил он, посмотрел на укутанную Розамунду в руках у женщины и добавил. – А у меня тоже есть малыш.

С этими словами он откусил от яблока и протянул его Кэтрин.

– Джеффри, поди сюда, что я тебе го… – Эдон Фитц-Мар оборвала слово и изумленно вытаращилась. – Кэтрин? Святая Дева, я просто не верю своим глазам!

– Это я, – рассмеялась молодая женщина сквозь слезы. Глупенькая, пустенькая, легкомысленная Эдон казалась сейчас ангелом.

Она кинулась к Кэтрин с радостным восклицанием, но резко остановилась, увидев завернутого в плащ младенца.

– Моя дочка, Розамунда, – гордо сказала Кэтрин.

– Малышка! – Эдон аккуратно развела края одеяла, чтобы заглянуть в крошечное личико. – Ой, только посмотрите, какие ресницы! Ну разве она не хорошенькая?!

Она погладила Розамунду по нежной, как лепесток, щечке и снова посмотрела на Кэтрин:

– Что ты делаешь в Бристоле?

– Это долгая история, – покачала головой Кэтрин – Мы пришли сюда искать убежища… опять, как тогда.

Эдон кинула на нее взгляд, выдававший сильное любопытство, однако, к ее чести, что свидетельствовало кстати о появившихся признаках зрелости, не попыталась удовлетворить его, не сходя с места. Вместо этого она отвела Кэтрин к подушкам на скамье у окна, велела самой младшей служанке приготовить тюфяк и сама подала гостье вина. Затем Эдон наклонилась над колыбелькой и вынула из нее младенца того же возраста, что и Розамунда.

– Мой второй сын, Роберт, – объявила она – Жаль, что тебя здесь не было. Местным повитухам далеко до вас с Этель. По крайней мере, на этот раз ребенок шел головкой и без всяких осложнений.

Она уложила малыша обратно в колыбель. Мальчик постарше принялся таращиться на младшего брата и слегка тыкать его кулачком.

– Мне тоже жаль, что меня не было здесь, – ответила Кэтрин с усталой улыбкой.

Она сняла плащ, открыв верхнее платье из синей шерсти с богатой золотой вышивкой. Эдон широко раскрыла глаза.

– Ты украла его из гардероба королевы? – выдохнула она.

Кэтрин сделала маленький глоток вина и горько рассмеялась:

– Мой муж щедр до невероятности. – Она подняла подол первого платья, чтобы показать Эдон второе, яркозеленое. – И еще три мне пришлось оставить. Теперь в них щеголяют девки фламандцев в благодарность за свои услуги.

– Твой муж… – несмело начала Эдон. – Значит, это правда.

– Не знаю. Что ты слышала? – В голосе Кэтрин прозвучала оборонительная нотка.

– Что он не умер, что ты снова нашла его. Джеффри сказал, что он благородный человек. Он хорошо обходился с пленными, и они любили его. Джеффри жалел Оливера, но радовался за тебя. – Она поспешно вскочила на ноги и схватила старшего сына. – Нет, милый, в глазик нельзя, будь хорошим мальчиком.

– Луи может внушить любовь кому угодно, если захочет, – тускло произнесла Кэтрин. – Он поклялся мне, что стал другим, но на самом деле этого не произошло, а я все еще была слепа, чтобы заглянуть глубже внешнего лоска. Он требовал всего моего внимания, как жадный ребенок, но, получив его, утратил интерес. Он хотел сына, а я разочаровала его, родив дочь, чего он так и не простил мне. Правда, меня это не волнует. – Она покачала головой. – То же самое с Уикхэмом. Сначала нетерпеливое стремление, а потом можно бросить, как надоевшую игрушку.

– Он тебя бросил? – совершенно растерянно спросила Эдон, пытаясь справиться с отбрыкивающимся сыном.

Кэтрин пожала плечами.

– Бросил, но на этот раз я не буду оплакивать его целый год, прежде чем снова начать жить.

Под крики недовольного двухлетнего малыша она коротко рассказала Эдон об осаде и о том, как добралась до Бристоля.

– Вот так, – закончила она и болезненно улыбнулась. – Я пришла, чтобы отыскать Оливера и на коленях вымолить у него прощение.

Молоденькая служанка кончила готовить ложе и предложила сыну Эдон показать клетку с зябликом в соседней комнате. Когда она увела ребенка и мир был восстановлен, Эдон поправила сбившийся плат.

– Совсем на меня не похож, – сказала она, имея в виду первенца, потом вздохнула. – Это едва не сломило Оливера, когда он потерял тебя. Все, что удалось сделать Джеффри, – мешать ему мертвецки напиваться каждый вечер да не дать найти собственную смерть в сражении.

Эти слова заставили Кэтрин глубже почувствовать свою вину и углубили мрачные опасения. Весьма возможно, что Оливер не простит ее или даже совсем не захочет ее видеть.

– Мне пришлось выбирать, – сказала она, – и я не пожелала бы такого выбора ни одной женщине. Как оказалось, – тут молодая женщина прикусила губу, – я совершила ошибку.

Они минутку помолчали, потом Кэтрин взглянула на Эдон и спросила:

– По-твоему, поздно уже что-либо исправить?

Эдон сморщила носик и растерянно захлопала ресницами.

– Я не знаю. Оливер не сошелся ни с какой другой женщиной, но о тебе он никогда не говорит. Джеффри сказал, что летом он получил письмо, в котором сообщалось, что ты счастлива с мужем и готовишься родить. Мне кажется, до того момента он как-то еще держался и даже начал оправляться, но эти новости сильно растревожили его.

Кэтрин побледнела.

– Я ничего не знала об этом, – сказала она, – но такая злая выходка вполне в духе моего мужа.

– Зачем же ты предпочла такого человека Оливеру? – совершенно запутавшись, спросила Эдон. – Зачем менять золото на золу?

– Иногда глаза слишком слепы, чтобы понять разницу. – Кэтрин встряхнула головой и отерла слезы. – Я думала, что право на стороне Луи. Теперь я знаю, что у него не было никаких прав. – Она подняла на Эдон печальный взгляд. – Я пыталась найти Оливера в зале за ужином, но так и не увидела. Он здесь?

Эдон задумчиво сморщила лобик.

– Нет, – выговорила она наконец. – По-моему, нет. Но в последнее время мы редко видим Оливера, он же стал вторым лицом у принца Генриха.

– Принца Генриха?

– Если ты была в зале, ты должна была видеть его за высоким столом. Мальчик с рыжими волосами, страшный непоседа.

– Я не присматривалась, – сказала Кэтрин. – Мы слышим, что он в Англии, но я как-то не связала этот слух и ребенка за столом.

– Ну вот, он возвел Оливера в ранг своего «любимого сакса», – продолжила Эдон. – Когда он вернется к отцу в Анжу, Оливер поедет в составе его свиты.

Кэтрин вбирала эти сведения с удивлением и с уколом отчаяния, хотя за отчаяние немедленно обругала себя в мыслях. Ни время, ни люди не стоят на месте. Эгоистично было ожидать, что Оливер останется точно там же и таким же, как скала, к которой можно прибегнуть в поисках защиты и утешения. Но, как бы то ни было, именно так молодой женщине и представлялось, и теперь она была несколько выбита из равновесия.

– А ты знаешь, где он сейчас?

– Нет. – Эдон задумчиво прищурилась. – Кажется, Джеффри упоминал, что Оливер отправился по собственным делам… в какое-то паломничество или наподобие того, прежде чем полностью посвятить себя службе принцу Генриху. Наверное, он вернется к концу недели, ну а тебя, разумеется, примут с великой радостью. Графиня только вчера жаловалась, как ей не хватает твоего зеленого бальзама для больных рук.

Кэтрин ответила слабой улыбкой. Ее душу раздирали нетерпение и дурные предчувствия. Ей так нужно было увидеть Оливера сейчас, а не в конце недели. Ожидание казалось совершенно невозможным, но другого выбора не было.

– Тогда я с удовольствием приготовлю ей и бальзам, и все, что она только не пожелает. Эдон, если я не найду, чем занять время, честное слово, я сойду с ума.


Годард и Эдит уложили Оливера на тюфяк поближе к очагу. Любопытствующие пьяницы толпились вокруг, пока Эдит быстренько не разогнала их по домам и не заперла дверь.

Она помогла Годарду осторожно снять кольчугу и подкольчужник. Оливер то терял сознание, то приходил в себя; из его груди вырывались протяжные стоны. Левый рукав был насквозь пропитан кровью. Годард разрезал ножницами хозяйки рубаху и тунику, и оба они с содроганием уставились на месиво, оставленное мечом де Могуна.

– Иголка с ниткой есть? – спросил Годард. – Это нужно зашить.

Хозяйка прикусила губу и отцепила от пояса небольшой кожаный мешочек для рукоделия.

– Тут не только рана, – с сомнением произнесла она. – Кость тоже смещена.

– Вижу. Сделаю, что смогу.

Эдит посмотрела на великана с любопытством.

– Так ты умеешь вправлять кости и сшивать раны? Годард кивнул, хотя в душе не чувствовал особой уверенности. Его лоб слегка заблестел от выступившего пота.

– Сто раз делал это с овцами, – заявил он, хотя на самом деле чем-то наподобие приходилось заниматься всего два или три раза.

– Здесь вот тоже неладно. Видишь опухоль и синяки? Годард только неразборчиво буркнул в ответ.

– С этим я ничего поделать не смогу, – сказал он, берясь за иглу. – Знал я пару женщин, которые сумели бы, только одна умерла, а вторая давно ушла. – Он поморщился. – Его нельзя оставлять здесь. Слишком близко к Эшбери; его будут искать. Как только я зашью рану, нам придется уйти.

– Вам? – подняла брови Эдит.

– Мне с милордом Оливером.

– Понимаю. – Хозяйка покосилась на него, но ее взгляд пропал даром, потому что Годард целиком погрузился в работу иглой.

– В таком состоянии он, пожалуй, умрет, прежде чем вы отъедете хоть на милю, – сказала она.

– Он точно умрет, если его найдут здесь. Да и для тебя это тоже опасно. Я видел, что вытворяют солдаты даже по малейшим поводам.

– Наверное, ты прав, – задумчиво сказала она. – Люди из Эшбери иногда заглядывают сюда, чтобы выпить и повозиться с девками. Мой эль им нравится, но вряд ли он заставит их закрыть глаза на такое. – Хозяйка указала на распростертое тело Оливера. – Куда ты собираешься его везти?

– В Бристоль. Там есть лекари, да и сам принц Генрих весьма заботится о нем.

Эдит уперла руки в боки.

– Ты не говорил мне, что вы служите принцу!

– Будущему королю, – рассеянно ответил Годард, вытаскивая зубами пробку из фляжки с крепким элем. – А какая разница?

Хозяйка покачала головой.

– Прямо похоже на сказку, какую люди рассказывают у очага и за кружкой эля, – промолвила она, но тут же вернулась к своему практичному деловому тону. – Тебе ни за что не довезти его до Бристоля верхом. Могу дать взаймы свою телегу, коли обещаешь, что вернешь ее в течение недели.

Годард кивнул в знак согласия, затем разговор оборвался, поскольку он плеснул крепкое питье на рану. Раненый закричал и напрягся.

– Подержи его! – велел Годард, скрипнув зубами.

Эдит так и сделала, хотя было не совсем ясно, где именно держать, поскольку на верхней половине торса рыцаря, похоже, не осталось ни одного целого участка. Его мышцы напряглись, борясь с ее руками, затем расслабились, когда снова пришло милосердное забвение.

– Леди Кэтрин обычно говорила, что это помогает вычистить всякую дрянь из раны, – сказал Годард, принявшись шить. – Но, по-моему, лечение хуже, чем само ранение.

– А кто такая леди Кэтрин?

– Целительница. Милорд был обручен с ней, но они расстались раньше, чем смогли повенчаться.

– Значит, она имеет отношение к нему, а не к тебе, – медленно и четко проговорила Эдит.

– Нет, не ко мне, – подтвердил Годард с чисто мужской непонятливостью, Эдит кивнула; ее глаза сияли. Увидев, что лорда держать больше не нужно, она пошла запрягать в телегу чалого, а серого жеребца привязала сзади.

Годард сделал для Оливера все что смог: зашил и перевязал рассеченную мечом руку и плотно завернул рыцаря в два одеяла, как младенца, чтобы поменьше трясло дорогой.

Эдит задом подогнала лошадь с телегой к двери таверны; Годард бережно вынес Оливера и уложил его на добрую кучу соломы, которую хозяйка не поскупилась положить на дно.

– С Богом, доброго пути и спокойно добраться до Бристоля. – Она сунула Годарду поросячий мех, полный эля, и завернутый в платок кусок хлеба с двумя сваренными вкрутую яйцами.

Годард принял подарки, затем прочистил горло.

– Не знаю, как благодарить тебя, – сказал он грубовато. – Ты наверняка обидишься, если я предложу серебро.

– Наверняка, – фыркнула хозяйка, сложив руки. – Лучшей благодарностью будет, если ты сам вернешь мне мою телегу, когда сможешь.

Годард снова откашлялся.

– Конечно, хозяйка, – сказал он, затем, внезапно набравшись смелости, наклонился и чмокнул ее в щечку.

Эдит стояла на дороге и смотрела ему вслед, пока ночная тьма не скрыла очертания серого коня, привязанного сзади, и не стих стук колес. Затем она дотронулась до щеки, медленно вернулась в таверну и заперла дверь.


В какой-то степени можно было подумать, что Кэтрин никогда не покидала Бристоля. Если бы не Розамунда и лихорадочные воспоминания, ей казалось, что времени, проведенного вместе с Луи, словно и не существовало. Графиня Мейбл приняла ее в число своих женщин, практически ни о чем не спрашивая, восхитилась Розамундой и тут же засадила Кэтрин готовить баночку знаменитого зеленого бальзама Этель для рук.

Спать в женских покоях Кэтрин не особенно нравилось: она по-прежнему задыхалась в их атмосфере, но до того, как ей удастся поговорить с Оливером и определить свое положение, это была настоящая тихая гавань. Так много зависело от их встречи и его реакции! Молодая женщина прикусила губу и постаралась отвлечься от круговерти мыслей. Она так часто переживала момент встречи в уме, что успела перебрать все эпизоды: от того, как падает в его объятья, до того, как он равнодушно прогоняет ее. Ничего нового она уже придумать не могла, поэтому терзаться дальше не было смысла.

Она положила в ступку ландыш, лимонный бальзам, шалфей и подорожник, растерла как следует, затем добавила гусиного жира и миндального масла. Средство действовало лучше, когда готовилось из свежих трав, но среди зимы приходилось довольствоваться сушеными.

Эдон следила за ее действиями, положив подбородок на руки. Собственно говоря, она должна была сплести длинный кусок тесьмы, но отложила деревянные квадратики, успев справиться только с первыми шестью дюймами.

– У тебя действительно были стекла в окнах? – спросила она, с дрожью покосившись на промасленный лен, который пропускал в комнату совсем немного света, зато изрядное количество холода.

Кэтрин со вздохом улыбнулась.

– Да, у нас были стекла. Это, конечно, роскошь, которой мне теперь недостает, но я ненавидела и их тоже. Луи думал, что люди будут восхищаться им из-за этого и смотреть на него снизу вверх, но вместо этого пробудил одну зависть и осуждение. За мотовство осуждали меня, а не его, хотя именно его преследовала мания величия.

– А что с ним сталось сейчас?

Кэтрин пожала плечами.

– Не сомневаюсь, что продолжает добиваться своего. Потеря Уикхэма отбросила его назад, но ненадолго. Он сменит имя, сменит убеждения, хозяина и так далее, лишь бы было выгодно. – Ее веки дрогнули. – Эдон, меня это не волнует, разве что вызывает гнев. Я хочу забыть.

Она нервно выскребла маленькой ложечкой из рога готовую смесь из ступки в небольшой глиняный горшочек.

– Если бы я… – начала было Эдон, но тут же замолчала, потому что в покой вошла другая женщина и кинулась прямо к ним.

– Оливер вернулся, – возвестила она, задыхаясь. – Его только что тяжело раненного привез слуга на телеге!

– Тяжело раненного? – Эдон схватилась рукой за горло. Женщина кивнула.

– По крайней мере он без сознания.

Услышав это, Кэтрин побелела. Она быстро вытерла руки и схватила служанку за локоть:

– Где он?

– Внизу во дворе, где я его оставила. Там пошли за носилками и священником.

– За священником?! – Эдон уставилась на Кэтрин огромными глазами. – Боже милосердный!

– Присмотри, пожалуйста, за Розамундой, – сказала Кэтрин, схватила, сжав губы, сумку и устремилась из комнаты. Она так торопилась, что споткнулась на лестнице, подвернула щиколотку и ободрала руку о веревку, за которую схватилась, чтобы не упасть, – но все это она заметила гораздо позже. Ее занимало сейчас только одно: добраться до Оливера и отогнать от него смерть.

Когда она ворвалась в зал, Годард с другим слугой как раз вносили туда на веревочных носилках Оливера. Они прошли в боковой неф, где столбы, поддерживающие крышу, образовывали что-то вроде алькова, и бережно опустили тело.

– Годард, что с ним случилось? – выдохнула Кэтрин, не медля ни секунды.

Слуга повернулся к ней. Его глаза были обведены темными кругами от усталости.

– Бой на мечах, – кратко ответил он. – Сломаны кости и раздроблена щитоносная рука. Насколько тяжело, я не знаю.

Кэтрин бросилась на колени рядом с Оливером. Его лицо горело, как от легкого жара. Очень осторожно она принялась стаскивать одеяла. Он дрогнул и застонал, но глаза остались закрытыми.

– Не знаю, что вы делаете здесь, госпожа, – сказал Годард, – но я очень рад. Если кто-нибудь в силах помочь ему, то это вы.

– Сейчас некогда рассказывать, – отозвалась Кэтрин, не отвлекаясь от раненого – Ты был с ним, когда это случилось?

– Нет, госпожа.

Годард быстро передал ей все, что знал.

– Надеюсь, Рэндал де Могун будет вечно жариться в аду, – злобно сказала она и очень бережно сняла последний слой одеял. Оливер все еще был в гамбезоне, рубашке и тунике, хотя с левой руки все три одежды были срезаны. При виде ужасной раны молодая женщина невольно охнула.

– Мне пришлось зашить руку, – озабоченно хмурясь, проговорил Годард. – Знаю, что получилось плохо, но я промыл рану крепким элем, как вы с Этель мне показывали.

– Ты сделал все, что мог, – дрожащим голосом отозвалась Кэтрин. Ей хотелось громко зарыдать, но она гнала слезы, понимая, что ей понадобятся ясный взгляд и твердая рука. Реветь она будет после. Сейчас нужно быть сильной.

– Мне нужны горячая вода и хорошие крепкие ножницы.

Годард моментально исчез, чтобы достать требуемое. Кэтрин положила руку на лоб Оливера и ощутила лихорадочный жар. Она понимала, что этого могло не случиться, если бы она осталась в Бристоле, и буквально умирала от чувства вины. Несправедливо, что один-единственный неправильный выбор дает такие далеко идущие последствия. Но разве жизнь когда-нибудь бывает справедливой?

Она почувствовала, как шевельнулась кожа под ладонью. Оливер открыл глаза. Какое-то мгновение они были мутными и невыразительными, как слепые камни, затем прояснились и в них блеснула серая, как море, живая искорка.

– Кэтрин? – хрипло произнес он, и губы его сложились в безрадостную улыбку. – Святой Христос, теперь я знаю, что точно сошел с ума.

– Нет, я здесь. – Она дотронулась до его руки. – Почему, неважно. Это можно будет рассказать, когда ты поправишься.

– Ты думаешь, что я поправлюсь?

– Конечно! – раздраженно и слегка испуганно выпалила Кэтрин. – Ты, конечно, сумел превратить себя в месиво, но нет ничего, что не проходило бы со временем. Мне приходилось лечить худшие раны.

– А, время – лекарь, – скривился Оливер. – Сначала Годард, теперь ты. Разве тебе еще недостаточно? Неужели в тебе так мало милосердия, что ты не можешь позволить мне спокойно умереть?

Кэтрин прикусила губу. По ее щеке скатилась одинокая слезинка.

– Не могу, – грубо бросила она – Не могу, когда тебе еще столько предстоит. Не могу, когда ты мне нужен. Не могу, когда твой злейший враг стал жалок сам себе!

В его глазах снова промелькнула искорка, впавшие щеки слегка зарделись.

– Мой злейший враг – нежное сердце, – проговорил он. – Вырванное и насаженное на кол ради других. Неудивительно, что тело хочет последовать за ним и тоже умереть… миледи.

Он отвернул от нее голову и закрыл глаза.

Кэтрин крепче сжала его руку и заговорила с отчаянием:

– Пропасть между нами и так слишком широка. Я не хочу, чтобы смерть сделала ее непреодолимой навеки. Оливер, пожалуйста!

Его глаза остались закрытыми.

– Я больше не с Луи, – осмелилась добавить она. – Я пришла найти тебя. Я думала, если ты… если ты еще…

Молодая женщина не смогла продолжать, потому что горло перехватило, и она захлебнулась слезами.

Оливер не подал никакого знака, что слышал ее. Его кожа побледнела, как воск. Последний проблеск эмоций исчерпал все его силы. Кэтрин быстро вытерла слезы, бегущие по щекам, и сглотнула, чтобы подавить рыдания. Если она собирается выходить его, нужно забыть про себя. Еще несколько таких обменов фразами, и он точно умрет, а ей надо внушить ему волю к жизни.

Годард вернулся с водой и ножницами, и Кэтрин принялась резать одежду, чтобы снять ее. Хуже всего был гамбезон, сделанный из двух слоев крепкого льна, между которыми был проложен войлок, и все это было простегано толстыми нитками. Большой палец уже дрожал, когда она добралась до середины. Оливер лежал молча и неподвижно; молодая женщина не знала, чувствует он что-нибудь или нет.

Когда Кэтрин наконец удалось добраться до его тела, она невольно отпрянула с горьким жалобным вздохом. Здесь не было рваной плоти, не было ран, которые требовалось зашить, но всю грудь и ребра покрывали пурпурно-красные кровоподтеки. Неглубокое дыхание и стон, раздавшийся, когда она слегка надавила рукой, свидетельствовали о переломе ребер. Кэтрин чувствовала пальцами опухоли там, где были повреждены кости. Синяки заставили ее исследовать ключицу и убедиться, что на щитоносной руке она тоже сломана.

– Обычная рана, – заметил Годард, наблюдая за осмотром. – Если вывести человеку из строя плечо так, чтобы он не мог поднять щит, легко подобраться поближе и сделать с ним, что угодно.

Кэтрин содрогнулась. Это были не те подробности, какие ей особенно хотелось узнать.

– Ребра надо туго перевязать для поддержки, а для плеча и руки будет достаточно обычной повязки, – отрывисто бросила она.

– Так, выходит, он будет жить?

Кэтрин взглянула на Оливера. Она не знала, означают ли закрытые глаза то, что он отгораживается от нее, или он просто потерял сознание от истощения и боли. Скорее всего последнее, решила молодая женщина, но на случай, если он все-таки слышит, сказала:

– Я думаю, да, хотя это зависит не только от тела, но и от духа. Больше всего меня беспокоит рана на руке. Придется снять швы, а потом зашить заново, и я не знаю, насколько он сможет ею пользоваться: уж больно тяжелые повреждения.

– Я старался изо всех сил, госпожа, – встревоженно сказал Годард.

Кэтрин кивнула и выдавила слабую улыбку.

– Я знаю, что так оно и есть. Судя по всему, ты спас ему этим жизнь.

– А сейчас я могу что-нибудь сделать еще?

– Ты можешь молиться, – мрачно ответила она. – Молись так, как никогда в жизни.

Взяв себя в руки, молодая женщина принялась резать швы и заново зашивать рану. Боль привела раненого в чувство, и Годарду пришлось держать его. Кэтрин закусила губы и сосредоточилась на том, чтобы рука не дрожала, пока Оливер ругался и клял ее.

– По крайней мере, у него остались силы и желание отбиваться, – криво улыбнулся Годард.

Кэтрин с сомнением посмотрела на рану, которую только что зашила. Оливер снова потерял сознание и быстро, часто дышал.

– Будем молиться, чтобы он сохранил их, – пробормотала она. – А теперь подними его так, чтобы я могла перевязать ребра. Если мы покончим с этим сразу, то сможем наконец дать ему отдохнуть.

Она быстро замигала. Неверно поняв чувства, которые ее обуревали, Годард отрывисто проговорил:

– Он не понимал, что произносит. Это просто бред раненого.

– О, я уверена, что в тот момент он прекрасно все понимал, – улыбнулась Кэтрин сквозь новую волну слез. – Если я плачу, то только из-за того, что ради лечения пришлось причинить ему больше боли. Давай, чем раньше начнем, тем быстрее кончим. Она взялась за бинты.

Перевязка сломанных ребер длилась недолго. От близости и терпкости его тела, от ужасных синяков, которые покрывали его, Кэтрин охватывали слабость и тошнота. Гораздо легче ухаживать отстраненно, без лишних мыслей. Когда-то она касалась его гладкой, без единого пятнышка кожи в любовных объятиях, была также близка к нему, как сейчас, но только прикосновения эти вызывали удовольствие, а не тревожную жалость.

– Госпожа, с вами все хорошо? – заботливо спросил Годард, бережно опустив Оливера обратно на носилки.

– Нет, – покачала головой Кэтрин, – но я справлюсь. Она подняла голову и гневно посмотрела на слугу:

– Я никому не позволю занять мое место. Теперь он мой.

Годард серьезно кивнул, затем потянулся к кошельку на своем поясе.

– Он и прежде был ваш. Вы, наверное, захотите взять вот это.

Он отдал ей узел из волос, сплетенный Этель в то время, которое теперь казалось совсем другой жизнью.

Кэтрин взяла его и заметила, что он обгорел с одного края.

– Упал в огонь, – слегка повел плечами Годард. – Милорд не был расположен беречь его, поэтому я взял его себе, чтобы сохранить.

Молодая женщина провела пальцем по перевитым прядям.

– Ты видишь многое, верно?

Годард, смутившись, опять повел плечами.

– Я простой человек, госпожа, и вижу только то, что под самым носом.

– Именно это я и имела в виду, – печально улыбнулась ему Кэтрин. – Я…

Она резко оборвала фразу и повернулась, прерванная появлением крепкого мальчика с ярко-рыжими волосами и блестящими бледно-серыми глазами. Он был одет в запыленную тунику с порванным подолом, но расшита она была золотой нитью, а застежку плаща украшали драгоценные камни.

– Где Оливер, что с ним случилось? – властно спросил мальчик, протолкнулся к носилкам и уставился на раненого рыцаря.

– На него напали наемники, сир, – ответила Кэтрин, дипломатично добавив последнее слово, исходя из единственной догадки, что этот ребенок не может быть ни кем иным, как драгоценным принцем Генрихом. – Он ранен тяжело, но не смертельно.

Мальчик фыркнул и упер руки в бедра. Кисти были квадратные с короткими пальцами и грязными ногтями. Их тыльную сторону густо покрывали красноватые веснушки.

– Кто ты?

Взгляд его был острый и ясный, как стекло. Кэтрин почти физически ощущала вибрацию.

– Мое имя Кэтрин из Чепстоу, сир. Я умею лечить и знаю сэра Оливера.

Мальчик нахмурился.

– Я слышал о тебе.

– Надеюсь, только хорошее, сир, – улыбнулась Кэтрин, но глядя настороженно.

Генрих пожал плечами, словно ее замечание не имело смысла. Позже молодой женщине предстояло узнать, что, привыкнув к постоянным сплетням и слухам, он приобрел к ним отменный иммунитет и всегда предпочитал составлять собственное мнение.

– Когда он поправится?

– Трудно сказать, сир. Сломанным костям требуется несколько недель, чтобы срастись, но они не помешают ему встать через небольшое количество дней. Однако он тяжело ранен в левую руку, и эту рану придется лечить долго, причем неизвестно, насколько он сможет владеть ею после выздоровления.

Мальчик внимательно выслушал и кивнул, но продолжал хмуриться. Между его бровями залегли две глубокие складки.

– Тем не менее он достаточно поправится для того, чтобы сопровождать меня, когда я отправлюсь назад к отцу в Анжу. – Это прозвучало скорее как заявление, чем как вопрос. Ясные серые глаза пытливо смотрели на Кэтрин.

Оливер шевельнулся на носилках.

– Я достаточно поправлюсь для этого, сир, – произнес он, едва шевеля губами и не открывая глаз.

– Я говорил тебе не ходить, – склонился над ним Генрих. – Я говорил, что когда стану королем, ты получишь свои земли.

По губам Оливера скользнула тень улыбки.

– Честь требовала, – пробормотал он.

– Честь чуть не убила тебя, – растерянно пожал плечами мальчик.

– Лучше так, чем бесчестье, сир.

Генрих покачал головой, отступил от носилок и отрывисто бросил Кэтрин:

– Ухаживай за ним хорошо.

– Именно так я и собираюсь сделать, сир, – ответила она, не зная, сердиться или восхищаться его манерами. Десятилетний мальчик вел себя как взрослый.

Генрих едва заметно кивнул ей и исчез так же быстро, как появился.

– Неужели никто не хочет оставить меня в покое? – невнятно произнес Оливер.

– Похоже, что никто. – Кэтрин была благодарна за появление Генриха. Он дал ей передышку, чтобы взять себя в руки, и теперь она могла отвечать спокойно и весьма практично. – По крайней мере, до тех пор пока ты не окрепнешь настолько, чтобы встать и уйти.

На это Оливер не ответил, потому что уже спал.

Загрузка...