Мадонна миндаля

ГЛАВА 33 СВЯТАЯ УРСУЛА И СТРЕЛЫ

Бернардино провел мучительную ночь. Он вертелся на соломенном тюфяке, то и дело открывал глаза, и ему казалось, что и наяву под потолком его кельи проплывают жуткие видения: какой-то пожар, пронзительные крики людей, Симонетта в опасности. Наконец ему удалось уснуть, но и с закрытыми глазами, во сне, он продолжал видеть то же самое и проснулся навстречу серому рассвету с мокрыми от слез щеками и паническим ощущением, что больше не помнит лица Симонетты. Встав, он сразу направился в мирскую часть храма, принялся за работу и вскоре услышал, как смолкли утренние песнопения монахинь. Теперь вскоре должны были послышаться легкие шаги сестры Бьянки. Бернардино был уверен, что она зайдет к нему, — она всегда это делала, прежде чем погрузиться в многочисленные повседневные заботы. Сестра Бьянка всегда очень внимательно и серьезно слушала его рассказы о живописи и весьма ответственно относилась к порученному ему делу, а он всегда был рад ее присутствию. Но сегодня он с особым нетерпением ждал ее прихода, так как боялся оставаться наедине со своими мрачными предчувствиями.

Бернардино скорее догадался, чем услышал, что Бьянка уже здесь. Вошла она совершенно неслышно и присела на скамью у него за спиной. Он знал, что если обернется, то увидит ее с молитвенно сложенными руками и изумлением на лице, когда она смотрела, как он, язычник, изображает на стене очередную сцену из Святого Писания так, словно и сам верит в евангелические истории. Душу Бернардино сразу наполнило то спокойствие, которое всегда охватывало его в присутствии аббатисы. Он никогда не воспринимал Бьянку ни как мать, ни как сестру, ни вообще как женщину, хотя бы косвенно имеющую отношение к его прошлым подружкам. Никогда прежде Бернардино не испытывал такого полного равнодушия к представительнице прекрасного пола, и все же их отношения с аббатисой были очень теплыми, дружескими и, к счастью, совершенно лишенными тех сложностей и того невольного вызова, который так или иначе присутствует в общении мужчины с женщиной. Мать Бернардино, либо раздраженно громыхавшая кастрюлями, либо уходившая куда-то с очередным любовником, времени для сына почти не находила. Симонетту он полюбил всем сердцем, но она во имя своего Бога отослала его прочь. А вот сестра Бьянка, ничего от него не требуя, постоянно находила возможность уделить ему время, охотно делилась своими знаниями, дарила утешение и покой.

— Над чем ты работаешь сегодня? — донесся до него ее тихий голос.

— Над святой Урсулой.

— О, святая Урсула! Это интересно.

— Расскажи мне о ней. Я знаю только, что ее обычно изображают пронзенной стрелами. Но почему?

И Бьянка стала рассказывать — таким тоном мать обычно рассказывает сказку детям, вот только, с горечью подумал Бернардино, его мать никогда с ним так не разговаривала. Как и во всех хороших сказках, в рассказе сестры Бьянки были перемешаны радость и печаль, добро и зло. Рассказывая о святой мученице, она не пыталась что-либо утаить от своего слушателя.

— Некогда в стране Британии жил один добрый правитель по имени Теонот. И была у него единственная дочь — свет его очей, солнце на небе. Отец дал девушке хорошее образование, и вскоре принцесса знала все, что нужно знать о различных странах, о земных и небесных стихиях, могла назвать любой цветок, любую птицу, любую Божью тварь, а еще — что находится там, откуда дуют четыре основных ветра. Принцесса выросла и стала столь же прекрасной, сколь и мудрой, и вскоре руки ее попросил Конан, сын правителя той Англии, которая в те времена была страной языческой, не принявшей христианской веры.

Как и раньше, когда аббатиса что-то рассказывала, Бернардино видел, как те сцены, которые она описывала, словно оживают на пустой стене, где ему еще только предстояло написать очередную фреску. Художник совершенно не понимал, откуда взялась у него такая способность и почему он видит все это, подобно ясновидцам, гадателям или предсказателям судьбы, которых так много в языческих странах, или, может даже, подобно религиозным мистикам, исповедующим истинную веру. Он понимал лишь то, что видения его вполне реальны. Вот и сейчас он видел перед собой золотоволосую принцессу, красавицу и умницу, которая опустилась на колени, чтобы поцеловать бледную морщинистую щеку своего седобородого отца.

— Короля очень печалило, что дочь может вскоре его покинуть, — продолжала между тем сестра Бьянка. — Однако девушка согласилась выйти замуж только в том случае, если жених выполнит три ее условия.

И Бернардино увидел, как прекрасная Урсула встает и обращается к английским эмиссарам, высокая и гибкая, как молодая ива, и говорит: «Пусть принц пришлет ко мне десять самых знатных дам своей страны, и они станут моими придворными и подругами. А для каждой из этих дам, как и для меня самой, пусть пришлет по тысяче горничных, которые постоянно были бы при нас. Кроме того, он должен дать мне три года, чтобы до нашей свадьбы я вместе с этими девушками успела посетить все святые места в далеких странах и тем самым укрепить свою веру в Господа. Ну а в-третьих, я прошу, чтобы принц Конан также перешел в мою веру и был крещен как христианин. Ибо я не могу выйти замуж даже за столь великого и замечательного правителя, если он не является истинно верующим».

Бернардино улыбнулся, отметив про себя, что эта юная особа, видно, обладала весьма решительным характером, впрочем, именно такой он и видел ее сейчас перед собой. И он, понизив голос, словно Урсула и впрямь была рядом с ними, спросил:

— Значит, хоть принц Урсуле и понравился, она не дала согласия на брак только потому, что хотела и его сделать христианином?

— На самом деле она была уверена, что поставленные условия окажутся для Конана невыполнимыми, а стало быть, она останется свободной, — ответила сестра Бьянка. — Однако она была необыкновенно хороша собой, красивей любой из женщин, когда-либо ступавших по земле, — жемчужная кожа, золотистые волосы, ярко-голубые глаза, точно платье Пресвятой Девы на твоей фреске…

И Бернардино, чувствуя комок в горле, мучительно сглотнул: да, и у Симонетты были такие же глаза! И он снова попытался представить ее себе столь же отчетливо, как эту святую, которую ясно видел сейчас на пустой стене. Для того чтобы начать ее рисовать, ему вовсе не нужны были столь подробные описания, и он стал быстрыми и точными мазками набрасывать лицо Урсулы, одновременно слушая рассказ Бьянки.

— Англичане разослали письма повсюду — в Ирландию, Шотландию, Уэльс, — прося всех рыцарей и представителей знатных семейств прислать ко двору Теонота своих дочерей в сопровождении служанок, которых следовало выбрать из самых красивых и благородных девушек страны. В итоге вокруг Урсулы собрались одиннадцать тысяч прекрасных девушек, и она на зеленом лугу близ серебристого ручья окрестила всех тех, кто еще не успел принять христианскую веру. А затем все эти одиннадцать тысяч девственниц направились в Рим, дабы посетить могилы святых, и путешествие их через заснеженные и обледенелые горы оказалось столь тяжким, что Господь послал шестерых ангелов, чтобы помочь им в пути. Наконец они спустились с гор и оказались в Италии. Первым делом они миновали великие озера нашей любимой Ломбардии, где белоснежные вершины словно глядятся в зеркальную поверхность вод, любуясь своим отражением. И вот наконец они добрались до Священного города. Туда же последовал и Конан, дабы под конец трехлетнего ожидания воссоединиться там с дамой своего сердца и получить благословение самого Папы Римского. Жених и невеста несказанно обрадовались, снова увидев друг друга, ибо Урсула, несмотря на первоначальное сопротивление браку с Конаном, все же успела в него влюбиться. А он, получив все необходимые наставления, принял христианскую веру и был крещен, поскольку искренне желал выполнить волю возлюбленной, и она приняла его всем сердцем перед алтарем Божьим.

И снова перед Бернардино ожила пустая стена, и он, глядя, как разворачивается у него на глазах только что описанная сестрой Бьянкой сцена, понимал, что такое счастье неизбежно влечет за собой смерть: казалось, над этой счастливой парой уже витает злой рок, как это и привиделось ему во сне нынче ночью. Вся радость их встречи и воссоединения вскоре должна была померкнуть, обратившись в смерть и отчаяние, как это произошло и с его собственной любовью к Симонетте ди Саронно. Бернардино уже понимал, что Конану и Урсуле не суждено быть вместе, и весь дрожал, испытывая мучительные сожаления, когда видел, как эти двое преклоняют колена перед знаменитыми христианскими святынями.

— Они вознесли молитву Всевышнему в храме Петра и Павла, — продолжала между тем аббатиса, — а затем отправились в Кельн, чтобы совершить паломничество по святым местам. Но варвары гунны, осадившие этот город, встревожились, узнав об их приезде, ибо понимали: если такое количество прекрасных странниц поселится здесь хотя бы на время, то девушки вскоре могут повыходить замуж и обратить в истинную веру своих мужей, а тогда вся эта местность станет христианской. И гунны напали на беззащитных пилигримов, расстреливая безоружных людей из смертоносных луков. Первым упал к ногам Урсулы принц Конан, пронзенный стрелой. А затем варвары, точно стая волков, набросились на нежных и прекрасных девственниц, и все одиннадцать тысяч белых агнцев были ими зверски убиты!

А перед глазами Бернардино проплывали сцены этого страшного избиения, которое тихим голосом описывала ему сестра Бьянка. Но тщетно искал он среди павших Урсулу, хоть и был уверен, что она непременно должна там оказаться. И на его вопрос о том, какая же судьба выпала святой, аббатиса ответила:

— Урсула во время этой страшной резни держалась на редкость храбро и мужественно. Ее красота и смелость сияли так ярко, что даже варвары ее пощадили, так что она оказалась единственной живой среди великого множества павших. Гунны схватили ее и отвели к своему царю, и он был настолько потрясен красотой и стойкостью девушки, что тут же предложил ей стать его женой. Разумеется, Урсула отказалась и сделала это с таким презрением и суровостью, что царь схватил лежавший рядом лук и одну за другой выпустил ей прямо в сердце три стрелы. Принцесса умерла мгновенно. Но впоследствии оказалось, что и Урсула, и ее одиннадцать тысяч девственниц все же победили смерть! Они стали известны всему миру благодаря своему мученичеству, а сама Урсула, утратив земную корону, обрела венец небесный. Она по-прежнему является святой заступницей для всех тех, кто гибнет от стрел, хотя в наши времена, боюсь, их стало даже слишком много. — И монахиня умолкла, явно рассчитывая, что Бернардино задумается над ее словами.

А художник, стиснув кулаки, пытался сопротивляться благочестивой морали этой истории и особенно ее «счастливой» концовке, завершившей неизбежную мученическую смерть несчастных девушек. До чего же он был глуп, надеясь, что Урсула могла выжить во время этой бойни! Ведь ее конец изображен на многочисленных фресках, которые можно видеть чуть ли не в каждой христианской часовне. И тут он вдруг вспомнил о Симонетте и о том, какое мужество та проявила не в бою, а в повседневной жизни. Как же гордо она держалась, когда заставила себя прийти к нему! Она, знатная дама, готова была любым способом заработать хоть какие-то деньги, чтобы спасти свой дом. А как стойко Симонетта держалась в церкви, когда все прихожане дружно ее осудили! Как она смогла, глядя прямо на него, отослать его прочь, когда все на свете, кроме законов святой церкви, казалось, требовало, чтобы они были вместе! Бернардино вспомнил, как Симонетта рассказывала ему, что пытается охотиться с луком, день за днем оттачивая меткость стрельбы, а в качестве мишени представляет себе тех испанцев, которые застрелили ее мужа. Знала ли она историю святой Урсулы? Молилась ли ей, главной защитнице от вражеских стрел? И, думая об этом, Бернардино одел Урсулу в белое с золотом платье и пурпурно-красный плащ. Волосы святой были скручены на затылке в тугой узел, но выпавшие из растрепавшихся кос золотисто-рыжие локоны лежали на щеках, красиво обрамляя нежное личико. Увлеченный работой, Бернардино не заметил, как сестра Бьянка ушла, и еще долго трудился после этого, и в итоге у святой Урсулы в одной руке оказался пучок стрел, а в другой — пальмовый лист. Его быстрая кисть также заставила святую устремить взор на странного краснокрылого ангела, порхавшего на расположенной ниже фреске. А под конец Бернардино нарисовал страшную стрелу с зазубренным наконечником, торчавшую из груди Урсулы. Глаза святой девственницы под тяжелыми веками, свойственными жительницам Ломбардии, продолжали смотреть спокойно, даже безмятежно, несмотря на то что пронзившая ее стрела должна была причинять ей невыносимые страдания, и она так склонилась над маленьким Илией, словно, умирая, понимала: будущее в детях. Затем, смешав белую и золотистую краски, художник водрузил на голову Урсулы райский венец — корону из тончайшей, словно лучики света, филиграни, украшенную геральдической лилией, а также изящными золотыми и серебряными кольцами. Интересно, думал он, а смогла бы Симонетта проявить подобное мужество во время такого сражения жизни со смертью? Его вдруг охватило ощущение нарастающей темноты, казалось, прямо на него опускается ночная тьма, уже окутавшая все вокруг, и он никак не мог стряхнуть с себя это ощущение. И тогда он слез со своего «насеста» и, неловко преклонив колена, опустился на холодный каменный пол. Впервые за долгие годы Бернардино начал молиться, запинаясь, с трудом вспоминая слова молитвы, борясь с непривычными интонациями. Он ни к кому конкретно не обращался — ни к одному из святых, ни к Святой Троице — Богу Отцу, Богу Сыну или Богу Святому Духу. Он просто истово молился, прося высшие силы, чтобы день, который мог бы потребовать от его Симонетты столь страшных мучений и испытаний, никогда не наступил.