Медовый месяц

30

Дача в Николиной Горе, надежно охраняемая, как и весь поселок, зимой обычно пустовала. Гребениченко приезжали сюда разве что иногда — покататься на лыжах. По молчаливому соглашению Саша уступил дачу родителям и семье сестры, на нее не претендовал и давно построил себе свою. У старших Наумовых тоже был дом за городом, но Надю всегда тянуло в Николину, и Саня ездил вместе с ней.

Семен и Олег прекрасно понимали, что взяли на себя немалую ответственность, прежде всего за Таню и, во-вторых, за полный и окончательный раскол семьи. Но они понимали и другое — это неизбежно. Все равно финал наступит рано или поздно, и лучше бы раньше, а Таню надо спасать. Что, в конце концов, важнее — ее жизнь или какие-то там ветхие, на ходу ломающиеся отношения, лохматые семейные связи, готовые вот-вот оборваться сами собой? Если чуть-чуть их натянуть, слегка повести в разные стороны… И сейчас старшие Умберги эти ниточки неосторожно потянули на себя…

Таксист аккуратно доставил троицу до места назначения. Они расплатились, как было условлено, и вышли из машины. На соседнем заборе были намалеваны три огромные буквы: ХТК.

— Как думаете, что это значит? — спросил Семен, кивнув на аббревиатуру.

— Хорошо темперированный клавир, — тотчас ответила музыкальная Таня.

Олег хмыкнул.

— Клавир? Ну да… Здесь и слов-то таких никто не знает… А может, «Хрен тебе, козел!»? Это ближе к реальности, — предположил Семен. — Ты уж, Татьяна, извини… Я однажды в школе сел за пианино, никогда в жизни не занимаясь музыкой. И просто постучал по клавишам несколько минут. Так какой-то парень из параллельного класса решил на полном серьезе, что я — композитор-модернист. Расспрашивал обо мне потом моих одноклассников…

Они засмеялись.

— Ты меня нарочно веселишь и отвлекаешь? — спросила догадливая Таня.

— Почему нарочно? — пожал плечами Семен. — Так просто, треплюсь… Коммунисты как-то сказали, что песня «Белого орла» пропагандирует пьянство: «А когда я тебя привел, под ногами качнулся пол…» Мне понравилась оригинальность мышления. Сам бы я ни за что не додумался до таких глубоких обобщений…

Открыв дом и обустроив там на первое время притихшую Таню, которой мальчики, как могли, поведали всю историю, они приступили к следующему этапу операции захвата и похищения.

— Вот продукты, вода и разное другое, — вывалил перед Таней содержимое двух внушительных сумок Семен.

С помощью бабулиных денег он неплохо отоварился в местном магазине.

— Врубай холодильник и пока живи.

— А швы? — робко вернулась Таня к волнующей ее теме.

— Завтра приедет мать, — коротко объяснил Семен.

— Моя? — искренне испугалась Таня. — Не надо!.. Лучше тетя Надя или бабушка с дедушкой…

— Моя, не беспокойся! — пояснил Семен. — Пока одна. Она все равно не работает. Сегодня уж переночуй как-нибудь в одиночку. Бояться не будешь?

— Нет, тут охрана, — прошептала Таня.

Семен и Олег дружно фыркнули.

— Ну, если такая же, как в клинике, где ты лежала, то это полная фигня! — усмехнулся Семен. — Ладно, на одну ночь их, надеюсь, хватит. Да и не знает пока еще никто, что ты здесь. А вообще я тут случайно на днях узнал, что есть белый маг, который лечит раны. Может, сводить к нему Татьяну? И швы снимать не придется… Бабкиных денег хватит…

— А разве маг бывает белый? — хитро прищурившись, задумчиво спросил Олег. — Я думал, цветочек мак только красный! Из которого наши родные папаши стригут купоны!

Все трое засмеялись.

— Танюша, ничего не бойся! — на прощание попросил Олег. — Завтра утром, как можно раньше, мы будем здесь. А дальше решим остальное.

Таня грустно помахала им с крылечка и вернулась в дом. Она заперлась на все замки. Поела. Поплакала… Подумала о том, почему люди такие злые, страшные и жестокие… Почему хотят убивать друг друга… Зачем живут на земле такие, как отец и бабушка Семена, новая жена дяди Шуры и его двоюродный брат… И почему мама и папа не могут жить как нормальные обычные люди… Болели швы… В окно смотрело темное спокойное небо, обсыпанное звездами.

Потом она легла спать. Но слезы все текли и текли на подушку, не в силах остановиться, пока Таня не измучилась и не провалилась в спасительное сонное забвение.

В Москве Олег сначала заехал к Семену, где они все обстоятельно рассказали изумленной, но ничем себя не выдавшей и ни разу их не перебившей Насте.

— Завтра поеду первой же электричкой, — выслушав детей, кивнула она.

Семен шикарным, широким жестом владельца нефтяной скважины выбросил перед ошеломленной Настей кучу долларов.

— Наследство бедненьких Умбергов, — усмехнулся он. — Не паникуй, маман, бабка сама дала! Так что поедешь на такси. И денег нам с тобой на долгое время хватит. А если бабуля позвонит справиться о своем любимом сыночке в городе Сочи, где слишком темные ночи, как раз удобные для любых темных дел, скажешь, что я еще не вернулся. Пока будем действовать по двойным стандартам, вести такую милую игру и придерживаться именно такой политики. Я к телефону подходить не буду.

— А потом? — робко спросила Настя.

Сын вырос и явно забирал все в свои пока еще детские, но уже почти мужские руки.

— Потом я подключу родителей, — вступил в разговор Олег, этот высокорейтинговый мальчик.

Друзья все продумали и разработали до мельчайших деталей и подробностей.

— И они обезвредят моего дорогого папочку, — закончил Семен.

— А как они это сделают? — несмело поинтересовалась Настя.

— Найдут как. Можешь не тревожиться, — подвел итоговую черту Семен.

Но Настя беспокоилась.

— Ведь это все-таки твой отец, — неуверенно напомнила она.

— Вот удивила! Можно подумать, что я этого не знаю! — пробурчал Семен. — Мам, да ты не волнуйся! Мы с Олегом так проработали все от первого шага до последней минуты, что вряд ли могли сильно в чем-то ошибиться.

И все-таки они ошиблись кое в чем.

Скандал разгорелся уже на следующий день, когда Елизавета Михайловна почти обо всем догадалась, а Надя позвонила брату.

Саша неистово орал на Шуру, набрав номер его мобильника. Катерина рыдала в истерике и проклинала всех друзей мужа оптом и в розницу, на время забыв об Эрике. Старшие Гребениченко категорично заявили сыну, что Таня отныне и навеки будет жить у них. Варвара Николаевна каялась и казнилась, что дала согласие положить внучку в клинику матери Умберга, хотя ее внутренний голос просто кричал, вопил и надрывался, умоляя этого не делать. Почему она его все-таки не послушала?!

Но последнюю точку в бурной, громкой семейной разборке поставила, как ни странно, Настя. Вспомнив методы Ларисы, она тоже набрала вечером номер Шуры и спокойно и тихо сказала бывшему мужу:

— Шурик, если ты попытаешься еще что-нибудь предпринять против Тани, Олега, Семена и всех остальных, учти — я немедленно сообщу куда следует о твоих занятиях! И добьюсь, чтобы там не остались равнодушными к моему заявлению. Уж можешь мне поверить! Группа «На-На» в действии…

Умберг поверил сразу на все сто и исчез вместе с Ларисой.

И все потекло по-прежнему.

Но никому не дано сойти с колеи, начертанной для негр Судьбой…

— Куда ты едешь, Надюша, на этот раз? — спросила мать, когда Надя закончила очередной урок с племянницей.

Таня радовала тетку все больше и больше. И в музыкальной школе уже заговорили о стремительных успехах девочки.

— В Швецию, — ответила Надя. — Улетаем в Стокгольм в понедельник. Так что ты, Танечка, как всегда без меня, играешь по моим заданиям.

Таня кивнула и улыбнулась.

— В Швецию… — задумчиво повторила Варвара Николаевна.

— Да, в твою любимую страну. На родину твоих предков, — улыбнулась Надя. — Передать что-нибудь от тебя Балтийскому морю?

— Пойдем в спальню, — словно не слыша дочь, произнесла Варвара Николаевна. — Мне нужно тебе кое-что сказать. Таня, поужинай без меня с дедом. Мы подойдем попозже.

Удивленная Таня кивнула и пошла кормить деда. Не менее удивленная Надя пошла вслед за матерью в спальню.

— Надюша… — неуверенно начала Варвара Николаевна, — я давно собиралась с тобой поговорить, но все не решалась… Хотя пришла пора… Особенно теперь, когда ты летишь в Стокгольм… В этом городе родился и вырос твой отец.

Надя несколько минут осмысливала информацию.

— Мама, ты очень устала… — осторожно сказала она. — Взрыв, Таня, Умберги и всякое такое… Саша прав — тебе нужно отдохнуть. Пусть он устроит вас с отцом в хороший дом отдыха или санаторий. Я ему сегодня же позвоню.

— Надя, я еще не сошла с ума и пока не повстречалась с глазу на глаз со старческим маразмом! — раздраженно отозвалась мать. — Володя — не твой отец! Только Сашин. Вы… как это называется?.. единоутробные брат с сестрой…

Надя пристально рассматривала мать. Нет, кажется, все в порядке… Абсолютно осмысленный, разумный взгляд… Или только кажется?..

— Что за ерунда? — Варвара Николаевна начала закипать. — Какая примитивная человеческая психология! И у тебя тоже, ты уж извини! Чуть что не так, немного выходит за рамки привычного, стандартного, затверженного, и сразу — сумасшедший! Больной! Клиника! Вот… — Она вытащила откуда-то из глубоко спрятанного среди одежды маленького конверта несколько листков бумаги, исписанных по-английски мелким, незнакомым Наде почерком, и протянула ей их. — Если вдруг не поймешь какую-нибудь фразу, я переведу. Но там все довольно ясно.

Надя взяла листки в руки.

— Что это? — Она уже почти догадалась о том, что держит в руках.

— Письма твоего отца. По странному и роковому для нашей семьи совпадению его звали… Александер фон Готтард… Мы познакомились с ним в Крыму… Еще до рождения Саши. А потом он приезжал в Москву. Дважды… Больше я его никогда не видела…

— Он… умер? — осторожно спросила Надя.

— Его убили… В Москве… Это узнал для меня Эрик Паульсен. Но ты читай…

И Надя погрузилась в эти строки, которые словно зазвучали в большой тихой комнате.

«А вообще ты всегда хороша — и радостная, и задумчивая, и грустная… Но мне не нравится, когда ты горюешь. Это понятно. Хотя в жизни печалиться приходится куда чаще, чем наоборот… Просто она так устроена, эта жизнь…»

«Не знаю почему — я никогда не был ни суеверным, ни сверхчувствительным, — меня не оставляет таинственное, неопределенное ощущение чего-то нового, что обязательно произойдет. И еще меня мучает чувство какой-то беды… Ты ведь знаешь, я все всегда люблю для себя объяснять. А сейчас не могу. И это мучительно и непонятно. Только не думай, будто со мной что-то случится. Я абсолютно убежден — со мной ровным счетом не произойдет ничего дурного, пока ты этого не захочешь, пока не откажешься от меня и будешь меня ждать и ходить на почтамт…»

«Варьюша, похоже, я устал. Впервые в жизни ощутил это и впервые в жизни говорю, точнее, пишу тебе, своей любимой… Но повторяю — пока ты меня ждешь, будешь ждать и верить в мое появление — я буду жить! Не знаю, откуда у меня взялась такая странная уверенность. Но взялась — и все… Люблю тебя. Люблю твои тихие шаги. Люблю твою неуверенную улыбку. Она словно сначала долго думает, стоит ли ей показаться, а уже потом возникает… Люблю твой голос. Варьюша, мне очень плохо без тебя. И если ты когда-нибудь меня разлюбишь — но ведь это вполне может произойти, почему бы нет? — я исчезну.

Нет, не бойся, я не покончу с собой, не брошусь в лестничный пролет, не куплю себе тонну снотворного и не пущу пулю в висок… Это все ерунда, выходы для внезапно ослепших. Я очень хорошо вижу. И буду хорошо видеть всегда. А поэтому и думаю, что твой уход вполне реален и закономерен.

Что это сегодня со мной? Какое необычное, не похожее на меня письмо… Будто его написал не я, а кто-то другой… Кто-то водил моей рукой и моей ручкой… Варьюша, мы обязательно увидимся. А у меня ведь нет твоей фотографии. И мне не останется даже такой малости… Мне не положено и не стоит хранить твое фото у себя. Как тебе — мое. Нам с тобой многого не положено. Но выпало любить… А это очень много. Это самое главное и больше всего на свете…»

— Я не перестала ходить на почтамт… Но их было всего три… — медленно заговорила Варвара Николаевна, когда дочь закончила чтение и подняла на нее изумленные и недоумевающие глаза. — Я берегла их много лет — единственное, что мне от него осталось… Даже фотографии нет… Ты прочитала, что он не мог, не имел права ее иметь…

— Да, но почему? — озадаченно прошептала Надя.

Папа — не ее отец?.. Но этого не может быть!.. Папа, которого она с детства так любила… А он ее… Папа, без которого она не представляла себе своей жизни…

— Ты не поняла?.. — удивилась мать. — А-а, ну да, ты все же выросла в иное время… Он занимался разведкой. Я даже не знаю, на какую страну он работал. Он жил везде и ездил везде. Свободно говорил на шести языках… Он был из очень богатой семьи. И все состояние их семьи должно по завещанию остаться его детям, которых якобы у него нет. А это его предчувствие чего-то нового — твое рождение, Надюша… В тот момент, когда я читала это письмо, о тебе не подозревала еще даже я… Сейчас, когда ты приедешь в Стокгольм, ты должна будешь вступить в права наследства. Я обо всем переговорила с Эриком Паульсеном. Он научил меня, как и что ты должна там будешь сделать и к кому обратиться.

— Мама, — укоризненно взглянула на нее Надя, — о каком наследстве ты говоришь? Что за ерунда? Зачем оно мне? И потом, самое главное — как и кому можно доказать, что я дочь этого… фон Готтарда? Здесь не поможет даже твой всесильный Эрик Паульсен.

— Да он здесь действительно ни при чем! — махнула рукой Варвара Николаевна. — Вот… — И она вытащила еще одну бумагу.

— А это что? — Надя раздраженно взяла лист в руки.

Сколько, интересно, еще таких бумаг заготовлено у матери на сегодняшний вечер?..

Та легко угадала мысли дочери и усмехнулась:

— Не волнуйся. Это последнее послание твоего отца, которое он отдал мне при нашей последней встрече в Москве.

Надя развернула тонкий лист. Завещание, заверенное по всей форме в Стокгольме, на имя Надежды Гребениченко, которую Александер фон Готтард признал своей единственной законной дочерью и наследницей всего немалого состояния его семьи… Сумма была указана астрономическая. Плюс недвижимость. Надя даже не стала сосредоточиваться на них.

— Мама, мне это не нужно, — упрямо и жестко повторила она. — Какой-то незнакомый мне человек… Я в глаза его не видела… И я люблю папу…

— Тебе покажут его фотографии в Стокгольме, — с досадой объяснила Варвара Николаевна. — И при чем здесь папа? Мало ли кто к кому привык… Он тебе никто… Понимаешь, никто! А деньги… Ты просто городишь чушь! Ей, видите ли, не нужны деньги! Нет таких людей на земле, которым они не нужны! В них нуждается даже Роман Абрамович! И потом, у тебя Олег… А теперь еще Таня, которую ты, я так понимаю, будешь воспитывать после нашей смерти. А уж Катерина подавится, но не отломит дочери даже сто баксов!

— Да, это правда, — согласилась Надя. — Только наши дети… Именно сейчас, когда они так себя повели… Отказались от нечестных родителей… Дети ведь тоже не обмирают по деньгам!

— Да зачем тут обмирать! — закричала Варвара Николаевна. — Вам просто надо жить! И жить хорошо! Раз уж вы имеете на это право! Законное! Признанное твоим отцом!

Надя вспомнила большой нос отца, с которого вечно съезжали старомодные очки. Он никак не хотел завести себе стильную дорогую оправу, хотя ему не раз предлагали это сделать. Саша даже как-то подарил. Но отец умудрился ее тотчас потерять…

— Папа меня вырастил… А ты и ему собираешься рассказать обо всем? Он, я так понимаю, ничего не знает?..

Варвара Николаевна оказалась не очень готовой к такому вопросу и чуточку смутилась:

— Ну… как же иначе?.. Но это потом, позже… Надюша, ты должна сделать то, о чем я прошу… Тогда я умру спокойно.

— Мама, ну какая связь между твоей спокойной смертью и этим наследством?! — не выдержала Надя. — Какой-то темный шпион!.. Скользкая личность!.. Непонятно откуда и зачем… Какие-то подозрительные деньги… Как ты вообще связалась с ним?

— Я любила его! — с вызовом ответила Варвара Николаевна. У нее некрасиво исказилось лицо. — Его, а не того человека, которого ты упорно называешь своим отцом. И не надо при мне порочить Алекса, называя его темным шпионом, а его деньги — подозрительными! Если бы вы могли с ним сейчас увидеться… Ты очень похожа на него.

— Ну ладно, прости, я не хотела тебя обидеть… — остывая, виновато пробурчала Надя. — А кто же его убил здесь, почему и за что?

— Я, — просто сказала мать.

— Ты?! — Надя опять подумала о срочной консультации психотерапевта. — Подожди, как это ты?.. Ты же любила его… За что? И потом… ведь, насколько я помню, ты же сама пять минут назад сказала, будто этот твой Эрик из посольства по твоей же просьбе узнавал о судьбе фон Готтарда. Зачем же ты морочила ему голову, если все знала и так?

— Нет, — сказала Варвара Николаевна. — Я как раз не знала. Не знала, что убила… Думала, что он просто ранен и снова уехал, не желая, конечно, меня выдавать. Ведь тогда уже родилась ты, и он тебя видел. Первый и последний раз… Тебе было полтора года…