Медвежий край

Глава 11

Воск’ычгавкы этлы н’аргын эк’улильыръукыльин: пук’ынчитэ нарайъонтык. —

«Вечером не кричите на улице: злые духи услышат»

(чукотск.)

Когда подошли к нужной двери, Антонина, оказавшаяся ближе всех, потянулась к звонку, но замерла под насмешливо-недовольным взглядом Березина. Через мгновение опомнилась, смущённо улыбнулась, отдёрнув руку, и без лишних уговоров отступила подальше, за мужчин. Сидор хмыкнул и промолчал.

Если учитель удивился составу делегации, вида он не подал, только бросил непонятный, напряжённо-нечитаемый взгляд на Эрыквына, озирающегося с любопытством и как будто совершенно не боящегося встречи с кэлы, которого опасается даже Умкы.

– Вы наконец собрались и у нас дома обыск проводить? Ну что ж, извольте, моя лаборатория к вашим услугам, – невозмутимо предложил Верхов.

– Мне бы хотелось задать пару вопросов Александру, – ответил Сидор.

В этот момент в прихожую выглянула Вера – кажется, из кухни. Антонина в своём углу напряглась, но никто ни на кого не бросился, только Эрыквын нахмурился и заметно подобрался.

– Что случилось?

– Позови Сашу, – велел Эдуард. – У господина полицейского к нему какие-то вопросы. – Прозвучало с явной издёвкой, но никто не придал этому значения.

– Конечно, проходите в гостиную.

В этой комнате с прошлого визита Антонины ничего не изменилось – те же тишина, покой, уют. Не дожидаясь напоминаний, она отошла в угол к письменному столу и опустилась на стул подле него, на всякий случай стараясь держаться подальше и от растений. Возможности разнообразных навьев она понимала очень смутно, но Вера явно любила эти цветы, и кто знает, насколько они отвечали ей взаимностью!

Саша пришёл через несколько секунд, всё такой же тихий и тонкий. Антонине вдруг подумалось, что он похож на сжатую пружину, того и гляди выстрелит. Сейчас чудилось даже, что он всё это время был страшно напряжён, и казалось странным: как она это не замечала? Или замечала, но списывала волнение на совсем другие причины?

– Присядь, – предложил Сидор, кивнул на диван, а сам взял один стул и поставил рядом. Мальчик взволнованно глянул на отца, на мать, но подошёл, не обратив внимания на замершего сбоку от дивана чукчу, словно того и не было вовсе.

Чета Верховых осталась стоять у прохода, в полуметре друг от друга. Вера обняла себя руками, глядя больным тревожным взглядом; Эдуард – заложил большие пальцы в карманы брюк, казался расслабленным и явно ни о чём не беспокоился.

– Скажи, где ты взял Clostridium botulinum? – спросил Березин ровно, доброжелательным тоном.

Антонина отметила, что он и вправду её дразнил, потому что название запомнил правильно, и насторожённо уставилась на мальчика, с затаённой надеждой ожидая его удивления и вопросов.

Мгновение Саша смотрел на уездного исправника широко распахнутыми глазами, кажущимися неестественно огромными на детском лице; родители в этот момент вспомнили друг о друге и переглянулись. А потом плечи ребёнка поникли, словно из него вынули некий кол, заставлявший до сих пор держаться прямо, голова повисла, а пальцы вцепились в ткань брюк.

– Их Семён Семёнович нашёл, – слабым, ломким голосом проговорил Александр. – В консервах вздутых. Мы хотели сывороткой заняться, поэтому выделили и начали размножать. А потом… Потом он умер. – Голос дрогнул, Саша шмыгнул носом и сжал руки сильнее. – Совсем. И я не мог их бросить… думал, сам попробовать… А потом…

Он всхлипнул громче, голос совсем пропал. Сидор пару мгновений наблюдал за ребёнком, которого душили рыдания, вздохнул и полез за носовым платком.

– Я не хотел!.. – выдавил Саша сквозь полученный платок. – Я хотел, чтобы мама… – Он опять запнулся.

– Ступай переоденься, – велел Березин. – Пойдём с градоначальником разговаривать, пусть думает, что с тобой делать.

Мальчишка, не поднимая взгляда от пола, вышел, и тут наконец опомнились его родители.

– Что происходит?! – шагнул к Березину учитель. – Какого чёрта?!

– Александр отравил окорок, из-за которого умер Оленев, – поднявшись, пояснил Сидор. – Метил в вас.

– Это бред! – Верхов мертвенно побледнел, глядя на полицейского с неверием и ужасом. – Это невозможно!

– Насколько понимаю, он хотел спасти от вас мать. – Сидор искоса глянул на Веру, которая до сих пор стояла изваянием, сжав в руках полотенце и потерянно глядя на то место, где недавно сидел её сын. – Если бы вас не стало, она могла бы уехать обратно в дом, о котором так тоскует, и перестала болеть. Наверное, он надеялся, что она уступит влюблённому Саранскому и тот увезёт её.

Верхов оглянулся на жену, вытаращившись, словно увидел её впервые в жизни, и вдруг расхохотался – громко, откровенно истерически, запрокинув голову. Антонина зачарованно уставилась на его горло, которое дёргалось резко и непроизвольно, словно оттуда пытался кто-то вылезти, и потому не успела увидеть, как исказилось лицо женщины.

– Ты-ы! – взвыла она. – Это из-за тебя! Ненавижу!

Пальцы прошли сквозь ткань полотенца, раздирая её на полосы, и с утробным рыком Вера кинулась на мужа – куда девались чахоточная томность и медленные движения! Искажённое звериным рыком лицо обезобразилось, глаза сверкнули рыжим пламенем, и Антонина испуганно втянула голову в плечи, силясь стать ещё незаметнее и уже почти жалея, что навязалась Сидору в компанию.

Березин же не бездействовал. Без страха заступил женщине дорогу, перехватил её запястья.

– Прекратите!

– Пусти! Убир-райся! – взревела она, и в голосе не слышалось уже ничего от прежней Веры – низкий, хриплый, бешеный, он не мог принадлежать человеку.

Легко, словно вовсе без усилия, Верхова отшвырнула в сторону мужчину в три раза крупнее её. Испуганный учитель шарахнулся.

– Ты не можешь! Ты клялась! – взвыл он.

Сидор врезался в стол, тот скрежетнул ножками по полу, с грохотом рухнула пара стульев. Но мужчина не упал и не отступил, прыгнул к Вере опять, схватил занесённую для удара руку за запястье – крепче, жёстче. Развернул её к себе – и сам отпрянул, инстинктивно уклоняясь от удара конвульсивно скрюченных пальцев.

Да нет, не пальцев – когтей! Зелёное сукно на груди вспороли четыре длинных глубоких пореза, словно ударил лапой огромный зверь.

Антонина ахнула и зажала себе обеими руками рот, лихорадочно соображая, чем может помочь. Ведь наверняка может, она ведь жiвница… Только для этого к обезумевшей женщине – или кем она была на самом деле? – требовалось прикоснуться! А заставить себя сделать это, да ещё прямо сейчас, было ой как непросто. Да как вообще можно встать и сделать шаг к этому непонятному разъярённому существу?!

Оставив пока в покое Верхова, Вера решила устранить препятствие на пути к нему, Сидора. Наседала на него, силясь ударить, а тот кружил по комнате, пытаясь не наткнуться на мебель, и – только уворачивался и примеривался, как бы поймать её за руки.

Эрыквын что-то громко сказал на своём языке, Сидор коротко огрызнулся. Только чукча не отстал, продолжил выговаривать с растущим раздражением. Березин замолчал, лишь стискивал зубы, но в какой-то момент не выдержал и взревел:

– Прекратить!

Рык вышел такой, что звякнули окна. Эрыквын испуганно отшатнулся, а Вера всё же нарвалась на ответную оплеуху. Сидор ударил почти без замаха, да и ударил – громко сказано, но женщина отлетела к окну, опрокинув несколько цветочных горшков, и там, среди обломков, затихла.

Бересклет уставилась на неё в растерянности, гадая, пора бежать и оказывать помощь или уже поздно? Но опомниться окончательно не успела, через долгое мгновение Вера зашевелилась. Бросаться в новый бой не стала, вообще не поднялась, а села, обняв согнутые ноги, уставилась на Березина хмуро, исподлобья. Измазанная землёй, бледная, но успокоенная, она выглядела зловеще, словно поднявшаяся свежая покойница, накануне преданная земле и теперь выбравшаяся за поживой.

Березин некоторое время молча стоял, собранный и сосредоточенный, но в конце концов поверил, что женщина не собирается продолжать драку. Поморщился.

– Спасибо, – бросил Эрыквыну.

– Дурные вы, мелги-тангит. Женщина, нет – какая разница, раз кэлы? – укоризненно качнул головой чукча.

Березин промолчал, глянул вниз на китель, пропитавшийся кровью, оттянул ткань.

– Погоди, обработать надо! – очнулась при виде этой картины Антонина.

– Царапины, – отмахнулся он.

– И всё же сними китель. – Она решительно поднялась и шагнула к нему, подхватив поставленный у дивана саквояж, чудом не затоптанный в драке.

Перевёрнутая кверху дном гостиная выглядела драматической декорацией, над которой кружилось несколько перьев, выпавших из разорванной подушки и поднятых вверх движением Антонины. Серый, дрожащий Верхов, прижавшийся к стене, пытался с ней слиться, но не убегал, и с куда большим ужасом смотрел почему-то не на свою жену, голыми руками исполосовавшую Березина, а на самого уездного исправника.

– Ну давай, не капризничай, – решительно насела Антонина на своего начальника. – Не то сама сниму.

Эрыквын что-то весело сказал, и Сидор усмехнулся, а Бересклет окончательно перевела дух. Взгляд карих глаз, до этого колючий и злой, ощутимо потеплел, в нём мелькнули смешливые искорки – мужчине явно хотелось что-то сказать, но он сдержался и не спеша взялся за одежду. Распустил кушак, принялся за пуговицы…

Бересклет намёк поняла быстро, да и что хотел сказать Сидор – тоже примерно догадалась. И почему промолчал, ясно: не в его характере скабрёзные шутки при женщинах отпускать, даже если одна из них сама напрашивается, а другая – вообще не пойми кто по своей природе. От смущения опять вспыхнули щёки и зашевелился где-то под рёбрами взволнованный ёжик, девушка отвела взгляд, но поворачивать назад не стала, поставила саквояж на диван и принялась искать необходимые средства. Как бы ни дразнил её Березин, сейчас он – пациент, которому нужна помощь.

Спокойная деловитость Антонины помогла и хозяину дома взять себя в руки, он отлип от стены, одёрнул жилет. Вера продолжала зыркать из своего угла, не нападала и не рычала, но и привести себя в порядок не пыталась.

– А теперь по порядку, – вскоре заговорил Сидор так спокойно, словно не было драки, словно не расстёгивал он сейчас рубашку, не сдерживая раздосадованной гримасы: порезы впрямь были неглубокими и неопасными, но боль причиняли настоящую и кровью мундир залили весьма щедро. – Кто такая Вера на самом деле и в чём она клялась?

Он снял рубашку, позволил Антонине себя усадить и даже сумел, хотя это было труднее всего, не отвлекаться на неё – смущённую, но сосредоточенно-деловитую, невозможно очаровательную в этом сочетании. Резко запахло каким-то снадобьем, тонкие девичьи пальцы пробежались вдоль порезов, совсем неощутимо на фоне тугой, дёргающей боли. Но следом за ними пришла приятная прохлада и облегчение, и Сидор не удержался от удивлённого взгляда на собственную кожу. Но нет, порезы никуда не делись – четыре длинные полосы поперёк груди и пара на левом плече. Просто доктор ему достался одарённый.

Березин покосился на жiвницу с признательностью и подбодрил Верховых:

– Или вы добром говорите, или я правду из вас вытряхну. Сам или с помощью шамана, безразлично. Я за эту землю и людей перед Богом и государем отвечаю, и нет разницы, лихих людей гонять или нелюдей.

То ли угроза помогла, то ли спокойный тон, но Вера подала голос:

– Я не делала ничего дурного!

– А я вас в острог и не тащу, хотя вот после этого мог бы, – возразил он, неопределённо дёрнув головой, но все поняли, что имелось в виду. – Слушаю.

Вера оказалась – ни много ни мало – амбой, духом-тигром, хозяином тайги, каким был её отец. Тот жил в лесу, пока однажды не встретил Елену, свою будущую жену, когда она с подружками ходила по ягоды. Грозный дух, сильный и статный, пал без борьбы, пленённый тёплым взглядом, русой косой и тонким станом. Его история, впрочем, оказалась счастливой: они с девушкой полюбили оба, искренне и самозабвенно, и отец той, бывалый охотник, не стал гнать странного зятя, который пришёл налегке и назвался странствующим охотником. Ничего не говорил, но то ли догадался, то ли почуял.

Амба оказался не только по-звериному хитёр, но и по-человечески умён и быстро нашёл себе применение – такое, чтобы и семья в достатке, и родная земля в порядке. А после негласного распоряжения императора, велевшего привечать навьев и договариваться с ними, дела и вовсе пошли в гору. О том, кто он такой на самом деле, знали единицы, всё больше из Охранки, даже родне не говорили, а для остальных это был просто везучий и ловкий человек, сумевший выбиться на самый верх.

Выросшая в любви и ласке Вера, унаследовавшая природу отца, ни минуты не сомневалась, что у неё будет такая же семья. Но ей с избранником не повезло. Верхов стал ухаживать за девушкой не по большой любви, а в надежде хорошо устроиться благодаря влиянию тестя. Но что-то Вера звериным нюхом чуяла, потому что не спешила рассказывать возлюбленному, а после – супругу лишнего. Потом тайна перестала быть таковой, и Эдуард взял с жены клятву, что она не даст его в обиду. Да постарался так, что обещание вышло нерушимым для духа – на крови, по всем правилам и законам Нави. Влюблённая дурочка, у которой к тому же на руках был младенец, долго не думала, пожалела любимого.

А у того уже была любовница, и перепугался он не на пустом месте: боялся, что за обиду дочери грозный тигр откусит голову, вот и потребовал с жены обещания – кровиночку-то отец не тронет. И хитро ещё так подловил, что не только от амбы она обязалась его защищать, но и вообще – от всего. А Верхов решил вовсе удрать на край света. Тут уж не до карьеры, шкуру бы сохранить да сбежать от постоянного бдительного ока тестя!

Тут-то и проявился истинный характер человека мелкого, подлого и трусливого: почуяв власть над тигрицей, обеспеченную хитрой клятвой, он принялся жить в своё удовольствие, помыкая ею и пытаясь тем заглушить собственный страх перед духом, ловко притворяющимся человеком. А Вера, чуждая местной земле, страдала и чахла без родных лесов. Однако сына искренне любила.

Его и Эдуард по-своему любил – как умел этот в общем весьма эгоистичный тип, тем более мальчишка, к его радости, рос человеком и даже проявлял зачатки дара жiвника. Верхов совершенно искренне не замечал, что сын тихо его ненавидит и винит в мучениях матери, да и Вера этого не видела, за что теперь отчаянно себя корила.

– А Саша не долго ли переодевается? И почему на шум не пришёл? – спросила в повисшей тишине Антонина, которая успела зашить Сидору пару самых больших порезов на груди, но рассказ слушала очень внимательно. Интересно было, а ещё позволяло не увлекаться лишним и неуместным.

Обнажённое тело её обычно не смущало, и пусть куда чаще в практике тела попадались мёртвые, но живых тоже хватало. Поначалу, девчонкой ещё, конечно, робела, всё же одно дело – картинки, а другое – человек в естественном его воплощении, но быстро привыкла и освоилась.

А сейчас, с Сидором, ощущала неловкость. Вовсе не оттого, что видела мужчину без рубахи, а оттого, что никак не могла увидеть в нём обыкновенного пациента, нуждающегося в помощи, и разогнать всяческие приятные, но неуместные и стыдные мысли. Потому что одно дело – накладывать швы и следить, чтобы человек боли не чувствовал, а совсем другое – непривычное желание коснуться, погладить окатую глыбу плеча, прижаться к широкой груди. Да ещё, на беду, губы до сих пор жгло от поцелуя, а на талии ощущалась тяжесть мужской ладони.

К лучшему, что часть внимания отвлекал необычный рассказ. А вскоре и вовсе стало не до личных волнений, когда выяснилось: Сашка Верхов пропал. Судя по всему, сразу, как его отослали, оделся да потихоньку дал дёру. Куда, зачем? Никому и в голову не мог прийти подобный исход!

Антонина боялась, что его мать опять начнёт бросаться на окружающих, но та повела себя как обычная женщина: безудержно разрыдалась, всё так же сидя среди разбитых горшков. Муж глянул на неё раздосадованно, но успокоить не попытался. Сидор дёрнулся было, но вовремя сообразил, что не в том состоянии и не в том положении. К счастью, был ещё Эрыквын, который не слишком-то проникся женскими слезами, но помог подняться, усадил в кресло и по просьбе исправника принёс воды. Принёс достаточно быстро, так что или с водопроводом управился, или в кухне где-то стояла набранная. А после поспешил отойти от хозяйки дома и присесть неподалёку от работающей жiвницы.

Отдать должное, под руку он не лез, вопросов не задавал и вообще помалкивал, только принюхивался заинтересованно, когда Антонина открывала тот или иной пузырёк. И глядел выразительно, пристально. Когда Бересклет не выдержала и уточнила, хотел ли он что-то спросить, чукча заверил, что интересно посмотреть за сноровистой работой и похвалил её, назвав хорошей, умелой шаманкой.

Березин, конечно, порывался бежать на поиски скорее, но быстро сдался под весом требований позволить доктору сделать своё дело. Спорил больше от беспокойства и чувства вины, что не сразу заметил пропажу, но и сам прекрасно понимал, что далеко мальчишка не убежит, даже если зачем-то подастся в тундру. Молча наблюдая за работой Бересклет и пропуская мимо ушей её недовольное ворчание, он пытался понять, отчего Сашка вдруг решил удрать – и не видел ответа на вопрос.

Вера продолжала убиваться, уверенная, что сын увидел её в ярости, испугался и убежал, и рыдала, что надо было сразу ему всё рассказать. С последней мыслью Сидор был согласен, но полагал, что Александр успел уйти раньше, ещё до того, как начался погром: при таком отношении к матери он бы скорее бросился ей на помощь, чем испугался.

Верхов откровенно тяготился всей этой сценой, шумными пришельцами, разгромом в квартире, да и побегом сына – тоже. Он сел на стул в углу, хмурился и молчал.

Антонина испытывала к нему смешанные чувства. Вроде и сам виноват, и тип он крайне неприятный, двуличный, гадкий, но разве одним этим он заслужил смерти? Притом столь мучительной, да ещё от руки собственного сына, о котором старался по мере сил заботиться.

Впрочем, Бересклет и Вере не сочувствовала глубоко и полно. Конечно, муж её обманул, но и сама хороша. Могла попросить о помощи отца, вряд ли она поклялась с ним не разговаривать, могла и ещё что-нибудь придумать, а она – молча страдала. От гордости, не иначе. Наверное, отец отговаривал от брака, а она не послушалась; сколько таких историй! Впрочем, и осуждать её Антонина не спешила: легко быть умной со стороны, задним числом.

Бересклет вообще старалась не думать о постороннем, а сосредоточиться на деле, хотя это и было трудно: слишком уж простой случай, словно в учебнике. Разрезы чистые, ровные, как скальпелем, кровь она почти остановила, шов самый простой – знай орудуй иглодержателем. И поле ещё такое просторное, мечта студента! Сердилась только, что лучше бы пациента уложить, и если бы она не обезболила, он бы куда меньше рвался, но – шила. Она прекрасно понимала, отчего мужчине сложно усидеть на месте.

Потому что Сашку в этой истории было жалко до слёз, и его побег добавил волнений. Из-за того, что мальчику вовремя не рассказали о природе матери и деда, из-за того, что родители его были поглощены собой и устроили такой клубок, оказалось сломано столько судеб! Его собственная, Хариной, а Оленев и Кунлелю вовсе погибли, Саранский чудом выжил и сильно мучился из-за тяжёлой заразы. А отец Веры? Едва ли он легко выкинул дочь из головы и забыл о внуке, но Сашка, кажется, деда совсем не знал. Они не только не виделись, но и писем вроде бы друг другу не писали.

В очередной раз Антонине подумалось, как же ей повезло с родными, и девушка пообещала себе, как только выдастся свободное время, ещё отписать матери, да побольше.

Эрыквын тоже не терял времени даром. Пока Бересклет заканчивала с пациентом, он попросил у родителей какую-то вещь, которой ребёнок постоянно пользовался, чтобы провести обряд и попробовать отыскать беглеца.

Антонина до сих пор не могла поверить в шаманские силы и техники, и пришлось в очередной раз напомнить себе, что чукча – не просто болтун и шарлатан, а вѣщевик, и пусть методы его своеобразны, но ничего сказочного в них нет. Да и к сказочным, наверное, не стоит относиться с пренебрежением, зашивая раны, нанесённые таким вот «выдуманным» созданием.

Особенно сложно стало себя убеждать, когда Эрыквын расселся на полу и принялся что-то монотонно наговаривать над потёртой перьевой ручкой, а после ещё – наигрывать на странной трещотке, которую засовывал в рот и извлекал ею протяжные вибрирующие звуки, помогая себе голосом. Получалось заунывно и зловеще, хотелось поёжиться и даже перекреститься. Антонина никогда ничего похожего не встречала, а местные, со слов Сидора, назвали этот инструмент ванныярар, «ротовой бубен».

Через несколько минут, когда Вера почему-то побледнела сильнее прежнего, словно звуки эти причиняли ей боль, а Эдуард начал нервно мерить шагами комнату, Эрыквын уверенно заявил, что мальчик движется в тундру вдоль берега, город уже покинул, но далеко ещё не ушёл.

На этих словах Сидор снова непроизвольно дёрнулся, словно намеревался встать и бежать на поиски, но Антонина его приструнила строгим взглядом и недовольным шлепком по плечу. Исправник шумно вздохнул, но подчинился, тем более что оставалось совсем немного.

Остаток этого времени он потратил на попытки убедить Антонину остаться в городе. Погода испортилась, не до прогулок, да и опасно, куда ей в длинной юбке? Но Бересклет твёрдо стояла на том, что жiвник пригодится, – мало ли куда влезет ребёнок, никогда раньше не уходивший от города далеко. В тундре, конечно, далеко видно, но могут и дикие животные случиться, и не только они. А юбку сменить нетрудно, всё одно заходить переодеваться: не идти же Сидору в драном окровавленном кителе!

Березин пытался отмахнуться от последнего довода, но всё решило ружьё: идти без оружия Сидор и сам не собирался. Конечно, горожане ходили за ягодами без оружия, и обычно ничем плохим это не заканчивалось, но исправнику было спокойнее с карабином. Его беспокоила наследственность мальчишки: если здешняя земля настолько сильно не принимала его мать, как бы и на Александра не ополчились духи. Он, конечно, не чах, как Вера, но всё же… Не эта ли природа потянула его сейчас в тундру? И как его встретят кэль-эт?

Когда Бересклет закончила, изведя на Сидора все бинты из запасов – этакую махину попробуй перевяжи толком! – двинулись домой. Чтобы не волновать горожан, Эрыквын временно уступил ему просторную накидку, лежавшую в котомке, благо чукча все свои вещи нёс с собой, не стал оставлять в доме приятеля. На плечах Березина та оказалась в натяг аж до треска, но добраться куда надо – достаточно.

Для скорости взяли скучающего возчика: возле порта всегда можно было кого-то найти. В городе их было совсем мало, потому что и город слова доброго не стоил, и попробуй ещё сыщи оленя достаточно сильного, чтобы суметь тащить телегу с грузом: их было лишь несколько, а остальные только по зиме работали – нарту-то по снегу тащить проще.

Раз уж не стали мчаться на поиски очертя голову, то к сборам Березин подошёл обстоятельно, но и то много времени не заняло. В небольшую котомку отправилось всё нужное, включая снадобья Антонины – не тащить же ради них весь саквояж. Пока девушка переодевалась у себя в комнате в тёплые штаны, Сидор тоже надел чистую и более привычную одежду, бросив мундир как есть – всё равно не спасти. Его было жалко: хороший, почти новый. Вот не носил, и начинать не стоило…

Обратно отправились через четверть часа всё на той же телеге – до края города, покуда та могла тянуть. Всяко быстрее вышло, чем на двух ногах. Там же подобрали ожидавшего Эрыквына, который не захотел кататься туда-сюда, и Березин вернул ему одежду.

Здешнее лето нечасто радовало хорошей погодой, но солнечные дни, пусть и холодные по меркам приезжих, случались. Однако сегодня суровый край показывал характер, и даже привычные местные жители удручённо качали головами. Ещё пару часов назад высокое и светлое небо накренилось, легло тяжёлой серой периной на каменное тело Тэмыля – павшего в бою могучего великана, давшего в местных поверьях имя самой большой на городской стороне вершине, Тэмлян. Покатая широкая гора вместе с обеими ближними сопками скрылась в холодной, влажной пелене, так что их местоположение даже не угадывалось – помнилось.

Было не так уж холодно, да и ветер почти вовсе стих, но стылая сырость пробиралась под одежду, заставляя неодобрительно ворчать и ёжиться даже Эрыквына, а Бересклет радовалась, что никто не пытается с ней разговаривать, иначе непременно испугался бы стука зубов. Она не мёрзла, но от этой ледяной влаги тело то и дело пробирала крупная короткая дрожь, и быстрая ходьба не помогала с ней справиться.

Укрытая туманом тундра выглядела нездешней и загадочной, словно за завесой простирался совсем другой мир, а вблизи лежало его преддверие – уже не тут, ещё не там. Пёстрый ковёр под ногами замер и затаился, словно мелкая живность исчезла. Пропал и вездесущий гнус, растворившись в тумане, пелена которого сгущалась, казалось, на глазах, всё ближе подтягивая горизонт.

Порой тишину разрывали тревожные отдалённые звуки, неразборчивые и неясные, но одинаково пугающие. Антонина невольно подавалась ближе к идущему рядом Сидору и хваталась за его локоть: казалось, что из тумана наблюдает нечто враждебное и выжидающее. Но идти под руку было не очень-то удобно, поэтому, немного успокоившись, девушка выпускала мужскую руку.

На третий раз Березину это надоело, он поймал спутницу за ладонь, отчего девушке вмиг стало спокойнее. Твёрдая, шершавая и, невзирая на погоду, тёплая рука была живой, реальной и понятной, и она послужила якорем в этом призрачном море, которое через полчаса сомкнулось вокруг и над головами, окончательно проглотив их – и весь мир. Тут уже заговаривать не решалась и сама Антонина: казалось, от человеческого голоса туманная стена треснет и придётся столкнуться лицом к лицу с тем, что до поры прячется за ней.

Как Эрыквын шёл по невидимому следу и вообще ориентировался здесь, Бересклет даже представить не могла, но шагал чукча уверенно, порой бормоча себе под нос и проделывая странные манипуляции. Он то останавливался, чтобы бросить что-то на собственный след, отпечатавшийся во влажной мягкой земле, то разбрасывал нечто невидимое в стороны, то опускался на четвереньки и внимательно вглядывался под полог стланика. Может, высматривал следы мальчика? Антонина ничего такого не замечала, но спрашивать поостереглась не только из-за общей тревожно-загадочной атмосферы, а просто из нежелания мешать: слишком сосредоточенным выглядел Эрыквын, как будто делал что-то очень сложное и важное.

Девушка потеряла счёт времени и не могла сказать, минуло полчаса, несколько часов или даже мимо волшебным образом промелькнули годы, незаметные в этом тумане, когда чукча остановился и торопливо нашарил на поясе мешочек, в котором лежал ванныярар. Она вопросительно, с тревогой глянула на стоящего рядом Сидора. Тот тоже хмурился и – Бересклет только сейчас это заметила – держал ружьё в руке, наготове.

Первый дрожащий зычный звук заставил Антонину дёрнуться, второй – испуганно заозираться. Казалось, туман вокруг заволновался, плескаясь в такт горловому пению шамана и его помощника – музыкального инструмента. Звук растекался в тумане, закручивал его короткими рваными спиралями. Звук окружал.

Эрыквын, продолжая играть, задвигался. Сначала он коротко притопывал ногами и странно встряхивал головой, а потом забился всем телом, подпрыгивая и изломанно выгибаясь, поскакал по кругу. Антонина пыталась убедить себя, что это всё скоморошеские кривлянья, но нечто внутри упорно сопротивлялось: не то древний инстинкт, к которому взывал разошедшийся шаман, не то – чутьё жiвницы, которое пусть и не позволяло сознавать работу вѣщей, но всё же роднило её с чародеями другого дара. Это нечто заставило в тревоге податься ближе к Березину, который тоже относился к происходящему уж слишком серьёзно для образованного человека. На порыв спутницы он даже не улыбнулся, обнял её свободной рукой и придвинул к своему боку. Его рубаха чукотской работы из тонкой оленьей кожи оказалась мягкой на ощупь и пахла тёплой, домашней сыростью. Сейчас этот запах успокаивал.

Туман двигался, протягивал прозрачные лапы, но их отсекал живой звук ванныярара и движения Эрыквына. Раз, другой, третий… Сидор вскинул ружьё к плечу, удерживая одной рукой, повернулся вполоборота, прижав Антонину крепче и сдвинув так, словно она ничего не весила.

Наблюдая за Березиным, убеждать себя в театральности происходящего было всё сложнее. Может, пару дней назад Бересклет и сумела бы объяснить его волнение последствиями контузии, которая ещё бог знает как может сказаться на человеке, но не после сегодняшних событий. Не после того, как своими глазами видела вроде бы человеческие пальцы тихой болезненной женщины, играючи вспоровшие уездному исправнику китель и кожу.

Сквозь пение шамана то и дело пробивались неразборчивые голоса. И туман будто бы сплетал из себя отдельные гротескные фигуры – слишком тёмные, чтобы быть просто его частью.

Антонина глубоко вздохнула и, зажмурившись, тряхнула головой, пытаясь сбросить наваждение. Открыв же глаза, едва сдержала испуганный вскрик.

Прямо перед ней стояло нечто чудовищное, и будь Бересклет послабее нервами – непременно попыталась бы спастись бегством. Это нечто – живое, движущееся и глядящее – выглядело куда страшнее старых полуразложившихся трупов.

Оно стояло на единственной ноге, и единственную свою руку, растущую где-то под шеей, протянуло вперёд, к людям. Непроглядно-чёрное одеяние скрадывало очертания туловища – если таковое вообще имелось. Голова уродца выглядела почти нормальной, чем пугала ещё больше. Человеческие, густые, сальные чёрные волосы струились широкими прядями, где-то свивались в жгуты. Некоторые из них шевелились сонными змеями. Лицо – цвета сажи – искажала гримаса ярости, а такие же чёрные нечеловеческие глаза матово блестели, как у тюленя. Во всём существе не получалось найти, как ни старайся, ни единого пятнышка иного цвета.

Во всех них. Существ было много, они толпились вокруг на небольшом расстоянии, тянулись к людям. Безобразные лица, гротескные тела… Словно некий злой насмешник собрал могучей горстью два десятка человеческих тел, грубо перемешал их, поделил – как придётся, как сложится, – обмакнул в самые чёрные чернила и вдохнул в то, что вышло, жизнь.

Взгляд Антонины метался с одного, безглазого, лица к другому – с двумя ртами и половиной носа, к третьему, с которого свисали на коротких верёвочках глаза, к четвёртому, к пятому – одно омерзительней другого. Их рты открывались, исторгая клокочущие звуки, с какими прибой перекатывает камни: попробуй разобрать! Отчаянно хотелось вновь зажмуриться, но так стало бы ещё страшнее.

Дар жiвницы отзывался на окружение странно, ничего подобного Бересклет прежде не испытывала. Чёрные создания были, существовали и не являлись видениями – дар никогда не обманывался в таких вопросах, – но чем они были – не понять. Нечто эфемерное, расплывчатое и едва уловимое, но опасное и, кажется, весьма могущественное.

Если бы она могла ощущать радиацию, та должна была бы производить схожее впечатление.

Эрыквын всё быстрее продолжал скакать вокруг, ускорялся пульс ванныярара, сливаясь в дребезжащий охрипший гул, который то и дело обрывался – поначалу редко, но с каждой минутой всё чаще. Ничего хорошего это не сулило.

И точно: вот шаман запнулся, а вот одна из чёрных ладоней схватила его за плечо. Чукча вывернулся из захвата, но стало очевидно: чары его слабели. Всё новые и новые кривые нечеловеческие лапы тянулись, всё ближе и опаснее они становились, всё сильнее редел туман, открывая следующие шеренги тёмных фигур.

Нарастающий гул, в который уж вовсе не различимо слились завывания Эрыквына и голоса безобразных существ, оборвался громом. Антонина испуганно вскрикнула, вжалась в Сидора ещё теснее – и только после этого осознала произошедшее.

Выстрел. Выстрел оглушил – её и, кажется, весь маленький жуткий мир вокруг. Мир резко и кисло пахну́л порохом.

Сидор в ответ прижал крепче. Показалось – утешая, но нет, движение имело другую цель. Березин дотянулся до затвора, и его протяжный, долгий звук надорвал повисшую тишину. Повисшую не просто так – над неопрятной землистой кучей, которой опала одна из чёрных фигур и две следующих за ней.

Кем бы ни были эти чудовища, свинца они боялись как живые.

– Инэнвичевкэ! К’ынвилгитык! – рвано, с расстановкой проговорил Сидор. «Не мешайте! Остановитесь!»

Кэль-эт разгневанно загомонили в ответ, заволновались – не требовалось разбирать издаваемые ими звуки, чтобы понять настроение. Они не привыкли, что человеческое оружие способно причинить вред или даже убить, а Сидор – не вдавался в тонкости и не пытался понять, отчего в его руках обычный карабин становится опасен для необычных существ. Пользовался тем, что имел.

Атаку Березин почуял загодя, как чуял затылком летящие в батарею снаряды. Кэль-эт ещё сами не пришли к согласию, а он знал: драки не избежать.

– За спину! – тихо рыкнул и Эрыквыну, и Антонине.

Поздно было корить себя за мягкотелость и согласие взять девушку с собой, оставалось пытаться защитить сейчас. Благо повиновалась она беспрекословно, только окинула диким взглядом расширенных от испуга глаз и вцепилась сзади в ремень.

Не так она должна была познакомиться с тонким миром…

В Эрыквыне Сидор не сомневался, прикроет. Пусть они никогда не были друзьями – сказывалась разница в отношении к этому понятию и раздражающий Березина трепет чукчи перед Умкы, – но в таком деле на шамана можно было положиться.

Хорошо, карабин был заряжен полностью. Плохо – времени перезарядить не дадут, а духов слишком много. И что делать после – неясно…

Березин почти не целился, с такого расстояния не промазать. На каждый выстрел приходилось два-три кэль-эт: их прошивало насквозь, и дальше уже как повезёт, кто за кем стоял. Сидор не частил, а духи – пугались и не отваживались нахлынуть всей толпой. Одна надежда, что они не умели считать и не знали, сколько в карабине патронов…

От напряжения воздух вокруг казался густым и вязким. Березин дивился медлительности собственных движений и неповоротливости проворных обычно кэль-эт. Хрипло, надрывно, из последних сил лязгал за спиной ванныярар – то ли тренькал по зубам, то ли так проржавел от натуги голос уставшего шамана.

Как ни тянулось время, а вот в стволе последний патрон.

– Убирайтесь, пока живы! – потребовал Сидор по-русски, не сумев с ходу вспомнить слова чужого языка.

Если бы духи навалились гурьбой, тут-то людям конец. Но – боялись. Мир окрест замер в ожидании: у кого первого сдадут нервы.

Если бы не широкая спина исправника и жёсткий кожаный ремень, за который можно цепляться, первой не выдержала бы Антонина. Паника накатывала волнами, каждая из которых разбивалась с грохотом нового выстрела и заставляла всё крепче вцепляться в жёсткую тёмную кожу, отчего края ремня больнее врезались в ладони.

Всё это было слишком для неё. Только сегодня Бересклет узнала о реальности этих сказочных персонажей, не сумела до конца не то что принять – осознать! «Слишком» было с самого начала, когда пальцы безобидной, скромной, тихой Веры Верховой располосовали грудь Сидора подобно острым когтям, но тогда всё закончилось быстро. А сейчас…

Они не могли, не должны были существовать, эти чудовищные смоляные человечки!

Хотелось, чтобы всё закончилось прямо сейчас, видение растаяло и оказалось, что Антонина задремала, сидя за столом в избе. Или хотя бы – чтобы Сидор усмехнулся, потрепал по голове, как ребёнка, спросил с насмешкой: «Испугалась?» И она бы честно призналась в собственном страхе и от души пообещала больше не напрашиваться в такие истории. Ладно бы их окружали люди, там она смогла бы хоть чем-то помочь, а здесь? Она даже не понимает, что это такое!

Впрочем…

Как-то же она их чувствует, и чувствует в них некое подобие жизни. Что, если попробовать воздействовать на это подобие? Хоть как-то. Наверное, хуже не будет…

Сложнее было решиться не от этих сомнений: поможет, не поможет ли? Куда надёжнее стояла стена собственных принципов и привычек: слишком хорошо её выучили, слишком правильные вещи вложили в голову. Долг жiвника – нести жизнь, хранить её и оберегать, а причинять вред – табу. Ударить, выстрелить – это не столь страшно и сложно, как заставить себя применить чары во зло. Даже попробовать. Даже защищаясь. Потому что одно дело – причинить боль, чтобы отрезвить и отпугнуть пьяного дурака, а тут требовалось другое, требовалось бить на поражение, не зная, чем именно обернётся удар – и для жертвы, и для неё самой.

Подтолкнул вид шамана, на которого она бросила взгляд через плечо. Эрыквын был бледен, едва двигался, а посеревшую кожу покрывали мелкие капли пота.

Подтолкнуло напряжение, исходившее от Сидора, которое она ощущала всей кожей.

Подтолкнул последний выстрел.

Антонина не разбиралась в оружии и не могла бы объяснить, почему решила, что этот выстрел – последний. Наверное, ощутила по тому, как особенно подобрался после очередного раската грома Березин.

Девушка зажмурилась, чтобы не отвлекаться, и уткнулась лбом в спину Сидора, между лопаток, чтобы хоть немного успокоиться. Большой, сильный, надёжный, он казался одиноким островом в беснующемся от лютого шторма море, единственным укрытием. С ним рядом, спрятавшись за широкими плечами, легко верилось, что всё закончится хорошо.

Привычка отдавать не значила неумения брать. Редко, но жiвникам приходилось делать и такое. Да, куда естественнее подобное действие сочеталось с убийством: забрать жизненную силу, что в этом может быть благого?

Но если забрать немного? Не у человека, а у какой-то части. У паразита, которого непросто достать хирургу. У опухоли, готовой убить.

Методика была ещё сырой, не опробованной толком, а Антонина и вовсе никогда не практиковалась, только слышала и читала чужие работы. Да, теоретически представляла, в этом не было ничего сложного, действие казалось естественным, а другого выхода не находилось.

Засело в голове предупреждение: ни в коем случае не впитывать забранную силу, потому что это опасно для жiвника, грозит чем-то сродни отравлению. Как же была фамилия автора статьи? Звучная такая, татарская, на «Ха»…

Впрочем, и без чужого совета Антонина вряд ли смогла бы одолеть брезгливость и прикоснуться ко всему этому – чёрному, шевелящемуся, чуждому. План был прост: дёрнуть на себя, а потом схваченным – ударить. И будь что будет.

С последнего выстрела прошло едва ли больше пары секунд, пусть и растянулись те немилосердно, длинными смоляными каплями. Сидор напружинился, приготовился поудобнее перехватить карабин – даст бог, и как дубина сойдёт против кэль-эт, коль уж добрый свинец работает исправно. Не успел только придумать, как быть с Бересклет, испуганно сжавшейся позади.

Духи не закричали – взвыли в один голос, да так, что заложило уши, и по контуженой голове словно мешком с песком шарахнуло, аж искры из глаз сыпанули. Тёмные фигуры шарахнулись в стороны, частью сгинули в тумане, частью – опали грязными кучками, словно из них вышел весь воздух.

Позади сдавленно охнула Бересклет, но этого оглушённый исправник не услышал, а вот то, что она начала падать, заметил и успел среагировать. Подхватил побледневшую в синеву девушку одной рукой, стараясь не терять из виду окружения, да только кэль-эт было не до людей.

– Антонина!

– Всё в порядке, – слабо откликнулась та. Сознания она не потеряла, просто ноги подкосились да руки ослабли, так что поддержка пришлась очень кстати. Бересклет шмыгнула носом, коснулась его кончиками пальцев – те окрасились алым. – Погоди, позволь, я… – Она завозилась, пытаясь найти на своём пальто карман, а в том – носовой платок.

– Это ты их так? – сообразил наконец Березин.

– Я старалась. – Губы тронула неловкая бледная улыбка. Шмыганье носом не помогло, несколько капель крови всё равно сорвалось – на губу, на пальто, на рубашку исправника. Антонина тихо ругнулась, прижимая платок к лицу.

– Ты страшный человек, – улыбнулся Сидор, продолжая придерживать жiвницу и напряжённо поглядывать на маячащих поблизости духов.

Бересклет, не рассчитавшая сил, а вернее – с перепугу вложившая столько, сколько смогла, на ногах держалась едва-едва и опоре радовалась. Не говоря уж о том, что это было приятно: то, как крепко и бережно прижимал её к себе Березин. Даже на долю мгновения удалось обмануться и забыть, где они и что вокруг.

Ненадолго, впрочем.

– Некрасивая твоя жена, но шаманка сильная, как раз по Умкы! – уважительно просипел рядом Эрыквын, поглядывая на Антонину с восхищённым одобрением. – Мынн’эвтумгэтык!

– Нет.

Лицо Сидора закаменело, а короткий ответ прозвучал столь зло и резко, что шаман даже отшатнулся и проворчал что-то обиженное. И, кажется, разозлила Березина последняя фраза, а не назначение Антонины его женой или сомнения в её красоте, которые сама девушка приняла с облегчением: вот уж чего ей точно не хотелось, так это ухаживаний местного охотника. Между собой пусть коренные жители сами как хотят разбираются и живут, а она их привычки перенимать точно не хотела.

– Что он сказал? – всё же полюбопытствовала Бересклет.

– Потом. – Исправник поморщился и дёрнул головой, напоминая, что они не одни и не дома.

И вовремя, потому что ровно в этот момент в тумане и поредевшем, робком строе кэль-эт наметилось движение. Чёрно-белое море заволновалось, зашелестело и раздалось в стороны, открывая широкую просеку, укрытую привычным уже стлаником. В пятке саженей от замерших людей в неподвижном крошечном лесу мелькнуло что-то крошечное и белое, такое, что если бы не воцарившиеся безветрие и тишина – и не заметить, и значение не придать.

Но вот саженью ближе деревца раздались в стороны, открывая бегущее существо с кошку размером, похожее на крупного суслика. Мгновение – существо ещё ближе и больше, а к концу испуганного вздоха Антонины прямо перед ними остановился рослый белый олень с тяжёлыми, развесистыми рогами, впряжённый в длинную белоснежную нарту, с которой сошёл рослый, статный мужчина.

Эрыквын ахнул, неразборчиво забормотал, быстро опустился на колени, скинул свою сумку на землю и принялся что-то в ней выискивать, не умолкая. Загадочный мужчина удостоил его лишь мимолётным взглядом, подошёл к Березину, оказавшись вровень с могучим исправником, а, может, и выше.

– Вы пришли, убили моих слуг, что теперь? – заговорил он сердито.

Говорил на чукотском, но Антонина, которую Сидор снова задвинул за спину, поняла, что хоть и не разбирает отдельных слов, но общий смысл вполне сознаёт.

Очень хотелось проявить любопытство и задать пару вопросов, хотя бы о том, кто таков этот их новый собеседник. Ясно же, не обычный человек, уж слишком впечатляюще он появился и слишком почтительно относились к нему кэль-эт. Но Бересклет поостереглась: лучше не привлекать к себе лишний раз внимание могущественного непонятно кого, да и Сидора не отвлекать. Вот и оставалось украдкой рассматривать новое лицо, выглядывая из-за локтя Березина, и выискивать признаки чего-то загадочного, из Нави родом.

Не находилось. В отличие от жутких духов, этот вполне мог сойти за охотника. Очень умелого и богатого, судя по надменно задранному носу, но – человека.

– Твои слуги сами напали. – Березин ответил незнакомцу прямым спокойным взглядом. – Мы искали потерявшегося мальчика и никому не причиняли зла.

– Мальчика? – явно удивился незнакомец. Лгал или впрямь не видел?..

Тут к нему подступило одно из чёрных существ и что-то торопливо зашелестело на ухо. Антонина невольно навострила уши, но ни слова разобрать не смогла, даже ни одного членораздельного звука не уловила.

– Ах, ты про огненного зверя, огнивный чужак! – протянул охотник и, сощурившись, смерил Березина новым взглядом. – Что ты за него хочешь?

– Как это? – опешил исправник. – Я мальчишку к матери привести хочу, она с ума сходит!

– Молодой зверь, неопытный. Но сильный, – возразил незнакомец. Мгновение помолчал, пока ошарашенный Березин силился подобрать слова, и решил: – Будем говорить, Умкы.