Медвежий край

Глава 9

Пинэн’у тывэкэлик’эй – к’ыетги морыкы. —

«Получите повестку – придёте к нам»

(чукотск.)

В учебный класс Березин вернулся как раз вовремя, чтобы остановить кровопролитие. Не буквально, конечно, до драки вряд ли дошло бы, но конфликт не просто назрел, а развернулся.

Бересклет стояла в дверях химической каморки, непримиримо скрестив на груди руки, словно Илюкэн’эр – Полярная звезда, сторожащая в местных суевериях проход в другие миры и именно сейчас отказывающаяся пропустить шамана-путешественника. В роли последнего, пытаясь проникнуть на ту сторону, обильно жестикулируя и что-то доказывая, выступал Верхов, а за всем происходящим, замерев от любопытства, наблюдали притихшие за своими партами школяры.

Сидор бы тоже присоединился к ним и понаблюдал, тем более зрелище предстало презабавное: Эдуард Олегович возвышался над Антониной почти на голову, оба были слегка взъерошены, а девушка к тому же – непривычно строга и насуплена, отчего казалась ещё милее обычного. Только насладиться зрелищем не удалось, Бересклет сразу заметила начальство и окликнула:

– Сидор, ну наконец-то! Скажите ему, что в комнату заходить нельзя, пока я занята осмотром!

– Сидор Кузьмич, ну, право слово, какой осмотр? – обернулся и Верхов. – Что вы там отыскать хотите, взрывчатку? Ещё вот мышьяк имеется, я его хоть сейчас предъявлю! – Учитель выглядел раздражённым и недовольным, но в руках себя держал. – У нас важное занятие, нужно продемонстрировать опыт, ну как же так?!

– Антонина, что-то нашлось? – начал Березин с главного.

– Необходимые для выращивания бактерий приборы, которые не вполне уместны в школьном классе, неожиданные книги и некоторые подозрения, которые я не успела проверить, когда пришёл Эдуард Олегович. – Бересклет метнула на упомянутого сердитый взгляд.

– Продолжайте, – велел Сидор. – Эдуард Олегович, убедительно прошу не мешать следствию и обойтись сегодня без опытов.

– Возмутительно! – Верхов недовольно тряхнул головой и отступил в сторону.

– Я могу помочь? – обратился Сидор к помощнице.

– Могли бы, да только мы тут не развернёмся, – с сожалением сообщила она. – Но всё же можно вас на два слова?

Березин окинул взглядом Верхова, который в раздражении перекладывал свои записи и явно ждал, пока посторонние освободят кабинет. Лучше было бы впрямь выйти в коридор, но кто знает, что учитель мог учудить за это время? В итоге Сидор поставил на ближайшую парту небольшой ларец с тяжёлой медной ручкой и защёлками, в котором хранились нужные для следственного дела мелочи, а после решительно шагнул вперёд, вынуждая Антонину отступить вглубь каморки, и аккуратно притворил за собой дверь. Вряд ли Верхов станет подслушивать при учениках, а репутация Бересклет не успеет пострадать за пресловутые два слова.

Внутри было тесно, но не настолько, чтобы не суметь развернуться, а вот копаться в шкафах и ящиках вдвоём уже точно не вышло бы. Да Сидор и один мог не поместиться и уж непременно что-то неловко смахнул бы локтем, пытаясь лавировать промеж предметов мебели. Счастье, что у него в хозяйстве завелась миниатюрная и притом достойная доверия Бересклет.

Длинный пенал чулана напоминал скорее кусок коридора, чем комнату. Пыльное окно давало мало света, а электрического освещения сюда не протянули. Антонина отыскала и зажгла лампу, но даже её свет как будто не мог разогнать сумрак, пропитавший здесь сам воздух и ряды разновеликих шкафов, стащенных с миру по досочке. С навесными и врезными замочками, иные – вовсе без дверей, вот там – этажерка ящиков… Затесался даже один хромоногий комод, подпёртый большим округлым камнем. Под окно втиснулся старый стол и стул перед ним, на столе возвышался частокол лабораторных подставок и какие-то вовсе не понятные несведущему человеку коробочки и конструкции.

Часть дверец была открыта, позволяя заглянуть внутрь и обнаружить, что не столь уж страшен объём работы, как виделось на первый взгляд: многие полки пустовали, в других стояли и лежали желтоватые свитки наглядных пособий, убранных с глаз. Из покосившегося шкафа против входной двери застенчиво выглядывала ручка швабры.

– Что именно вы нашли? – спросил Сидор, подперев спиной дверь, чтобы не наследить лишнего.

– Я больше чем уверена, что бактерии выращивали тут, – заговорила Антонина. – И почти уверена, что занимался этим Верхов, потому что больше некому. Сомневаюсь, что на подобное способна его жена или кто-то ещё из местных жителей. Ну разве что покойный Лаврентьев мог бы, всё же это был весьма неординарный человек, но когда это было!

– Прежде вы были настроены не столь решительно. Отчего так переменились?

– Всё просто, здесь нашлась инструкция. Конечно, не впрямую описание, как кого-то ботулотоксином отравить, но трёхлетней давности альманах журнала «Друг здравия» Общества русских врачей, это нечто вроде сборника самых интересных статей за полгода, которые… Неважно! – Отметив, что начала углубляться в ненужные детали, она перескочила к главному. – Важно то, что там профессор Иван Петрович… Впрочем, я опять не о том, простите! Обширная статья в журнале посвящена Clostridium botulinum и методам их обнаружения. Главным образом, конечно, в тканях трупа и продуктах жизнедеятельности больного, но принцип понятен и пригоден для любых других вещей, например для консервов. Это сложно, требует много оборудования и времени. Автор проводил исследования в прекрасной лаборатории, оснащённой по последнему слову науки, а чтобы повторить подобное в здешних условиях, требуются даже не столько знания, сколько изрядный опыт. И всё необходимое для подобных манипуляций оборудование здесь имеется.

– Так, может, и Верхов не умеет? – с сомнением предположил Сидор. – Тут замок – пальцем откроешь, а он же не круглые сутки здесь.

– Это верно, людей много ходит, – признала Антонина. – Тут, кажется, со всей школы богатства хранятся. И географические карты, и небольшой глобус попадался, и для уборки инвентарь, даже вазы какие-то и посуда. Вот только штука в том, что дело это небыстрое. – Она явно ожидала этого или подобного вопроса или сама успела им задаться, поэтому отвечала бойко, без запинок. – Тут же не так, чтобы смешать два порошка, щёлоком залить и готово. С микроскопом возня, с пипетками, с нагревом. Один раз культуру высадить, подержать при определённой температуре, да не десять минут, а несколько часов, и в другой раз разделить, потому что с первого оно вряд ли выйдет… В окороке столько их было, что без намеренного выращивания не обойтись. Бактерий тут, понятно, не найти уже, если какие следы и остались – столь ничтожные, что мне их не почувствовать, а иными методами вылавливать – уж больно долго, трудно и, главное, ничего не гарантирует. Но нет, Сидор, кроме Верхова, больше некому было заниматься, он не мог не заметить, что здесь хозяйничает кто-то другой.

– А если припрятать в какой из шкафов? – охотно поддержал спор Сидор.

– А провода?

– Прикрыть чем-то, и кто в потёмках разберёт… – пожал плечами Березин. – Или вы полагаете, что приборы эти никто не перемещал?

– Сложно утверждать наверняка, на них почти нет пыли, – усомнилась она. – Отпечатки бы сличить… Вы же умеете это, верно?

– Дело нехитрое, не чета разведению ваших… как их? Клостридиев, – подначил он со столь спокойным и серьёзным лицом, что Антонина устыдилась.

– Простите, но я уж не знаю, чего от этих мест ожидать…

– Тут всё же ссыльнопоселенцы под боком, за ними пригляд нужен, так что не совсем мы дикие. Но правда ваша, больше привыкли по старинке. Вы заканчивайте здесь, а я понятых найду.

Нынешний урок Верхов худо-бедно провёл, пусть и не так, как собирался, а следующий не состоялся. Березин успел обернуться аккурат к его началу и невозмутимо сообщил школярам, что занятие отменяется, и сорванцы даже из вежливости не сумели скрыть радости.

Никаких обвинений и подозрений оглашать при посторонних Сидор не стал. Виновен учитель или нет – это ещё предстояло установить, не хотелось ославить его прежде того на весь город. Языки-то без костей, и от слухов отмыться потруднее, чем оправдаться от обвинений. Дождавшись, пока в классной комнате осталось пять человек и дверь закрылась, разъяснил понятым их обязанности и суть происходящего, не вдаваясь в подробности и причины.

– Вы… всерьёз? – с изумлением и возмущением уставился Верхов на полицейского. – На каком основании, позвольте узнать?!

– Отчитываться я перед вами не обязан, тем более что не дом ваш обыскиваю, а общественное место с разрешения директора, – рассудительно отозвался Березин. – Но извольте, поясню. Окорок, которым отравился Оленев и другие его гости, был нашпигован ядом преднамеренно. Здесь, судя по всему, расположена единственная на весь город лаборатория, оснащённая всем необходимым для выведения бактерий, создающих эту отраву, и мы установим, кто ею пользовался и когда.

– Вы… подозреваете меня?! – осознал он наконец. – Но это безумие! За что мне убивать Оленева?!

– Его, положим, не за что. А вот избавиться от Саранского – мотив крепкий, – проговорил Сидор, внимательно наблюдая за поведением и лицом Верхова.

– Вы шутите, верно? Какой же?

Почудилось, или и правда в его глазах мелькнул страх, некий призрачный отблеск осознания безвыходности и безнадёжности? Или Сидору слишком хотелось это увидеть, а учитель просто осознал тяжесть обвинения и боялся не разоблачения, а уверенности полицейского исправника в его вине?

– Ревность. Он ведь оказывал знаки внимания вашей жене, разве нет?

Верхов мгновение смотрел на Сидора, некрасиво, странно вытаращившись, словно его только что обвинили в пособничестве инопланетчикам в захвате мира, а после – с тем же чувством в голос расхохотался. Вот только было в этом смехе нечто откровенно гиенистое, истерическое, с подскуливанием, какое начинается порой от недостатка воздуха и невозможности остановиться.

Сидор смотрел на него столь же спокойно и задумчиво, понятые – двое немолодых служащих городской управы – тревожно перешёптывались, поглядывая с опасением. Антонина, ожидавшая в дверях складской каморки, напряжённо хмурилась. Кажется, она хотела что-то сказать, но не решалась при посторонних.

– И тем не менее убедительно прошу вас сейчас без глупостей, бежать всё одно некуда.

– Это нелепо! – сквозь смех всхлипнул Верхов. – Ревновать Веру? Да никуда она не уйдёт!

– Отчего же? – спросил Сидор с ощутимой прохладцей: очень ему не понравилось пренебрежение, прозвучавшее в голосе Эдуарда Олеговича. – Она привлекательная женщина, отнюдь не старая, а Саранский – человек упрямый.

– Никуда она не денется, я вас уверяю! Она… – всё ещё некрасиво подхихикивая, продолжил настаивать учитель, но запнулся, немного смешался и перешёл на уже более сдержанный тон: – Даю слово, что повода ревновать жену у меня не было никакого, это последнее, что могло бы прийти мне в голову!

– Следствие определит, – ровно ответил Березин.

Этот человек и прежде не будил в нём симпатии, а после столь демонстративно и грубо выказанного пренебрежения к собственной супруге вызывал неприязнь. Вот только личное отношение не основание для подозрений, которые, напротив, ещё ослабли и потеряли убедительность.

Как бы ни обстояло всё на самом деле, а в этой самоуверенности Верхов был искренен и крепко верил в привязанность к нему жены. Отчего – вопрос интересный, но к расследованию не имеющий касательства, зато подобное отношение на корню рубило крепкий, на первый взгляд, мотив и давало повод ещё сильнее заинтересоваться личностью Веры Верховой, допросить которую Сидор намеревался после окончания обыска.

Времени всё это заняло изрядно: уж больно кропотливая работа. Снять отпечатки у Верхова, до сих пор, кажется, не верящего в шаткость собственного положения, – это мелочи, тем более что и отпечатанные пустые дактилокарты имелись, и типографская краска с валиком, чтобы «откатать», да и закопчённым на свече стеклом воспользоваться в крайнем случае – невелика сложность.

А вот в кладовой пришлось повозиться. Выбрать подходящую поверхность, присыпать тонким угольным порошком, обмахнуть легчайшей беличьей кистью лишнее, приложить подготовленную клейкую полоску, благо их запасено в достаточном количестве – получать положено, а тратить не приходится. И так с каждым из нескольких десятков предметов, а с иными – и не в одном месте, и всё это – с его загрубелыми крупными пальцами, которыми ещё поди приноровись к этакой мелюзге.

Понятые, поначалу смотревшие с большим интересом, вскоре заскучали и стали потихоньку смещаться к выходу из каморки, к яркому свету и свежему воздуху, и Березин не стал их останавливать. Антонина наблюдала из-за его плеча, указывая новые цели – сначала на столе, а после и на полках, – и тоже заметно скучала.

Рутина близилась к концу, когда через дверной проём донёсся возбуждённый гул нескольких голосов, которые старались не кричать, но говорили одновременно и оттого сливались в один рой. Сидор хмуро глянул на ожидавшие его внимания предметы и решительно поднялся, не питая ни малейшего стыда за испытанное в этот миг облегчение: не любил он всю эту мороку и с удовольствием перепоручил бы кому-то другому. Но из других имелась только Бересклет, просить которую ещё и об этом было совестно.

Аккуратно раздвинув понятых и постаравшись протиснуться мимо, не вжимая разночинцев в шкафы, а если вжимая – то неглубоко, Сидор шагнул в классную комнату. Пока выбирался, действующих лиц там прибыло, хотя Березин прекрасно помнил, как запирал дверь. Ясно: Верхов открыл и теперь едва сдерживался от торжествующих взглядов в сторону уездного исправника, потому что в класс вошла Вера, следом ещё пара учителей, среди которых Сидор с лёгким чувством гадливости обнаружил Удальцову. Никак она жене и сообщила.

Вера выглядела ещё более тонкой и бледной, чем Березин помнил. Прибежала, видать, в том, в чём была дома – тёмном платье и пуховой шали, хотя обычно без пальто и шляпки не выходила, даже если день считался по местным меркам жарким. Волосы слегка растрепались, у лба собрались тонкими паутинными колечками и прилипли к коже, а глаза, казалось, совсем запали.

– Сидор Кузьмич! – прянула к нему Верхова, пытаясь отдышаться. – Не арестовывайте моего мужа! Я клянусь, он ни в чём не виноват, он не мог!

– Присядьте, Вера Ивановна, – насилу припомнил он отчество учительской жены.

– Молю, Сидор Кузьмич! – не послушалась она, порывисто схватила его за руку ледяными тонкими пальцами. – Эдуард не мог никого убить!

– Сядьте, Вера Ивановна! – твёрже повторил Сидор и, взяв её под локоть, отвёл к ближайшей парте. – А посторонних прошу покинуть помещение. – Он угрюмо глянул на дверной проём, из которого продолжали сочиться любопытствующие. Как и ожидалось, стоило начать следствие открыто, и весть об этом разнеслась по городу со скоростью степного пожара.

Под тяжёлым взглядом недовольного исправника люди смешались, стали отводить глаза и неловко тесниться к выходу, но выйти не успели: навстречу им решительно рвался ещё один желающий поучаствовать в драматической сцене.

– Матушка! – Взъерошенный и отчего-то бело-красный, пятнами, Саша Верхов буквально вкатился в кабинет, бросился к притулившейся на край сиденья женщине и сразу – ей в ноги, прижимаясь к коленям. – Матушка, для чего вы из дома вышли, да ещё вот так? Всё хорошо будет!

– Саша, ты что тут делаешь?! – Она едва сумела справиться с изумлением и машинально пригладила торчащие вихры. – Ты на уроке должен быть, ступай…

– Матушка, идёмте! Вам домой надо! – в голосе мальчишки зазвучали слёзы.

Сидор наблюдал за сценой пару мгновений, стиснув зубы. Отчаянно хотелось разогнать весь погорелый театр, даром что участники его были на диво искренними, Верхова здесь же заковать в кандалы да передать на другой берег под присмотр и прекратить слезливый балаган. Но, конечно, порыву он не поддался.

– Посторонние – вон! – тихо рыкнул он на зевак.

Хватило этого да едва качнуться в сторону двери, как зрители бросились прочь, просочившись разом в узкий проём, словно тараканы, только, в отличие от насекомых, вежливо закрыли за собой. И – Сидор готов был биться об заклад – притихли с той стороны, прислушиваясь.

– Матушка, идёмте! – продолжал увещевать Александр. – Это ничего, всё хорошо будет, не пропадём! Да и мир не без добрых людей, помогут…

– Саша, что ты такое говоришь! – Вера нахмурилась, но зато взяла себя в руки, немного успокоилась и в какие-то несколько мгновений стала выглядеть более живой, на тускло-серое поначалу лицо вернулись краски. – Твой отец ни в чём не виноват. Сидор Кузьмич, Эдуард не мог никого убить, я уверена! Тем более – из-за меня, у него не было ни единого повода для ревности! Мы с Андреем Ильичом Саранским просто добрые друзья, и ничего больше.

– Разберёмся, – уронил тот, глянул на Верхова.

Отец семейства независимо стоял в стороне, опираясь на учительский стол ладонью, и поглядывал на жену с непонятным выражением в глазах, не предпринимая попыток подойти, а сына и вовсе как будто не видел.

Странно выглядела эта семья. Березин припомнил слова Антонины о Верховых и похвалил точность подобранного описания: эти двое словно жили отдельно друг от друга, даже не как соседи, а как будто не всегда замечали само существование супруга. Да, Вера примчалась просить за мужа, но… для чего? Она и в первый момент не попыталась к нему приблизиться, как повёл бы себя близкий человек, даже, кажется, не глянула на него, и после всё внимание уделяла сыну.

Что это? Некий шантаж со стороны Эдуарда Олеговича? Её принудили к браку, и оттого она, конечно, просит за него, но… не за него, как бы странно это ни звучало?

Версия была хороша, но одно не клеилось: неприязни к мужу Верхова тоже не питала. Равнодушие. Сидор видел много семей – и счастливых, и несчастных, – но подобного безразличия в превосходной степени прежде не встречал.

– Вера Ивановна, вашего мужа пока никто не арестовывает. Идёт обыск. Если выяснится его непричастность – так и пойдёт себе домой. А вы ступайте теперь с сыном вместе, я к вам после зайду, тоже пару слов спрошу.

– Матушка, идёмте, правда! – оживился Саша.

Семейство Верховых выпроваживалось неохотно. Вера вновь пыталась ухватить Березина за руку, сын – продолжал её увещевать. Сидор терпел по большей части молча, наблюдая за происходящим хмуро и то ли устало, то ли обречённо, – Антонина затруднялась подобрать верное слово. И если бы выдалась сейчас возможность обменяться с начальником мнениями, они бы оказались весьма единодушны: её тоже очень смущало происходящее. Отчего эта сдержанная женщина – Вера Верхова – так цеплялась за хмурого и, если быть честной, немного пугающего Березина, а не за супруга, которого вроде бы боялась потерять? И не было в этом никакого кокетства, она, кажется, вообще не задумывалась о том, что ведёт себя странно.

Наконец Саша увёл мать прочь, и та ушла, ни разу не оглянувшись на мужа, стойко расправив плечи – и шагая нетвёрдо, слабо.

В классной комнате сразу стало пронзительно тихо и как будто немного холоднее.

– Продолжим. – Сидор снова шагнул к чулану, чтобы закончить с отпечатками, и Антонина двинулась следом, мучимая желанием высказаться, но прекрасно понимающая: не время и не место.

Закончили вскоре, работы оставалось немного, и аккуратно надписанные – у Березина оказался удивительно красивый, ровный почерк – образцы улеглись в коробку из серого грубого картона. Протоколы, бланки – всё это заняло ещё с десяток минут, и в учебном классе осталось трое. Верхов к этому моменту совершенно успокоился и вернулся за свой рабочий стол, занялся какой-то бумажной вознёй – мало ли в жизни учителя писанины!

Слишком спокоен он был, и это изумляло. Для виновного – слишком, для безвинного – особенно. У него не было причин для столь полного и безоговорочного доверия Березину, и он не мог исключать возможности, что убийство припишут ему, если посчитают улики достаточными. Однако он явно не испытывал никаких сомнений. До прихода супруги, Антонина это видела, нервничал и метался, и хотя пытался заниматься делами, но бывало, тревожно поглядывал на дверь в каморку. А теперь – словно отрезало.

– Эдуард Олегович, я бы хотел задать вам несколько вопросов.

Сидор не попытался втиснуться за ближайшую парту, а присел на край крышки. Антонине почудилось, что крепкая и добротная мебель под немалым весом просела, но – с молчаливым достоинством, с каким всю жизнь сносила безобразия обычных своих мучителей. Бересклет притулилась за соседним столом, чтобы наблюдать за допросом и не мешаться.

– Слушаю вас, – милостиво кивнул Верхов, словно Березин явился к нему на приём в роли просителя, но уездного исправника это не смутило.

– Вы хорошо знали покойного Лаврентьева?

– А он-то здесь при чём? – изумился учитель. – Семён Семёнович почти год как умер!

– Ответьте на вопрос. – Сидор и бровью не двинул.

– Больше наслышан, а лично знаком только шапочно, – справился с растерянностью учитель. – Я, слава богу, здоровьем крепок, медициной не интересовался. Он иной раз с пособиями для класса помогал, вот того господина именно Лаврентьев презентовал, – он кивнул на беззубо улыбающийся из угла скелет, – но это давно было, уж лет с десять. Любил очень с детьми возиться – и мальчишками, и постарше.

– Кого-то особенно выделял?

– Не сказал бы. Видел интерес и способности – возился, а нет – так и не уговаривал никого. Сашку вот вдохновил, а я и не возражал: хорошее дело, полезное.

– Часто Александр у него бывал?

– Едва ли не всё свободное время проводил, когда тот не занят был, – сообщил Верхов. – Но я по-прежнему не понимаю…

– А ваша супруга часто его посещала?

– Она слаба здоровьем, так что нередко. Вы что же думаете, Семён Семёнович с того света явился, чтобы Оленева отравить?!

– Я бы не стал наговаривать на столь почтенного человека, да и мотива у него не было, – ответил Березин невозмутимо. – Ваша супруга интересовалась химией?

– Да что вы заладили?! Супруга, Лаврентьев! – закипел Эдуард Олегович. – К какому чёрту эти вопросы вообще?! Вера в химии разбирается, как свинья в золотом шитье!

– Не горячитесь, – едва заметно поморщился Сидор. – К делу это не имеет отношения. Если угодно, меня интересует ваше окружение и доказательство отсутствия у вас мотива для убийства Саранского. И будьте добры, сдерживайтесь в выражениях, здесь девушка.

– Прошу прощения. – Верхов хмуро глянул на Антонину, которая к этому моменту уверилась, что начальник о её присутствии забыл. Ан нет, всё он помнил.

– Так, стало быть, Лаврентьев прочил Александра себе в преемники? Не Томского же.

– Вот уж верно, тот только на принеси-подай годится. – Учитель неодобрительно качнул головой. – Но не думаю, что он строил столь далекоидущие планы, всё же Саша ещё ребёнок, сейчас одного хочет, на другой день – третьего.

– Александр сильно переживал, когда старик умер?

– Я бы не сказал. Расстроился, конечно, но так и все расстроились.

– Спасибо. Больше вопросов нет. Если желаете, можете идти домой. – Сидор поднялся.

– То есть вы меня не подозреваете? – удивился Верхов.

– Не больше, чем час назад, – неопределённо отмахнулся Березин. – Идёмте, Антонина.

Та с готовностью поднялась, тихо попрощалась и шагнула в открытую спутником дверь. По коридорам шли молча, уж слишком много любопытных ушей торчало из каждой щели – и школяров, и их учителей, – а вот на улице Антонина не утерпела.

– Сидор, зачем вы задавали эти вопросы? Ведь не для мотива? Вы полагаете, что Вера пыталась убить мужа? Или Саша? Но он совсем ребёнок! И даже очень талантливый мальчишка не обладает нужными знаниями, умениями и, главное, достаточным временем, чтобы заниматься выведением бактерий. Да и где бы он взял образцы?! И ни он, ни Вера у Оленева не бывали! Звучит фантастически! Я понимаю, отчего вы думаете на него, – потому что больше как будто и некому, да и отношения с отцом у них очень уж странные, но… А куда мы идём? – наконец опомнилась она.

– В больницу, – уронил Сидор. Шагал он с таким видом, словно спутницу если и слушал, то с теми же чувствами, с какими иной раз реагируют на шум прибоя. Но нет, вопросы он слышал. – Проверим Саранского.

– Думаете, могло что-то случиться?

– Надеюсь, вы сумеете его разбудить для пары слов.

– Да, наверное, – неуверенно согласилась Антонина. Несколько шагов сделала, искоса поглядывая на Березина, потом всё же не выдержала: – Сидор, скажите, что вас так встревожило? Даже если допустить, что всё это в самом деле устроил Александр, история выходит драматичной, но мне казалось, подобное не способно столь сильно вас впечатлить…

– Пожалуй, – рассеянно согласился тот. – У них странные отношения. У Верхова и его жены.

– Это вы ещё мягко выразились! – Антонина неодобрительно качнула головой. – Не представляю, отчего Вера так держится за этого человека? Она ему словно совершенно не нужна! Только… Всё равно не понимаю. Жаль, но это ведь её выбор, верно?

– Верно. Не берите в голову. – Исправник вновь поморщился, явственно давая понять, что продолжать разговор не намерен, и Бересклет, бросив последний раздосадованный взгляд, постаралась уважить чужое нежелание отвечать на вопросы.

Вместо продолжения беседы Сидор вдруг остановился, словно вспомнил что-то важное, поставил свой ларец на землю и сунул обе руки в карманы штанов. Мгновение – и на свет появилось полтора десятка монет разного достоинства, огрызок карандаша, пара сложенных обрывков бумаги и, к изумлению Бересклет, несколько простеньких браслетов явно чукотской работы. Под любопытным взглядом девушки Березин выбрал один, но дарить его, хоть такая растерянная мысль и успела проскользнуть у Антонины, не стал, а совершил вовсе странное: ссыпав остальную мелочь обратно, легко, почти без усилия, порвал тонкий кожаный шнурок, стряхнул с него десяток грубых неровных бусин – не то каменных, не то деревянных, не то костяных – и швырнул под ноги. После чего с прежней невозмутимостью продолжил путь.

– Это что за шаманские практики? Или снова не брать в голову? – спросила Бересклет. Постаралась равнодушно, но вышло всё одно – ворчливо.

– Не сердитесь, Антонина, – мягко попросил Березин. – Эту вѣщицу мне дал один знакомый с наказом порвать, если надо будет поговорить с ним. Бог знает, как у него эти чары работают, но я подобное и у наших вѣщевиков встречал. А всё остальное… Нечего говорить, я сам пока ни в чём не уверен, одни лишь мутные догадки. Как пойму – вы первая узнаете.

– Обещаете? – подозрительно уточнила Бересклет. Получилось по-детски, и она не сдержала смешка.

– Слово офицера, – улыбнулся исправник в ответ, и мутный осадок, вызванный очередными недомолвками, растаял, что Антонина отметила не без самоиронии и определённых подозрений на собственный счёт.

Не в обещании было дело, а в одной только этой улыбке, которая очень красила Сидора и задевала что-то в душе девушки. Всё же без бороды Березину было куда лучше. Да, привыкнуть к нему молодому было трудно, но чувства он вызывал совсем иные – немного смущающие, но приятные. Антонина ловила себя на том, что с ним таким хочется кокетничать и улыбаться куда больше, чем раньше, даже несмотря на грозный вид.

К счастью, в больнице стало не до сторонних мыслей. Томский, недовольно поглядывая на Сидора, коротко ответил, что ухудшений у пациента не было, и предложил Бересклет пообедать, прежде чем заниматься больным, но девушка только отмахнулась: что там того занятия! А услышать, что хотел спросить Березин, не терпелось.

Однако сдаваться столь просто Артём не собирался, постарался зайти с другой стороны: оставив жiвницу хлопотать над охотником, шагнул к Березину.

– Сидор Кузьмич, коль уж вы позволяете себе считаться женихом Антонины, так хоть приглядывайте за ней! – заговорил он с непонятным напряжением.

Бересклет, которая, конечно, всё это слышала, бросила на мужчин раздосадованный взгляд и почувствовала, как у неё потеплели щёки. Она постоянно забывала, а вернее – старательно не помнила обо всех этих слухах, легкомысленно отмахиваясь от них и уверяя себя, что год как-нибудь переживёт и под венец её не тащат, значит, и беспокоиться не о чем. Обсуждать этот вопрос с Сидором было неловко, она и не пыталась, а сейчас вдруг задумалась – отчего он не пресекает эти разговоры? Тоже полагает бессмысленным бороться, поболтают да устанут?..

– Антонина достаточно взрослая и разумная особа, чтобы не нуждаться в присмотре, – ровно отозвался тот.

– Так и что, заботиться о ней не надо? – продолжил наседать Томский.

– Неприлично обсуждать присутствующего в третьем лице, – осадил Сидор.

– А мы обсуждаем вас, потому что…

– Вы не могли бы помолчать и не мешать мне? – не выдержала Бересклет и метнула на мужчин полный недовольства взгляд.

Сидор коротко кивнул, а Томский, на мгновение словно попытавшись втянуть голову в плечи, буркнул коротко:

– Выйду, покурю.

Повисла желанная тишина, только почему-то сосредоточиться Антонине всё равно оказалось очень сложно, теперь и тишина давила, а в голове вертелся короткий спор мужчин. И вроде бы ничего обидного никто из них не сказал, но напряжение, которое невесть откуда появилось в как будто простых словах, вызывало странные ощущения и вопросы.

Антонина не отличалась чрезмерной наивностью и прекрасно понимала, на что всё это походило и что могло послужить камнем преткновения между двумя малознакомыми людьми, которые прежде не общались вовсе, да и теперь, на первый взгляд, не имели причин для споров. Кроме предмета их разговора.

По всему выходило, Томский ревновал. Иначе с чего бы ему так заботиться о её питании и в этаком ершистом тоне напоминать исправнику о слухах? И если подумать – а прежде Антонине, увлечённой пациентом и следствием, было не до того, – эта самая ревность вместе с мужским интересом объясняли и внезапную перемену в фельдшере, и его откуда-то взявшееся прилежание, и вот эти попытки проследить за её режимом дня – не иначе как ухаживания.

Бересклет терялась, не понимая, что с этим делать. Да, Томский оказался лучше, чем виделся поначалу, зла на него девушка не держала, но уж точно не собиралась отвечать на его чувства, если они и впрямь откуда-то взялись. От мыслей об этом стало ещё более неловко: а вдруг она незаметно для себя давала ему некие авансы, отчего он решил, будто ухаживания будут приняты? Сказать бы ему всё как есть, но бог знает, что выйдет! На неё рассердится – это пусть, но ведь дело пострадает! Только она перевела дух, что помощник оказался толковым, а теперь что, опять оставаться одной на таком огромном хозяйстве?

Но ложную надежду давать – подло. Равно как и непостоянных мужчин, Антонина терпеть не могла ветреных девиц, дразнивших поклонников и крутивших ими как заблагорассудится. Была у неё такая знакомица в гимназии в старшем классе, слова доброго не стоившая, и совсем не хотелось сейчас на неё походить даже в малом.

И с Сидором тоже непонятно. Он как начал ненавязчиво её опекать с самого первого дня, так и продолжал, а она привыкла принимать эту заботу как отеческую, снисходительную. Да только сейчас на него посмотреть – ничего отеческого не найдёшь даже при желании! Молодой, привлекательный, холостой мужчина. Заботился он искренне и явно не ждал ничего взамен, но от одного ли только чистого благородства?

Главное, о нём Антонина уже не могла думать столь же решительно и категорично, как о Томском. Даже наоборот, мысль о том, что он может находить её привлекательной и испытывать нежные чувства, взволновала и вызвала сильный душевный трепет.

Наверное, к счастью, что нынешняя процедура, которую требовалось провести над Саранским, была нетрудной, иначе в рассеянном состоянии, увлечённая посторонними мыслями, Бересклет могла бы и навредить. А с другой стороны – может, важное дело увлекло бы и помогло выкинуть лишнее из головы?

А так она проверила состояние пациента, убедилась, что дышит он самостоятельно и без проблем, на всякий случай обезболила, обеззаразила ранку – всё это позволял сделать дар жiвницы. Подумав, наложила шов – быстрее заживёт, закрепила кусочек стерильной марли пластырем.

Допрашивать она разрешила не сразу, сначала удостоверилась, что Саранский достаточно сносно себя чувствует, и всё равно лишний раз предупредила Березина, чтобы не усердствовал. Тот понимающе кивнул. За действиями девушки он наблюдал с лёгкой, едва заметной улыбкой, но совсем не насмешливой, а такой, от которой Антонина смущалась ещё больше.

– Я постараюсь спрашивать так, чтобы не приходилось много говорить, – начал Сидор, опустившись на стул рядом с постелью больного. – Если можете ограничиться лёгким кивком – так и делайте. Вы помните вечер у Оленева?

Антонина тихонько присела с другой стороны от койки, чтобы следить за самочувствием охотника и ходом беседы, но Березин без напоминаний неплохо понимал состояние свидетеля и очень старался его не утомлять.

К сожалению, пролить свет на личность отравителя Саранский не сумел. Он немного опоздал на встречу, пришёл последним, и все закуски уже были на столе, так что не представлял, оставался ли Верхов наедине с окороком или нет. Конфликта у них тоже не было, но Андрей Ильич был бы, кажется, не против его начать. Поколебавшись, он признался, что влюблён в Веру, но уважает её выбор и ни на чём не настаивал. Намекать пытался, давал понять, что готов тотчас увезти, куда скажет, по одному её слову: охотником он был едва ли не самым удачливым в городе, а в запросах очень скромен, скопил немало денег, уж хватило бы устроиться. Но Вера оставалась непреклонна, и он довольствовался дружбой.

Окажись на больничной койке Верхов, и другого подозреваемого не стоило и искать, но сейчас Саранский был жертвой, а вот чьей…

А дальше разговор свернул в странном направлении, Сидор начал задавать вопросы о Вере Ивановне, причём вопросы более чем неожиданные. Так они узнали, что женщина, даже выходя на улицу, никогда не отходила далеко от дома, не ходила за ягодами, хотя дома явно их собирала, не гуляла вдоль реки. Не носила вещей, сшитых местными жителями, довольствовалась старой лисьей шубой, которую привезла с собой из дома. Андрей пытался подарить ей обновку взамен поистёршейся, но Вера отговаривалась тем, что выходит слишком редко и ни к чему ей такая красота. Ещё она очень боялась большого огня, никогда не посещала шумные праздники с обязательными кострами. Не любила оружия, что казалось влюблённому мужчине очень трогательным, и Саранский старался не встречаться с ней при ружье.

Больше у Сидора вопросов не осталось, и Антонина, напоив и, с его согласия, усыпив утомлённого охотника, наконец смогла дать волю любопытству.

– Для чего вы так подробно выспрашивали о повадках Веры? Да ещё столь странные вещи. Разве есть что-то необычное в боязни огня?

– Я пытаюсь понять, что эта женщина может предпринять, – проговорил он и поднялся, чтобы отставить стул в угол. – Давайте дождёмся…

Но чего именно – сказать не успел, дверь без стука распахнулась, и в палату заглянул незнакомый молодой мужчина.

– Доброго денёчка, доктор! – кивнул он, просачиваясь в палату целиком. – Антонина Фёдоровна, только на ваши лёгкие руки уповаю!

– Что-то случилось? – нахмурилась она.

Проситель не выглядел ни заметно взволнованным, ни хворым, напротив, вполне крепким и энергичным. Высокого роста, с тёмными волосами и чистой улыбкой, он явно имел в своих предках какой-то из азиатских народов, но разная кровь смешалась прихотливо и результат выдала необычный: широкие скулы, глаза немного раскосые, но голубые и широко открытые, а волосы, хотя и чёрные, но волнистые и по виду мягкие. В глазах читалась хитринка, добавлявшая плутовского обаяния, и Антонине подумалось, что для него с подобной наружностью нашлось бы немало ролей в театре и от поклонниц отбоя бы не было.

– Страшный недуг со мной приключился, весьма деликатного свойства, такого, что при посторонних сказать неловко… – признался он, смущаясь. – Дозвольте, прекрасная доктор Бересклет, наедине вашей помощи взалкать!

Только Антонина и слова сказать не успела, к неожиданному пришельцу шагнул Березин, которого тот поначалу явно не заметил.

– Ты, Марат, сначала мне наедине обскажи, – хмуро велел он заметно побледневшему страждущему, который попятился и вот теперь стал походить на нездорового человека.

– О! Сидор Кузьмич, и вы тут… А я и не видел… А вам так лучше, честное слово! – зачастил он, через силу улыбаясь и отступая из палаты. Березин угрожающе двигался следом.

Бересклет пару мгновений с изумлением разглядывала аккуратно прикрытую полицейским за собой дверь, пытаясь осознать странное происшествие и понять, как к нему относиться. Наверное, стоило бы пойти спасать нерадивого посетителя, пока он и впрямь не стал больным? У Березина кулачищи – с голову обычного человека, и настрой, показалось, отнюдь не добрый. Но всерьёз испугаться за здоровье пришельца не вышло: Антонина даже представить себе не могла, что должно было случиться такого, чтобы Сидор перешёл к рукоприкладству.

Потом она напомнила себе, что не очень-то хорошо его знает, ни разу не видела в гневе и одному богу ведомо, на что он способен, – всё же неоднократно контуженный, сам говорил. Она даже поднялась с места и, встревоженно прислушиваясь, не послышится ли крик или звук драки, шагнула к двери. Но выйти не успела, Березин вернулся в палату один.

– Что вы с ним сделали? – вырвалось у Антонины.

– Объяснил, как нехорошо врать и отвлекать вас от работы.

– От меня так люди шарахаться начнут, – нахмурилась она, позабыв, что совсем недавно это её вполне устраивало.

– Такие – к лучшему. Колодин здоров как волк, зато до женщин охочий, – ответил Сидор и зачем-то добавил: – Нечего вам на его «деликатные проблемы» смотреть.

– Ну знаете ли! – ахнула Бересклет, до глубины души возмущённая этакой категоричностью. – Врач и срамные болезни лечить должен, вашими стараниями мне за это жалованье положено. Что же вы, лично инспектировать будете, на кого смотреть?

– Колодин не болен, – упрямо повторил полицейский.

– Да вы-то почём знаете?!

– Я Марата знаю.

– Так, может, и лечить их тоже вы станете, коли по одному только лицу диагноз способны поставить? – рассердилась она.

– Не лечиться он пришёл, а на докторшу глянуть да в углу зажать! – Березин нахмурился ещё больше.

– Я способна за себя постоять, – отозвалась она, и сама прекрасно понимавшая, что загадочный Марат явился именно за этим. На его лбу крупными буквами читалось предупреждение: «Кобель». Вот только ничего бы он не смог сделать жiвнице, получил бы по рукам – и всего проблем.

– Да уж вы постоите, – отмахнулся Сидор. – В конце концов, я ваш командир и за вас отвечаю…

– Командир выискался! – больше прежнего возмутилась Антонина. – Вы мною командовать во всём намереваетесь? А я, может, решила внять вашему требованию и замуж выйти, это тоже надлежит с вами согласовать?!

Ей бы остановиться и задуматься, отчего вроде бы правильные слова Березина вдруг показались обидными и чего другого она ждала, с чего так расстроилась, но разговор и стоящий перед ней, нависающий сверху хмурый полицейский исправник не давали на то времени и возможности.

– За Колодина, что ли? – растерялся мужчина.

– А хоть бы и за него, не всё ли равно! – совсем уж разошлась девушка. – Вы мне только по сплетням жених, а командиру до моих женихов никакого дела быть не должно. И вообще, вы желали какие-то свои секретные догадки проверить, вот и ступайте, там покомандуйте! А я здесь больными займусь, с вашего позволения.

– В компании Томского? – уточнил Березин.

– Он фельдшер! Конечно, в его компании. Хорошего дня! – решительно заявила Антонина и непримиримо скрестила руки на груди.

– Хорошего дня, – угрюмо попрощался Сидор и вышел.

О сказанных сгоряча глупых словах Антонина пожалела почти тотчас же, как за Березиным закрылась дверь палаты. Даже шагнула в сторону выхода, но шумно вздохнула, уронила руки и отвернулась к пациенту. Конечно, глупо было набрасываться на него со своим возмущением, но ещё глупее будет теперь помчаться следом с этим вот «подождите, я передумала!». Тем более, некоторые слова совсем не хотелось брать назад, и сам Сидор тоже хорош, наговорил не пойми чего.

Что он взъелся на этого Колодина? Да и на Томского заодно. Словно и впрямь – приревновал, другого объяснения у Антонины не нашлось. Только поди пойми, отчего начал с этакого рычания, словно и впрямь медведь, а не взрослый, обычно сдержанный мужчина!

Метание мыслей Бересклет, которая, за неимением других дел, решила прибраться после небольшой операции и успокоить себя такой пустячной, не требующей внимания суетой, прервал осторожный, вежливый стук в дверь.

– Да, войдите! – разрешила она, гадая, кто там мог прийти?

– Добрый день, Антонина Фёдоровна. – В палату, снимая на ходу шляпу, шагнул тот, чьего визита она точно не могла предвидеть: Ухонцев. – А вы нынче особенно строги, да?

– О чём вы? – удивилась она.

– Люди отсюда больно взвинченные вылетают; мне, признаться, даже немного боязно было заходить, – улыбнулся старик.

– Какие люди? – продолжила недоумевать Бересклет. – Давайте пройдём в другую комнату, не будем беспокоить больного.

– Поначалу у самой больницы наш местечковый ловелас промелькнул – лица на нём не было, видать, хворь страшная нашлась. Потом Томский на пороге встретился, тоже зелёный какой-то и смурной, а в довершение господин уездный исправник вышел мрачнее тучи, не поздоровался даже. Вот я и подумал, нешто доктор лютовать изволил?

– Вам в любом случае нечего опасаться. – Антонина вздохнула, проводя посетителя в операционную и в очередной раз напоминая себе, что неплохо обустроить более подходящее место, чтобы не пугать людей с порога видом хирургического стола. Или хотя бы ширмой его отгородить, что ли! – Давайте я возьму ваше пальто, и присаживайтесь вот сюда… Простите, не знаю вашего имени-отчества.

Сегодня Ухонцев был при параде, словно не к врачу собирался, а на светский вечер. Приняв от него отлично пошитое пальто из прекрасной тонкой шерсти и шляпу, Антонина про себя отметила, что посетивший её человек, в отличие от чудаковатого старика, встреченного в первый визит к Оленеву, несомненно, был дворянином, и титул его если не читался отчётливо, то угадывался.

– Иннокентий Петрович, – назвался тот, с любопытством оглядываясь; опустился на кушетку, сложил ладони на круглом тяжёлом набалдашнике трости. – И присядьте вы тоже, пожалуйста, неловко мне вот так, при барышне.

Антонина не стала спорить, села напротив.

– Совсем они вас замучили, верно?

– Кто?

– Кавалеры, – усмехнулся старик. – Был бы я на полвека помоложе, тоже не отказался бы… Как это говорят? Приударить за такой девушкой, – подмигнул он.

Бересклет с удивлением поймала себя на том, что улыбается в ответ. Лезущий не в своё дело посетитель по всем приметам должен был вызвать неприязнь и недовольство, но нет, казался забавным. А ещё – очень понимающим, и это подкупало.

Ужасно не хватало ей здесь кого-то, с кем можно в любой момент поговорить по душам. Дома были мама и сёстры, которые непременно поддержали и посоветовали бы что-то, и даже если совет потом не пригодится, всё равно приятно выговориться. Изливать душу малознакомому старику Антонина, конечно, не собиралась, но всё же не удержалась от замечания:

– Скучно им тут, только и всего.

– Не без этого, – легко согласился Ухонцев. – А вдруг новое лицо, да ещё не просто так, а вон какая девушка. И я тоже не удержался, выбрался из своей берлоги, тряхнуть старыми костями. Досадно, конечно, что, кроме застарелых болячек, нет повода поговорить с прекрасной девушкой, но, смею надеяться, они и не позволят мне вылететь отсюда в столь же взвинченном состоянии, что и более юные предшественники.

– Если только болезни у вас выдуманные. Или психические, – проворчала Бересклет. – Давайте начнём обсуждать вас, а не меня. Итак, что у вас болит?

К счастью, уводить разговор обратно к флирту и комплиментам молодому доктору Ухонцев не стал, и Антонина провела медицинский осмотр почти с удовольствием. Она немного нервничала, но спокойная благожелательность готового сотрудничать пациента и отсутствие угрозы его жизни успокаивали – можно сказать, отдушина после всех треволнений и мелких личных драм. Бересклет тщательно всё записала, наказав себе как можно скорее закончить с документами, выбрать среди них карты и принести их в больницу, чтобы по-человечески вести.

Конечно, здоров Ухонцев не был, всё же возраст весьма почтенный, но для своих лет находился в прекрасной форме. Застарелая подагра жила с ним давно, но нынче вела себя пристойно; изношенные сосуды и сердце пошаливали, но как будто не стремились на покой прямо сейчас. Беспокоила бессонница, и вот она оказалась самой серьёзной неприятностью, усугубляясь слишком светлыми и короткими летними ночами.

Потратив на разговор и всестороннее обследование около получаса, Антонина написала старику несколько рецептов, надавала советов по питанию, хотя Ухонцев посмеивался и явно не собирался им следовать. Но и не возражал – щадил молодого доктора.

– Как вам у нас живётся, служится? Как местные края? – полюбопытствовал Иннокентий Петрович, когда с осмотром было покончено и Антонина не поспешила его выпроводить.

Она отвечала охотно и получала удовольствие от разговора, собеседник показал себя очень интересным – прекрасно воспитанным, тактичным, отлично знающим особенности местных нравов и природы, так что некоторое время они обсуждали красоты тундры и моря, погоду и прочие, вполне пригодные для светской беседы вещи. Бересклет рассказала о вылазках в тайгу, умолчав, впрочем, о тех странностях, которые попались на глаза во второй раз: не хватало пересказывать всякие глупости и видения! Ещё посчитает её сумасшедшей, чего не хватало…

– Березин не обижает? Другие горожане?

– Всё неплохо, – вежливо ответила Антонина. – Сидор Кузьмич – человек сдержанный и справедливый, и народ тут дружелюбный.

– Сдержанный, да уж! – Ухонцев странно, немного нелепо хихикнул. Антонина не поняла, но уточнять не стала, тем более он продолжил: – Зато, гляжу, побрился, а там, может, и вовсе очеловечится. Хорошо, что вы в наши края прибыли, Антонина Фёдоровна. На пользу.

– Очеловечится? О чём вы? – всё же не утерпела она.

– Известно о чём. Видел бы покойный Кузьма Иваныч сына – со стыда бы сгорел за наследника!

– Ах да, Сидор упоминал, что вы были дружны с его отцом, – сообразила Бересклет. – Он тоже был офицером, да?

– Да уж ещё каким, – усмехнулся Ухонцев. – Генерал-лейтенант Кузьма Иванович Березин, третьим кавалерийским корпусом командовал, большого ума человек был, талантливый стратег. Навёл он тогда на юге шороху, за ним персональная охота была. И вон как обернулось.

– А вы знаете, отчего Сидора погибшим считали? Вы извините, если я лезу не в своё дело… – опомнилась Антонина.

– Да нет никакого секрета, и сложности никакой. Я подробностей не выспрашивал, но знаю, накрыло их обстрелом при отступлении, и вроде свидетели были, что погибли все. А Сидор крепкий, уцелел, и кто-то его из местных подобрал, выходил. Там свои опять пришли, его забрали. Там изба какая-то в глуши была, старуха одна жила, уж как она с ним управилась – бог знает. Ну а потом подлатали.

– Действительно, ничего сложного, – кивнула Антонина. – Жаль, Сидор Кузьмич не очень-то разговорчив, слова из него клещами не вытянешь! После войны он такой стал, не знаете?

– Отчего же, знаю! Всегда он таким был. Может, по юности чуть бойчее, не столь нелюдимым, но и только. Антонина Фёдоровна, дозвольте небольшую личную просьбу, коль уж мы об этом заговорили. Уважите старика? – попросил он, забирая из шкафа пальто и категорически отказавшись от того, чтобы за ним ухаживала девушка.

Не иначе как специально приберёг самое важное напоследок.

– Я постараюсь, – проявила дипломатичность Антонина. Собеседник усмехнулся, оценив такое расплывчатое обещание, но настаивать на более точных зароках не стал.

– Вы уж, пожалуйста, не сердитесь на Сидора, если чего по дури ляпнет. Он мальчишка славный, честный и добрый, но отродясь говорить складно не умел, а тут, в тундре, и вовсе одичал. Доброго дня!

Ухонцев ушёл, а Бересклет осталась с твёрдой уверенностью, что старик хотел донести до неё тонкими намёками что-то важное и менее очевидное, не просто надежду пристроить сына друга в надёжные руки, а она оказалась настолько нечуткой, что не сумела этого не только понять, но даже заподозрить, в каком направлении надлежит думать дальше. Может, оттого, что вместо раздумий над остальными словами пыталась примерить к господину уездному исправнику «славного мальчишку» и представить его ребёнком. Выходило с трудом.