Медвежий край

Глава 6

Гынин варкыт чычеткинэт? —

«У тебя есть родные?»

(чукотск.)

Планов дальнейших действий у Березина набралось немного. Из того, что можно было сделать незаметно для горожан, оставались долгие и муторные поиски Саранского и визит к Мельнику за информацией об одном из его подопечных, а всё остальное уже вызвало бы у окружающих закономерные вопросы и беспокойство. Начни расспрашивать учителей о Верхове и отношениях с охотником или, наоборот, друзей второго, и через час весь Ново-Мариинск будет обсуждать, как один другого прибил из ревности, а с ним и Оленева под горячую руку. И хорошо если не впишут покойного хозяина квартиры очередным углом в эту затейливую любовную геометрическую фигуру! А то он один – считай, уже квадрат, а с ним вместе и домработница, и шаман, тоже пострадавший…

Сидор поморщился и даже тряхнул головой, пытаясь отделаться от этой дурной мысли.

Церковный колокол недавно отзвонил начало литургии и смолк, когда Сидор распрощался с Верховым и не спеша шёл на другой конец города, к дому, в котором прожил последние годы. Учителей в школе было мало, оттого занятия прихотливо растекались на весь день, а некоторые продолжались и после вечерней службы – тогда занимались со взрослыми.

Кто хотел успеть в церковь – был уже там, и улицы почти опустели: привычка. Вставали здесь очень рано и допоздна не бродили. Кто ужинал дома, рыбаки да охотники – о тех и вовсе говорить нечего. Некоторое движение наблюдалось только у единственного небольшого трактира, и Березин нарочно прошёл мимо, хотя путь его лежал в другую сторону: проверить и посмотреть, кто пришёл. Место это, тем более вечером, приличные граждане не посещали: еда – дрянь, выпивка – того хуже, но менее взыскательной публики хватало.

За владельцем этого питейного заведения Сидор наблюдал очень пристально. Тут было основное место драк и поножовщины, а ещё, конечно, стоило почаще напоминать жадному до наживы мужичку о царском указе, запрещавшем спаивать коренной народ. Чукчи не любили и не понимали деньги, но у них бывали и шкуры на обмен, и моржовая кость, а то и золотой песок – большой соблазн для трактирщика. Но сейчас всё было достаточно тихо и задерживаться не пришлось.

Добираться в посёлок ссыльных было поздно, поэтому начать знакомство с подозрительным, по словам Ухонцева, типом Березин решил с бумаг. Подробного личного дела на каждого поселенца полицейский исправник не держал, но общие сведения поступали. Собирались они, конечно, не в красивой картотеке, как в больших управлениях, а стекались в огромный сундук, где складывались в аккуратные, подробно надписанные стопки рядом с остальными полицейскими документами. Своеобразный архив этот достался ему от предшественника, собственно, вместе с домом. К лучшему, потому что перенос такого сундука его стал бы тем ещё событием. Конечно, оставляя дом Антонине, Сидор бросил его там же.

Бересклет нашлась на уже знакомом месте среди знакомых бумаг, только выглядела она неожиданно сияющей и рассеянной.

– Добрый вечер. Лечение прошло успешно? Или вы нашли что-то интересное? – полюбопытствовал Березин.

– Нет, ничего, всё благополучно, – безмятежно улыбнулась Антонина.

– Вы нынче светитесь вся, – уточнил Сидор, ощутив от этого обстоятельства нечто вроде лёгкой неожиданной досады. Или ревности?..

– Ах, вы об этом! Сегодня какой-то удивительно замечательный день. Погода прекрасная, и жалованье выдали, притом почти в два раза больше, чем обещали. Я думала, ошибка какая-то, но меня заверили, что всё верно… Вы не знаете, с чем это связано?

– Знаю, – признался Березин, вполне удовлетворённый таким ответом. – Вам пока будут платить ещё и жалованье врача, поскольку его нет, а замещать его приходится именно вам.

– Погодите, но я же ничего не делаю! – пробормотала она растерянно.

– Вы больницу в порядок привели, запасами озаботились, а что не идут – так это временно. Привыкнут – пойдут, – заверил он. – Луховицкий оклемается, и остальные задумаются.

– Ну, с ним моё участие, честно сказать… погодите, а откуда вы знаете? – опомнилась Антонина и сообразила: – Так это вы устроили?!

– Ларин не возражал. – Сидор неловко пожал плечами и обернулся к заправленной постели, половину которой как раз и составлял нужный сундук.

– Спасибо большое! – потрясённо пробормотала девушка. – Очень надеюсь, что это будет не напрасно! И что я не подведу и сумею со всем справиться… Ого! – отметила она открывшуюся тяжёлую крышку. – А что это?

– Полицейский архив, – со смешком ответил Березин и принялся придирчиво отбирать нужные стопки, благо те были отсортированы по алфавиту, а выбывшие поселенцы хранились отдельно.

– Остроумно, захочет кто украсть – не найдёт, – похвалила Антонина с уважением. – Вот это сундучище… Ой, а ещё сегодня утром прибыла угольная баржа и привезла почту! Мне из дома несколько писем пришло.

– Всё благополучно?

– Да, слава богу! Говорю же, какой-то удивительно хороший день, даже немного боязно. А вам никто не пишет? – участливо спросила она. – У вас нет родных?

– Брат. Мы не общаемся, – коротко отозвался Сидор, устраиваясь за столом. – А родители давно умерли.

– Мне всегда так странно, когда я подобное вижу, – задумчиво пробормотала девушка. – Умом понимаю, что люди разные и всякое в жизни случается, но всё равно… Мы с сёстрами, конечно, ссоримся порой, в детстве они меня страшно донимали и мешали учёбе, пока маленькие были. Но сейчас нет лучше подруг, несмотря на разницу в возрасте… Ужасно скучаю без них! Как письма получила, так только перечитывала и сочиняла ответы, ни на что больше отвлечься не могу. Пытаюсь вот делом заняться, но, видите, безуспешно.

– Так садитесь и напишите, – пожал плечами Березин. – Спешки никакой нет, про ботулизм я разузнал, а баржа через пару дней уйдёт обратно.

– И правда, – задумчиво кивнула девушка и вспорхнула с пола, а через минуту устроилась напротив Сидора, прихватив вторую лампу, ручку и стопку плохой жёлтой бумаги для черновика. – А что вы узнали?

Объяснение много времени не заняло, и после этого Антонина увлечённо заскрипела пером в тишине. С губ её не сходила улыбка, и Березин с раздражением поймал себя на том, что больше любуется соседкой и её аккуратным, немного кудрявым почерком, чем занимается своим делом, и решительнее зашуршал страницами.

Надолго молчания Антонины не хватило. В отличие от бумаг, присутствие соседа неплохо отвлекало от письма, поэтому вскоре Бересклет не утерпела и спросила:

– А отчего вы перестали общаться с братом? – Когда Сидор поднял взгляд, она поспешила добавить: – Я не хотела вас обидеть! Если вам неприятна эта тема, то давайте её совсем оставим. Просто вы один из самых неординарных людей, кого я встречала в жизни, и мне любопытно до невозможности узнать о вас больше. А я, узнав, что вы не почтенный старец, могла окончательно лишиться всякого такта. – Она обезоруживающе улыбнулась, и Березин не удержался от ответной улыбки.

– Вы не можете обидеть. Тема неприятна, но не настолько, как вы подумали.

– Мне стало ещё тревожнее! – полушутя призналась девушка.

– Отец погиб в семнадцатом в Италии. Я был на северном фронте тогда, а когда сведения дошли… Так получилось, что меня в тот момент тоже сочли погибшим. «Воскрес» через месяц уже, там госпиталь после ранения, потом обратно на фронт… Я через полгода только узнал, что его нет. Довоевал со своим полком. А брат… Всё это время он был в Петрограде. Вступил в наследство, женился на моей бывшей невесте…

– И это «не настолько неприятно»? – потрясённо ахнула Антонина, когда он на мгновение запнулся.

– Если вы про невесту, не могу сказать, что меня сильно огорчила эта потеря, – невозмутимо отозвался Сидор. – Когда чужие люди пишут чаще, чем невеста, это трудно толковать двояко. Я не сомневался, что она разорвёт помолвку.

– А брат? – Голос её ощутимо дрогнул. – Вы с ним хоть поговорили?

– Поговорили. – Ответная усмешка вышла кривоватой, но скорее саркастической, чем болезненной. – Он предложил выплачивать мне содержание. А я решил сменить военный мундир на полицейский, после войны это поощрялось, отучился и перебрался сюда.

– Это ужасно! – Антонина выглядела взбудораженной. – Если бы я считала свою сестру погибшей, а потом оказалось, что она жива… Да я!..

– Клякса, – перебил её мужчина.

– Что?..

– Клякса сейчас будет, – разъяснил он со смешком, и в этот момент с пера всё же сорвалась небольшая капля чернил. Антонина только махнула рукой – черновик же. – Не нужно столь бурно за меня переживать, мы никогда не были особенно близки, даром что я всего на три года старше. Я с детства по военным училищам, а он дома при гувернёре – разная жизнь, разные интересы. Не жалею, что переехал. Всё к лучшему, что Бог ни делает.

– И всё-таки, почему именно Чукотка? Отчего вы вообще о ней подумали? Неужто поближе полицейский не нужен был? Ну пусть чин достаточно высокий, но неужели не нашлось угла? В том же Поморье!

– Для вас же не нашлось, – возразил Сидор. Ему нетрудно было ответить, но уж очень нравилось её дразнить, несмотря даже на недавнюю обиду.

– Мне чиновник ушлый попался, уж так расстилался-расписывал, словно для него делом жизни было меня именно сюда отправить, – вздохнула она. – Были другие, но там с транспортом совсем уж беда, я не отважилась бы на оленях зимой пуститься в путь. Думала, пароход не так страшен. Вряд ли вас кто-то столь же ловко окрутил.

– Всё же вы дивно упрямы, – улыбнулся он и сознался: – Меня тоже окрутили, только не чиновник. Старик Ухонцев с отцом когда-то был дружен и писал мне после его смерти.

– Ах вот оно что! То есть вы эту местную достопримечательность прекрасно знаете! То-то мне почудилось, что вы с ним как-то совершенно дружески раскланивались!

– Не сердитесь, просто он не любит, когда о нём разговаривают. – Березин не сумел спрятать улыбку.

– И не думала даже, – заверила Бересклет. – Я уж начинаю привыкать, что из вас всё только упрямством и клещами вытягивать надо. Так за год сама следователем стать могу, поднаторев в допросах! – Мужчина засмеялся, а она продолжила: – И куда наше расследование двинется дальше?

От новой предложенной темы Березин отказываться не стал, и девушка немного расслабилась.

Антонина очень старалась держать себя в руках и не подавать вида, что что-то не так. В голове толкались вопросы, которые очень хотелось задать, но приходилось стискивать зубы и отвлекаться на другое. Как получилось, что его считали мёртвым целый месяц? Объяснился ли он с невестой? Вдруг там было какое-то недоразумение и драма, а он посчитал себя преданным! Да и с братом, всё ли так очевидно?

Вопросы были, но девушка не чувствовала за собой права их задавать. И так злоупотребила доверием и добрым отношением Сидора, когда неловко залезла ему в душу, но тогда её хоть немного оправдывало неведение. Да, он как будто вспоминал это спокойнее, чем реагировала она, посторонний человек, но всё равно Антонину одолевало чувство неловкости и хотелось загладить вину. Или уж хотя бы проявить уважение и не копаться в прошлом собеседника глубже.

Бересклет встречала разных людей и разные отношения и не пребывала в счастливой уверенности, будто все вокруг такие же дружные, как их семья, но одно дело знать это со стороны, а другое – вот так полно погрузиться, обнаружив такую историю у человека, к которому успела проникнуться симпатией, и если не подружиться, то двигаться к этому.

Но ещё сильнее, чем коротко рассказанная история, ужасала недостающая её часть. То, что Антонина невольно додумывала в ответ на собственные вопросы. Она понимала, что наверняка сгущает краски, а Березин – отнюдь не нежная барышня, чтобы сломаться под такими ударами. Да и выглядел он не страдальцем, а весьма спокойным и благополучным человеком, нашедшим своё место в жизни и довольным им. Вот только успокоиться это не помогало, и Антонина не сомневалась, что рано или поздно не выдержит и всё-таки засыплет мужчину вопросами. Причём, увы, скорее рано. И со всеми этими переживаниями письмо к родным незаметно отодвинулось на второй план.

Полицейские бумаги помогли Березину мало: Маликовых оказалось аж четверо, словно нарочно. Мошенник, двоеженец, вор и один непреднамеренный убийца. От двадцати до сорока пяти лет, разные, но каждый мог оказаться тем самым. Выяснить подробнее было нетрудно, достаточно поговорить с аптекарем, но смысла Сидор в этом не видел. Всё равно нужного Маликова придётся допросить, так что в любом случае надо ехать в поселение.

– Как думаете, кто из них? – полюбопытствовала Антонина, рассматривая скупые выписки из судебных материалов. – Мне кажется, двоеженец!

– Почему? – озадачился Сидор.

– Физиономия у него неприятная, явно скользкий тип, – неодобрительно поморщилась она.

Двоеженца звали Виктором, и был он светловолосым красавцем с породистым лицом, хорошего роста и наверняка с привлекательной улыбкой.

– Вам просто не нравится его прегрешение. – Реакция собеседницы позабавила Березина.

– Нет, они все одного толка, хотя про убийцу ещё непонятно, что там случилось, он вполне мог совершить преступление случайно. Я не люблю этаких вот слащавых типов, всегда они с гнильцой. За мной на последнем курсе такой вот ухлёстывал, картинка просто. А кроме картинки и нет ничего – ни порядочности, ни чести, ни ума.

На этот раз его восхитила рассудительность Бересклет, и Сидор снова попенял себе: опять забыл, что перед ним не несмышлёная девчонка, а барышня пусть не с богатым, но со значительным опытом. Однако возникло и одно тревожное подозрение.

– Он вас обидел? – нахмурился исправник.

– Скорее, наоборот, пользу принёс, – улыбнулась Антонина. – Напомнил, что судить по обёртке – негодное решение. Я немного увлеклась, но быстро одумалась и разглядела. Да и он, как узнал, что у меня две сестры без малого на выданье, а наследство отца давно ушло на обучение, сразу всяческий интерес потерял. А вы как думаете, кто нам нужен?

– Убийца.

– Отчего же?

– Чутьё, – улыбнулся он. – Мошенник и вор – бывалые, не первый раз уже попались, такая публика вряд ли знает о существовании этих ваших бактерий. Двоеженец тоже может быть образованным человеком, тут вы правы, но я бы поставил на последнего.

– Жаль, что завтра вы не сумеете узнать… А давайте я сплаваю? – предложила Антонина. – Допрос провести не смогу, конечно, особенно какого-нибудь опытного преступника, но поговорить с начальником поселения и собрать сведения о нужном человеке – это, кажется, не столь уж трудно.

– Не стоит, – слегка поморщился Сидор.

– Я справлюсь, честное слово!

– Не сомневаюсь, – примирительно улыбнулся он. – Не в вас дело, публика там… Всерьёз не обидят, конечно, но наслушаться всякого и, чего доброго, испугаться – запросто. Я не умаляю вашей стойкости и решимости и не сомневаюсь, что вы со всем справитесь, просто не вижу смысла в неоправданном риске. Ссыльный никуда не денется, им всем четверым тут ещё долго куковать, а нужного Маликова всё равно допросить потребуется. Если вам любопытно, могу взять вас с собой, так мне будет спокойнее.

– Любопытно, вы меня раскусили, – смущённо вздохнула она. – Но отказываться не стану, так и знайте!

– Ну вот и договорились.

Сидор беспокоился о ней вполне искренне и не против был показать тут всё, хоть бы даже и шахту, если интересно, лишь бы одна не пошла и не попала в беду. Немного беспокоило только, что наболтает в итоге Мельник, но выговаривать тот станет ему наедине, уж как-нибудь вытерпит порцию насмешек и очередное замечание по поводу бороды. Василий не раз уже о ней высказывался, не упустит случая и теперь.

И впрямь, что ли, сбрить к чёртовой матери…

– Ой, а вы же, наверное, не ужинали! Давайте я вас накормлю? – предложила Антонина, и Сидор, поколебавшись, отказываться не стал. Вызвался помочь, но девушка только отмахнулась.

Хозяйничала Бересклет уже вполне споро, наука Дарьи Митрофановны пошла впрок. И с печкой управлялась уверенно, и мыть посуду в тазике приловчилась, и умываться – тоже. Свободного времени с запасом хватало и на то, чтобы прибираться самой, и на то, чтобы готовить.

После ужина разговор свернул к чукотским обычаям и сказкам. Антонине было интересно всё, но Березин не мог не заметить, как она исподволь выспрашивает не столько про жизнь коренного народа, сколько про столкновение с ней собеседника и, через это, про него самого. Но притворялся, что не видит этой маленькой хитрости. Сидор никогда не любил рассказывать о себе и прошлое предпочитал оставлять прошлому, но казалось справедливым утолить её любопытство, всё же о своём эксперте уездный исправник знал уже почти всё, а она о нём – совсем чуть-чуть.

Наверное, отважься Бересклет прямо спросить, он бы ответил столь же прямо, но она выбирала окольные пути. И почему-то такое деликатное внимание, искренний и осторожный интерес к его персоне не только не вызывали раздражения, а даже доставляли странное удовольствие. Военные годы или размолвку с братом сложно считать приятными воспоминаниями, но и остроты в них не было, а все зароки и обещания, запрещавшие о чём-то говорить, не касались личного и прошлой жизни.

Нельзя сказать, что он здесь душевно исцелился: нечего было лечить, кроме вполне приземлённой контузии.

Даже на войне попадались светлые моменты. Находилось место и для шуток, и для радостей, которые тогда казались острее и ярче, чем привычный страх смерти или каждодневные потери, а теперь в памяти проступали куда отчётливей. И друзья, с которыми он до сих пор переписывался, – прекрасные, настоящие люди, знакомством с каждым из них впору гордиться.

С братом нехорошо вышло, но сейчас это вовсе не тяготило. Тогда, давно, обидело, а позже Березин понял: так для всех лучше. Сидор на своём месте, как бы ни пытался запугивать его Ухонцев сказками, а Семён – на своём. Он с этой мануфактурой куда лучше управится, а главное, ему это нравится.

Бумажная мануфактура под Петроградом досталась отцу в качестве приданого матери. Их дед, купеческого рода богатый промышленник, очень хотел пристроить дочку за дворянина, а отец, как не раз говорил позже, влюбился тогда с первого взгляда и взял бы её хоть босую. Богатое приданое больше помогло умаслить другого деда, но и тот, пусть поворчав, не стал бы ссориться с единственным сыном за его выбор: знал упрямый характер и понимал, что, кроме скандала, ничего не добьётся. Тем более время такое наступало, что пора было меняться, и этакий мезальянс уже и мезальянсом-то не считался. Главное, девушка честная, да и отец её имел репутацию надёжного, верного слову человека.

К лучшему, что всё так сложилось: тридцать лет родители прожили душа в душу, даром что отец был человеком резким и властным, привыкшим командовать. Но мать умела направить его в нужное русло и не допустить скандала, и если подумать, в доме-то командовала она. Потому и сыновей они так поделили: Сидор продолжил славную воинскую династию, а младший, Семён, остался при матери.

На мануфактуре служил бессменный управляющий, человек надёжный, проверенный и достаточно честный, чтобы дело под его рукой процветало, а младшему Березину ещё с гимназии всё там было интересно.

Сидор и сразу-то, когда вернулся в Петроград и узнал о наследстве, не против был, чтобы брат всем этим занимался, и обсудить в ту последнюю встречу хотел именно это. Но он впрямь никогда не отличался многословием, а иной раз и вовсе с большим трудом подбирал слова, у Семёна же язык был подвешен куда лучше, он и заговорил первым. И чем дольше говорил, тем яснее Сидор понимал, что не очень-то рады здесь его возвращению. После всего этого уверять, что он явился не за деньгами, стало глупо, пришлось просто попрощаться и уйти, приняв для себя: жизнь стоит начинать заново, не оглядываясь назад. Мать умерла перед войной, отец последовал за ней вскоре, и некому было горевать о размолвке братьев. Разошлись дороги – так тому и быть.

А невеста… Слова доброго не стоила та помолвка. Мать очень хотела его остепенить и настояла, а он и спорить не стал: девушка вроде бы неплохая, милая, и чего бы не жениться. Потом мать умерла, не успели схоронить – война. Он за четыре года не то что тосковать не начал – лицо наречённой забыл.

Про жизнь же в Ново-Мариинске, о которой расспрашивала Антонина, тактично избегая более давнего прошлого, Березин и вовсе рассказывал с удовольствием. О местных нравах, о случаях с ним и приключившихся с кем-то других историях, о суевериях и чукотских сказках… Кое о чём, конечно, пришлось умолчать, но едва ли девушка обратила внимание.

И заговорились они в конце концов так, что Сидор только к полуночи опомнился.

– Да бросьте, – возразила Бересклет. – Оставайтесь здесь, куда вы среди ночи пойдёте опять!

– Неприлично это, – с сомнением ответил он.

– Да уже без разницы! – улыбнулась она. – Мы с вами знаем, что ничего такого не было, а для длинных языков всё едино – чуть свет вы отсюда выйдете или среди ночи. Оставайтесь, я уверена, моя девичья честь не пострадает.

Сидор понимал, что мысль эта нехороша и стоит незамедлительно уйти, но и сам не заметил, как согласился. Опомнился, когда Антонина уже пожелала ему доброй ночи и ушла к себе, и сбегать стало глупо. Он пообещал себе встать ещё до рассвета и тихо уйти, чтобы не беспокоить девушку.

Однако Провидение распорядилось иначе, Березина затемно разбудил стук в двери. И оно же, видимо, подсобило, оставив Сидора в старом доме с вечера, потому что на пороге стоял Рынто, малознакомый охотник из чукчей, который на русском знал три слова – «водка», «патроны» и «сколько» – и, уж конечно, понятия не имел, что Умкы перебрался в другой дом. Не хотелось даже представлять, чем могло закончиться этакое явление в такое время на пороге, если бы разговаривать с ним вышла Антонина.

Впрочем, расспросив раннего гостя, Сидор понял, что девушку придётся будить прямо сейчас.

Услышав главное – охотник Косой нашёлся и ему нужна помощь, – Бересклет поднялась и собралась очень быстро. Наскоро умылась, оделась, и уже через четверть часа они вышли к скучающему Рынто, который согласился проводить к месту, где видели Саранского. Клянчил за свою помощь водки, но Сидор не стал брать грех на душу и потворствовать чужой пагубной привычке, поэтому сошлись на бутыли керосина.

Присутствие Антонины охотника развеселило, хотя при Сидоре он себе ничего лишнего не позволил. Отпустил пару сальных шуточек, которым сам же и посмеялся, а Березин сделал вид, что не слышал: с точки зрения местных обычаев, ничего дурного он не сделал, девушка не поняла ни слова, а спорить и объяснять что-то без толку, это он уже выучил. Чукчи – народ упрямый. И уж тогда Антонина заподозрит неладное, а с неё довольно и рассказа о том, где и при каких обстоятельствах нашёлся Саранский. Березин предвидел её реакцию, но не обманывать же!

– Погодите, то есть как?! – ожидаемо возмутилась Бересклет. – Вы серьёзно? Они бросили больного человека одного в тундре, не прикасаясь к нему? И он действительно отказывался показывать место, пока вы ему не заплатили?! Это… Это немыслимо! А если Саранский умрёт?!

– Не сердитесь на него, – попросил Сидор. – Чукчи очень боятся эпидемий. Оспа, грипп и другие заразы, привезённые сюда кораблями, выкашивали страшное количество людей, да и сейчас тоже. Есть планы отыскать среди местных шаманов жiвников и обучить хотя бы справляться с заразой не интуитивно, но не больно-то много желающих сюда ехать, да и зазвать никто не старается. В Марково пара энтузиастов, но это капля в море. Хорошо, что вообще согласился издалека указать место. Он уверен, что охотника берегут вагыргыт, благожелательно настроенные духи. Нотаск’ывагыргыт, он говорит. Вроде бы это духи земли, не помню. Мне казалось, это злые существа в их верованиях, но бог знает… Проводить согласился только потому, что они кэль-эт сдерживают.

– Даже я в духов поверю, если окажется, что он жив! – сердито проворчала Антонина. – Один, несколько дней в тундре, с таким тяжёлым заболеванием… Погодите, но как же тогда мы сумеем доставить его в город?

– Справедливо, – кивнул Сидор, – лучше прихватить с собой ещё одного помощника.

Прикинув, не обойдутся ли одними санками, решил, что донести вдвоём будет всё же сподручнее. Жаль, полевых носилок у него не имелось, а за больничными идти – делать большой крюк, но брезентовая армейская накидка тоже подходила.

– Больше нам с собой ничего не понадобится? Тут очень далеко?

– Нет, часа за два дойдём, а воду я взял. Видимо, Косой почувствовал себя плохо и решил вернуться, но немного не дошёл, – мрачно предположил он.

В этот раз прогулка по тундре не доставляла Антонине никакого удовольствия. Досаждал гнус, который хоть и не кусал жiвницу, но вился вокруг, попадал в глаза и в нос, садился на кожу, и это заставляло то и дело нервно встряхиваться и махать руками. Но больше того беспокоили и подгоняли мысли об охотнике, оказавшемся на грани смерти в одиночестве. Наверное, это очень страшно – совсем немного не дойти до безопасности и до помощи. А потом лежать, не имея сил пошевелиться и понимая, что, скорее всего, на этом месте и останешься…

От волнения Антонина так спешила, что дошли они на полчаса быстрее, чем предполагал Сидор, исходивший именно из шага девушки. По дороге почти не разговаривали. Рынто напевал себе под нос какую-то мелодию, а помочь с переноской согласился приятель больного, немногословный дюжий мужик с очень подходящей фамилией Коваленко, старший ученик и помощник кузнеца. С Березиным они были знакомы шапочно и общих тем для бесед не имели, а вспомнил о нём Сидор просто потому, что расспрашивал вчера о Косом. Ничего полезного не услышал, но сделал вывод, что кузнец о приятеле искренне беспокоится.

Лагерь свой, если это можно было так назвать, Саранский устроил между двух невысоких останцев причудливой формы: один походил на сидящего на корточках человека, второй – на голову оленя с обломанными рогами. Рынто махнул на них рукой, когда те показались за сопкой, и дальше не пошёл. Сказал только, что место это давно облюбовано тэн’кэлет, там безопасно ночевать, и мелги-тангитан очень повезло выбрать именно его для остановки.

Они втроём, спеша, пошли к останцам, разглядывая неуклюжее подобие шалаша – плащ, по виду брезентовый, был зацеплен краем за камень и создавал низкий полог. Антонина всё пыталась протереть глаза и понять, не то просто рябит, не то гнус вьётся, не то клок тумана зацепился за камни: возле глыб мерещилось невнятное зыбкое марево – то белёсое, то прозрачно-дрожащее. Когда они оказались настолько близко, что сумели различить торчащие из шалаша ноги, видение пропало, а Бересклет тут же позабыла странное явление и ещё ускорилась, едва не срываясь на бег.

Это и впрямь оказался Саранский, и впрямь – живой, не иначе каким-то чудом. С выраженными симптомами поздних стадий ботулизма, обезвоженный, истощённый, без сознания, но – живой! Антонина ощутила это, когда достаточно приблизилась.

– Надо оказать ему помощь и потом уже – нести. Уберите эту ткань, я посмотрю, что можно сделать прямо сейчас.

Зрелище было такое, что Коваленко ругнулся и перекрестился, отшатнувшись, и с уважением покосился на девушку, которая даже не переменилась в лице и опустилась рядом с больным на колени.

Пахло застарелым по́том и гнилым мясом, над телом жужжали жирные мухи. Охотник оказался завёрнут в свежую волчью шкуру – видимо, успел подстрелить зверя до того, как ему стало плохо. Шкура не была высушена и толком очищена, при установившейся тёплой погоде она уже начала тухнуть и привлекать насекомых.

Лицо Саранского выглядело лицом мертвеца – белое и безжизненное, и заметить дыхание не удавалось, даже приглядевшись, поэтому Сидору осталось только верить девушке на слово.

– Нужна помощь?

– Приготовьте пока на чём нести, – отмахнулась Антонина, слегка морщась от запаха и аккуратно разворачивая шкуру, чтобы добраться до тела. Рядом с безвольной рукой нашлась открытая фляжка, Бересклет нюхнула и отложила в сторону: вода тоже начала портиться. – И попить дайте.

Вѣщевики редко и в малой части своего чародейства могли обходиться без подручных средств. В создании вѣщей непременно участвовали инструменты, которыми наносились узоры, и в последние годы эти инструменты становились всё более сложными. Тот же водонагреватель представлял собой не просто трубу с узорами, а составной прибор, где чары переплетались с электричеством, и если включить его или поменять температуру мог кто угодно, это было изначально заложено в устройство, то для тонкой настройки требовался чародей с особым музыкальным инструментом.

Ещё два века назад выяснилось, что звуки способны пробуждать скрытые резервы вѣщей, а ещё – управлять ими. Чаще таковым служила простая флейта, иногда ксилофон, совсем редко – что-то более сложное или необычное. К сожалению окружающих, управляющие трели почти всегда отличались неблагозвучием, а вынужденные «музыканты» могли вовсе не уметь играть, для них ноты были не способом выражения мелодии, а кодом.

Работа жiвников же даже сейчас мало отличалась от работы самых древних целителей, которые врачевали прикосновением, и вся разница заключалась в том, что почти не приходилось действовать по наитию. Когда Антонина пыталась объяснить свои чувства сёстрам, придумала наглядную аналогию: она словно выдыхала руками воздух в тело пациента, представляя при этом, что именно хочет сделать. Могла дунуть сильно и много, могла – по чуть-чуть, и чем больше практиковалась и лучше понимала устройство человеческого организма, тем точнее выходило.

Так можно было и убить, но воздействие оставляло в теле следы, которые не мог не заметить другой жiвник. Поэтому в больших городах при расследовании рассматривали и такой способ убийства. Антонина прекрасно знала все признаки и могла обнаружить вмешательство жiвника. Знала основные способы, к которым жiвники прибегали при убийствах, и тысячи других признаков той или иной насильственной смерти.

Знала всё это куда лучше, чем способы лечения, особенно такой сложной гадости, как ботулизм. Слыхала только, что учёные пытались создать сыворотку, но где те исследования, а где – Ново-Мариинск!

Пришлось импровизировать. Паралич мускулатуры опаснее всего сказывался на лёгких и сердце, им она и постаралась немного помочь. Конечно, полностью вывести яд никаких сил не хватит, а вот очистить основные дыхательные мышцы, сердце и мозг – можно.

Напоить Саранского в его состоянии не вышло бы, и Бересклет ограничилась несколькими каплями воды на язык, пытаясь вспомнить, попадалась ли в больнице капельница, потому что в её саквояже подобный полезный прибор отсутствовал. Если со шприцами в работе судебно-медицинского эксперта порой приходилось иметь дело, то ситуацию, в которой трупу понадобилось бы ставить капельницу, Антонина даже вообразить не могла.

На лечение охотник отозвался удивительно хорошо, и Бересклет позволила себе понадеяться на лучшее. Сильный, крепкий, не чета покойному Оленеву. Да и шамана, верно, получилось бы вытянуть, но он предпочёл решить собственную судьбу иначе. Антонина уже наслушалась историй про добровольную смерть, но обычай этот по-прежнему казался ей диким, вряд ли она вообще когда-нибудь сумеет принять его спокойно.

Грудная клетка мужчины под её руками поднялась выше, а на выдохе из приоткрытого рта Косого вырвалось небольшое облачко, похожее на клок жирного угольного дыма.

Бересклет ойкнула и отшатнулась, дымок почти сразу рассеялся без следа, а над её головой прозвучал напряжённый голос Сидора:

– Что случилось?

– Чертовщина какая-то, – проворчала Антонина едва слышно, тряхнула головой и добавила громче: – Всё в порядке, можно нести, всё остальное в больнице. Дай бог найдётся всё нужное!

Мужчины к тому моменту успели уже сработать носилки из двух плащей и по команде Бересклет аккуратно переложили больного. Испорченную шкуру безо всякой жалости бросили у останцев, Сидор хозяйственно прихватил ружьё, флягу и рюкзак охотника, и процессия двинулась обратно. Ноша нимало не затрудняла движений двух крупных и сильных мужчин, во всяком случае пока.

Антонина шла рядом с носилками, то и дело проверяя состояние больного и порой оглядываясь. Было любопытно, вернётся ли опять странная дымка?

Вернулась, стоило отойти на сотню шагов. А ещё через полсотни девушка обернулась и растерянно замерла.

– А где?..

– Что такое? – через плечо бросил Сидор, шагавший впереди, и Бересклет поспешила нагнать.

– Странное место, – поделилась она наблюдением. – Шкура исчезла.

– За стлаником не видно, – отмахнулся Березин не глядя.

Спорить Антонина не стала, хотя и согласиться не могла. Что это за стланик такой, если он волчьи шкуры заглатывает? Потому что она отчётливо видела каменистый выступ, на котором ещё минуту назад топорщился буровато-серый мех. Убедить себя, что шкура просто упала, не вышло: погода стояла почти безветренная, отчего бы!

Впрочем, разумное объяснение нашлось: шкуру мог стащить какой-то зверь. Здешний животный мир Антонина знала плохо, но должны же существовать в нём какие-то пожиратели падали. Этим вроде бы не брезгали медведи… Медведя бы она заметила, но, может, и ещё кто помельче водится? Лисицу в стланике попробуй разгляди!

Успокоив себя, Антонина окончательно сосредоточилась на дороге и больном. И, конечно, уже не видела, как туман возле останцев собрался в пару причудливых фигур, напоминающих людей, только у первого было три руки, а у второго – всего одна. И перекошенных жутких их лиц тоже не видела. Наверное, к лучшему.

С этим пациентом не осталось выбора, кроме как открыть больничные двери. Если ребёнка Антонина, пусть и не желала этого, ещё могла бы выхаживать у себя дома, то постороннего мужчину, ещё и в таком состоянии, – точно нет. Да она попросту не справится с ним одна! Требовался кто-то, кто мог его ворочать, чтобы для начала обмыть, и после приглядывать, не может же она несколько суток провести без сна над его постелью. Вообще-то, с этим должен был помогать фельдшер, но она не представляла, как заставить его исполнять свои обязанности.

Всерьёз озаботиться решением этого вопроса Бересклет не успела, в больнице всё взял на себя Сидор. Помог донага раздеть больного в операционной и тщательно его отмыть, раздобыв горячей воды: ворочать рослого и крепкого охотника ему не составляло труда. А потом, пока Антонина возилась со стерилизацией всё-таки найденной исправной капельницы и готовила раствор, привёл фельдшера, который по-прежнему не горел желанием работать, но выглядел на удивление куда приличнее. Чище, опрятнее, да и халат то ли раздобыл новый, то ли старый постарался отстирать. И кое-какие медицинские познания продемонстрировал: опознал дыхательные мехи и работать с ними умел.

Убедившись, что подконвойный Томский понял задачу и спорить не намерен, Сидор извинился и отбыл в поселение на другой берег. Антонина, конечно, расстроилась, что не сумела поехать с ним, но не обиделась. Чай, не увеселительная прогулка, а дела служебные – и у него, и у неё. Как бы ни хотелось отпереться от врачебных проблем, но не бросать же больного, тем более ей уже и жалованье за эту работу положили.

Горлосечение Антонина выполняла увереннее, чем другие процедуры над прошлыми немногочисленными живыми пациентами. Саранский в своём нынешнем состоянии куда больше напоминал привычный рабочий материал, и прежнего волнения на грани страха она не испытывала, наверное, оттого, что охотник уже был одной ногой в могиле, навредить ему такому сложно.

Мехи не просто имелись, а были неплохими и достаточно новыми, с возможностью подключить электрический привод – если бы, конечно, электричество имелось в больнице. Томский, не без любопытства наблюдавший за действиями Антонины, с неожиданной охотой рассказал, что покойный Лаврентьев мечтал о том, чтобы присоединиться к единственной крошечной угольной электростанции, которая питала здание с телеграфом и порт, и градоначальник как будто не возражал, но до конца дело не довели: врач умер, и идея оказалась похоронена вместе со своим родителем.

Чем больше Антонина узнавала об этом человеке, тем более симпатичным он казался и тем сильнее она сожалела о его кончине и что им не довелось познакомиться.

С устройством пациента на временном месте жительства пришлось повозиться достаточно долго, но зато и результат получился выше всяких похвал. В просторной и по-приятному прохладной палате стояла пока только пара коек, хотя без особой тесноты могло вместиться и шесть, и даже восемь, но с мебелью имелись сложности, её тоже пришлось выписывать с материка. Зато собранные всем миром подушки помогли уложить Саранского полусидя – для облегчения дыхания. Пока лёгкие его справлялись самостоятельно, так что мехи оставили рядом на всякий случай. Бутыль капельницы висела на высокой трёхногой стойке, присосавшись толстой коричневой трубкой с иглой на конце к безвольной руке.

Конечно, при таком пациенте нечего было и думать о том, чтобы вернуться домой и преспокойно заниматься другими делами. Заключённое через посредство Березина перемирие с фельдшером благополучно продолжилось его согласием помогать, так что он без особого неудовольствия отпустил Антонину поесть, выдохнуть после дороги, переодеться и прихватить из дома некоторые нужные мелочи, потому что ночь предстояло провести в больнице.

Пациента на Томского девушка оставляла с тревогой. То ли проблемой охотника он проникся сильнее, чем детским переломом, то ли простые и точные инструкции подходили куда больше невнятной угрозы, но в этот раз не огрызался и вёл себя не в пример достойнее. Это, с одной стороны, приободрило, но с другой – вызвало опасения. Вряд ли фельдшер попытается сейчас что-то украсть из больницы, но мало ли! Но выбора у Антонины не было, пришлось довериться.

– Добрый день, сударыня! – На выходе из больницы к девушке торопливо подошёл незнакомый мужчина в распахнутом плаще поверх синего костюма-тройки. Определённо этот человек не был из охотников или рыбаков – и осанка, и манера держаться, и тонкие перчатки выдавали человека, занятого куда более чистым делом. – Простите, это ведь вы врач, Антонина Фёдоровна?

– Добрый день. Да, верно. Что-то случилось? – насторожилась она.

– Нет, ничего такого. Вы, верно, заняты и устали, а я задерживаю… Вы куда-то шли?

– А вы?..

– Прошу прощения! Верхов Эдуард Олегович, я здесь учителем служу при школе. – Он раскланялся, поцеловал барышне руку, та в первый момент растерялась даже, настолько успела за месяц отвыкнуть от подобного обхождения. – Я бы хотел узнать, как здоровье Андрея Саранского. Позвольте, я вас провожу? – спохватился он.

– Идёмте, – задумчиво кивнула Бересклет, разглядывая неожиданного знакомца. От Сидора она уже многое о нём слышала, и теперь интересно было составить личное впечатление. – Саранский в тяжёлом состоянии, но у него есть шансы.

Прозвучало весьма обтекаемо и общо, но даже задайся она такой целью, вряд ли сумела бы найти более точный ответ. Наверное, на её месте и опытный врач не спешил бы с прогнозами и обещаниями.

– Чудо, что его удалось найти! Будем надеяться, дальше удача не отвернётся. – Хмурясь, учитель качнул головой.

– Вы очень переживаете о нём, – заметила Бересклет. – Вы друзья?

Это был хороший повод гордиться собственным самообладанием: она и взглядом не выдала, что знает об учителе Верхове больше, чем узнала прямо сейчас, да и о сложностях между ним и охотником осведомлена.

Но учитель, если что-то такое и было, тоже мог гордиться своей выдержкой и актёрскими талантами: его сочувствие и волнение выглядели искренне. Или волновался он оттого, что соперник выжил?

– Не могу сказать, что так, но… Жуткая зараза, очень жуткая! Я до сих пор помню, как покойный Лаврентьев стращал всех горожан этой напастью, и так у него выходило наглядно, что я, признаться, долгое время ел через силу. Со свежими продуктами здесь небогато, из овощей – только соленья и добираются. Ягоды ещё, грибы, их в тундре полно, но всё одно – солят впрок. Да ещё неловко оттого, что я этак вот увернулся от общей участи, и не по себе: несколько дней назад сидели за одним столом, и вот…

– Вы же не знали, что так выйдет.

– И в мыслях не было! – затряс кудрявой головой Верхов. – Да и как подумать? Окорок свежайший!

– Не корите себя, – ободрила его Антонина. Подозреваемый и подозрительный – не обязательно убийца, и в любом случае стоило проявить участие. – Вы-то уж точно ничего не могли сделать. Да и кому стало бы лучше, окажись вы рядом с Андреем Ильичом? С ним одним, и то ещё бог знает как быть… Всё же я не врач, а случай серьёзный.

– Ах да, наслышан, говорили же, что вы из судебных медиков! Будет ли слишком нахально и грубо с моей стороны предложить вам посильную помощь? – помявшись, проговорил он.

– Отчего же это должно быть грубо? Вы хорошо понимаете в лечении ботулизма? – Антонина удивлённо приподняла брови.

– Нет, увы, в этом я совершенно бесполезен, – улыбнулся он. – Дело в том, что у меня есть много книг по медицине, их Лаврентьев, светлая ему память, оставил. У него скопилось обширное собрание литературы, и он много раз переживал, что все эти ценности могут пропасть, а Сашка мой врачом хочет стать. Я их и прибрал, а то, чего доброго, и на растопку пустить могли. Часть в школе оставил, что попроще и может пригодиться кому-то любознательному, а часть у меня дома.

– Книги – это прекрасно! – искренне обрадовалась Бересклет. – Мне очень их не хватает! Можно будет прийти к вам ближе к вечеру, взглянуть на собрание?

– Да, конечно, будем рады! Особенно Верочка, она здесь тоскует, а гости её очень оживляют, да и с вами она наверняка с удовольствием познакомится. Не хочу ничего дурного говорить про горожан, они в большинстве своём прекрасные люди, но – иного круга, нежели тот, к которому Вера привыкла дома, если вы меня понимаете. Приходите, будем ждать!

К счастью, Дарья Митрофановна уже знала последние новости, и Бересклет дома ждал готовый тёплый обед и свежий хлеб, которым Антонину снабжала Авдотья Брагина, мать мальчика с переломом. Она много пекла и часть продавала. Авдотья даже пыталась благодарить девушку и другими продуктами, и деньгами, но в конце концов сошлись на этом, хотя Антонина не оставляла надежды начать платить за выпечку: принимать подарки было неловко, тем более она теперь получала жалованье врача. Но от хлеба отказаться не могла. Дома она готовила тесто и пирожки, но здесь за подобное даже браться не думала: до сих пор с опасением относилась к печи и её возможностям и не настолько любила готовить, чтобы прилагать серьёзные усилия к обучению.

Отсутствовала Антонина недолго, но за это время Саранскому стало хуже, так что фельдшеру пришлось показать себя в деле. К счастью, вышло у него хорошо – и ухудшение заметил вовремя, и мехи подсоединил верно, и работал ими правильно. Бересклет очень искренне его поблагодарила, похвалила, а потом снова, как в тундре, немного помогла лёгким пациента.

– Вы жiвница? – легко сделал вывод Томский, наблюдая за тем, как Антонина тщательно протирает торчащий кончик горловой трубки, отсоединив от неё мехи.

– Да. Но, к сожалению, вылечить его вот так я не могу. Сил и умения не хватит, – поспешила заверить она. – И я очень прошу вас не афишировать это. Боюсь, сложно будет объяснить, что я не всемогуща…

– Да я болтать не буду, но вы зря боитесь, – заговорил он необычно дружелюбным тоном.

– Почему?

– Тут к шаманам привычные. – Артём пожал плечами. – А жiвник или вещѣвик – тот же шаман.

– Справедливо, – протянула Бересклет и села на стул.

Их тут, в палате, имелось три штуки. Разновеликие, с местами облезлой белой краской, но крепкие, собирали их по всей больнице, и, кажется, какой-то кто-то принёс из дома. Фельдшер сидел с другой стороны от койки больного, положив большие руки с узловатыми пальцами на колени.

Сейчас, рассматривая Томского внимательно при хорошем свете, Антонина уже не находила его столь отталкивающим, каким увидела впервые. Ему было лет тридцать, и лицо, недавно тщательно выбритое, теперь не казалось одутловатым и больным, и стало понятно, что прежде такое впечатление создавала длинная и редкая тёмная щетина. Аккуратнее подстриженные и причёсанные чистые волосы окончательно лишили его сходства с опустившимся забулдыгой.

Резкие черты лица, густые брови и тёмные, глубоко посаженные глаза делали облик Томского воинственно-суровым. Он походил на злого черкеса из старых книг о кавказских войнах, но сейчас, в отмытом варианте, это не отталкивало. Потёртый старый халат, действительно выстиранный, сидел неуклюже – был великоват в плечах.

– Скажите, Артём, почему вы решили стать фельдшером? – заговорила Антонина вскоре.

– Из-за Лаврентьева, – коротко отозвался тот.

– Что вы имеете в виду?

– Его идея была, а он умел убеждать.

– А вам самому не интересно? – задумчиво нахмурилась она.

– Иногда интересно. С ним почти всегда было…

– Вы были дружны? – осторожно уточнила Антонина. – Я, к сожалению, его не застала, но по рассказам создаётся впечатление, что это был замечательный, неординарный человек.

– Был. – Томский кивнул, помолчал, но потом всё-таки продолжил: – Он здесь лет двадцать прожил. Детей очень любил, возился с нами охотно.

– Вы по нему скучаете?

– Все скучают. – Всё так же хмурясь, он опять неловко передёрнул плечами, ниже повесив голову и опустив взгляд.

Они ещё немного помолчали. Сложно было не понять, что смерть старого врача стала для Томского если не ударом, то очень серьёзной потерей. Если этот человек вдохновил Артёма выбрать для себя достаточно сложную и неожиданную профессию, это о многом говорило.

Бересклет до сих пор и в голову не приходило узнавать о семье фельдшера и отношениях в ней, а сейчас подумалось, что родня градоначальника – совсем необязательно близкая и счастливая. А даже если и не так, потерю главного – и, возможно, единственного – вдохновителя непросто пережить, Антонина знала это не понаслышке. Фёдора Ивановича Бересклета она не только любила как отца, но и восхищалась прекрасным врачом, талантливым хирургом и замечательным человеком. Она очень хотела походить на него как можно больше, и хирургом хотела стать, пока поначалу этого не боялась. Отец и сам в неё верил, не зря же подарил дорогие инструменты!

А потом всё пошло не так…

– Скажите, Артём, почему вы тогда отказались помогать мне на операции?

– Больно охота мальчишку калечить и какую-то… не пойми кого слушать, – проворчал он, нахохлившись и глядя куда-то вниз – не то на свои ладони, не то на трубку капельницы. Но нелестное словечко проглотил, не высказал. – Кто ж знал, что вы его вылечите. По виду и не скажешь, что у вас рука такая твёрдая…

Антонина вспомнила, как эта самая «твёрдая рука» тряслась перед операцией, и не удержалась от улыбки. Может, и хорошо, что Томский её в тот момент не видел.

– Мне трудно работать с живыми пациентами, я же из судебных медиков, – созналась Антонина.

– Вряд ли это надолго, – хмыкнул он.

– А зачем из больницы всё вынесли?

– Не больно-то это кому-то надо без Семён Семёныча, – ершисто возразил фельдшер и набычился.

Извиниться Томский и не подумал, но впечатление о нём заметно улучшилось. Кажется, нелюдимый и диковатый, всё же он был не так уж плох. Не убеждённый гуманист и не врач от Бога, каким был его наставник, но и не безнадёжный мерзавец и жулик. Больше всего он напоминал недоверчивого и колючего мальчишку-беспризорника, которому повезло попасть в достаточно твёрдые, заботливые руки неравнодушного человека. А теперь вот дорогой человек умер, и сказывается это не лучшим образом.

Проверяя предположение, Антонина заговорила о неоконченном благом начинании Лаврентьева – проведении электричества в больницу, а ещё поделилась мечтой раздобыть сюда настоящий водонагреватель, которая сейчас уже не казалась столь несбыточной.

Артём заметно оживился, загорелся даже, в глазах появился блеск, расправились плечи и поднялся подбородок, и это вселяло надежду на лучшее. Фельдшер прекрасно знал, что ещё хотел сделать Лаврентьев, что успел сделать, а что успело за этот год прийти в негодность. Вскоре он раздобыл короткий карандаш и тетрадь, и планы начали систематизироваться на бумаге его на редкость паршивым, словно у курицы, а не хорошего врача, почерком. Но не переучивать же его! Тем более свои каракули Томский разбирал уверенно.