Медвежий край

Глава 7

К’ыркургын мэлевичгын аптекак. —

«Купите лекарство в аптеке»

(чукотск.)

Семья Верхова жила неплохо, а для Ново-Мариинска – и вовсе отлично, они занимали четыре комнаты на третьем этаже над почтой. В этом доме, к постыдной, но неодолимой зависти Бересклет, имелось электрическое освещение, общее отопление в холодные времена года, ватерклозет и водопровод, который нередко ломался и, случалось, замерзал зимой, но чаще всего работал.

Здесь снова, как в доме Оленева, почудилось, что за окнами – не чуждая загадочная тундра, а родной и знакомый Петроград, притом благодарить за это стоило в первую очередь усилия хозяйки, а не городские удобства. Кругом царили чистота, порядок и тот особенный строгий уют, к которому Антонина привыкла у себя дома, так что этот визит доставил ей удовольствие уже хотя бы только возможностью погрузиться в прекрасную атмосферу и полюбоваться чудесной гостиной.

Мебель основательная, без изысков, но аккуратная и в безупречном порядке – низкий диван и несколько кресел, стол и венские стулья вокруг него, буфет и небольшой дамский письменный столик в углу, попиравший ножками огромную шкуру белого медведя, которая удивительным образом выглядела здесь уместной и не портила впечатления: диковинный штрих, придающий убранству изюминку. Круглый стол у подоконника укрывала изящная кружевная скатерть с кистями, нежный серебристый тюль на окнах отделял окружающий мир дрожащей дымкой и помогал обманываться. Его обрамляли зелёные шторы с лёгким ламбрекеном, в тон им – бахромчатые абажуры на люстре и настольной лампе и диванные подушки, шитые серебром. Приглядевшись, Бересклет поняла, что всё это сделано из одной и той же ткани, наверное, руками Веры Верховой.

А ещё здесь было множество растений, большинство из которых – тропические, невесть каким образом благополучно добравшиеся до города, и все без исключения чувствовали себя прекрасно, не беспокоясь о чуждом климате.

Сама Вера выглядела не просто хозяйкой, а неотделимой частью обстановки. Убранные в высокий пучок русые волосы с лёгкой проседью и рыжим отблеском, тёмно-бордовая юбка и закрытая блуза по моде конца прошлого столетия, на плечах – светло-серая пуховая шаль. Худенькая, с узким лицом и тенями под глазами, с тонкими бледными пальцами и лиловыми запястьями, Верхова имела вид болезненный, почти чахоточный и пугала бы им, напоминая привидение, если бы не тёплый, чистый взгляд голубых глаз и ласковая, очень живая улыбка, которая стирала с её лица морщинки и делала его лет на двадцать моложе. Она жила, кажется, назло собственной слабости и уязвимости, и Антонина испытала рядом с ней неожиданную робость и даже отголоски стыда за то, с каким малодушием месяц назад сама встретилась с этой землёй.

Вера искренне обрадовалась гостье и отказалась разговаривать о книгах и любых других делах, не напоив чаем, а вместе с ней за стол села и вся небольшая семья, включая сына. Двенадцатилетний Александр был удивительно похож на мать – те же глаза, та же улыбка, – но, выросший в этих местах и привычный к ним с раннего детства, казался куда крепче. Худой и нескладный, угловатый, невысокий, он, однако, выглядел очень живым и любознательным ребёнком. И хотя воспитание не позволяло вмешиваться в разговор взрослых, на Антонину он поглядывал с явным любопытством и то и дело порывался что-то спросить, но одёргивал себя.

Разговор шёл светский. Вера интересовалась, как устроилась Антонина, расспрашивала о семье, рассказывала что-то незначительное о городе и о себе. Поддерживал беседу и Эдуард, больше увлечённый своими нынешними и бывшими учениками.

– Очень хорошие ребята здесь, отзывчивые, – рассуждал он. – Я потому никогда и ни на что не променяю Ново-Мариинск. Всё же верно говорят: чем сложнее климат, тем лучше и душевнее люди.

– А откуда вы сюда переехали?

– Из Хабаровска, – тихо проговорила Вера, лоб которой пересекла тонкая вертикальная морщинка, а взгляд опустился к стоящей на столе чашке. – Там тоже сложная погода, но совсем другие краски. И зима не такая долгая… – Губы её тронула лёгкая улыбка. – Вам ещё предстоит с ней познакомиться.

– Да, здешняя зима – это нечто невероятное! – вдохновенно подхватил Эдуард. – Лиман замерзает целиком, и на ту сторону вместо катера добираются на нартах, это такие местные сани. Очень интересное зрелище, особенно когда приезжают чукчи из береговых, на собаках. Необычные у них псы, таких в городе не увидишь. По ним не поймёшь, дикие они или домашние. У покойного Оленева сука как раз из аборигенных, но уже ручная совсем, конечно.

На этих словах мальчик особенно тревожно вскинулся, с надеждой посмотрел на родителей.

– Что случилось? – тихо обратилась к нему мама.

– А что будет с Княгиней? И её щенками?

– Не знаю, милый, – неуверенно улыбнулась Вера.

– Не пропадут, не волнуйся, отец у них тоже хороший, чукчи разберут, – отмахнулся Эдуард, и мальчик молча опустил взгляд.

– Ты любишь собак? – спросила Антонина.

– Очень, – тихо признался Саша. – Особенно Кнопку. Она с чёрным пятнышком на носу. Её… – добавил совсем неслышно и осёкся.

– Александр, ну что ты мямлишь? – мягко укорил его отец. – Раз заговорил – то уж заканчивай.

– Нет, ничего, – насупился тот.

– Вот, попробуйте ещё пирог, он с местной брусникой. Ягода здесь хорошая, хотя мне ужасно не хватает лимонника… Вы не пробовали? Он очень необычный. Зато голубики здесь полно…

В таком духе разговор продолжался около получаса, оставив у гостьи странное, давящее и неприятное чувство, которое сейчас не было времени анализировать. После чая Верхов проводил Антонину в кабинет, указал на полки, которые занимали нужные книги, и, извинившись, оставил одну.

Кабинет был откровенно мужским, притом принадлежал мужчине явно невзыскательному, а хозяйка если и заходила сюда, то лишь смахнуть пыль. Простые тонкие шторы бледно-синего цвета, вдоль стен – шкафы с глухими дверцами. Заставленный большой стол накрывало серое полотнище, очерчивая местами причудливые, а местами – вполне узнаваемые очертания лабораторных приспособлений. Бересклет с трудом одолела любопытство, подзуживавшее заглянуть под покров, и постаралась сосредоточиться на книгах. Достала одну, вторую…

– Извините, сударыня. – Тихий голос хозяйского сына отвлёк Антонину почти сразу. Мальчик шагнул в кабинет, напряжённо прислушиваясь и то и дело оглядываясь назад, в коридор. – Можно мне спросить?

– Спрашивай конечно, – приветливо улыбнулась Антонина. – Мне кажется, ты и за столом хотел, да? Не только про собак?

– Как себя чувствует Андрей Ильич? Он выживет? – В глазах и голосе было столько искренней, отчаянной надежды, что Антонина в первое мгновение растерялась. – Семён Семёнович говорил, что это очень страшный яд, смертельно опасный.

– Шансы велики, – не стала она врать, но постаралась обнадёжить. – Яд действительно опасный, но он не всегда смертельный, даже без особой помощи пострадавшие порой выживают. А Саранский сейчас под присмотром, ему помогают. А ещё он очень крепкий, сильный человек. Ты хорошо его знаешь?

– Андрей Ильич добрый. К маме хорошо относится. И Кнопку забрать хотел, – пожал плечами Саша. – Отец его за это очень не любит. За маму, не за собаку, – пояснил смущённо.

– Они ссорились? Не волнуйся, я не скажу отцу.

Бересклет, говоря, опустилась на диван с потёртой кожаной обивкой, положила книги на колени и похлопала ладонью по сиденью рядом, приглашая мальчика к разговору. Тот опять тревожно оглянулся на дверь, но несмело подошёл и неловко сел на край, зажав ладони между коленками и ссутулившись.

– Я слышал, как отец ему угрожал. – Саша заговорил почти шёпотом, уткнулся взглядом в пол. – Тихо, конечно, он никогда не ругается. Но требовал больше не подходить к маме, грозился убить, если ещё раз увидит. А маме с ним весело, он всегда её смешит. И ягоды приносит.

Александр вздохнул, обвёл тоскливым взглядом кабинет.

– А тебе он тоже нравится?

– Он говорит, что маме нельзя здесь, ей тяжело. Я случайно слышал, он увезти её хотел. – Мальчик пожал плечами. – Она постоянно мёрзнет и болеет. Сейчас ещё ничего, а зимой вообще почти не выходит из дома.

– Неужели твой отец этого не видит? – нахмурилась Антонина.

Худые плечи опять неопределённо дёрнулись, а голова совсем поникла.

Несколько секунд висела тишина. Бересклет растерянно разглядывала сидящего рядом ребёнка, не зная, как относиться к его словам. Двенадцать лет – уже вполне значительный и ответственный возраст, да и Александр Верхов производил впечатление очень серьёзного и разумного юноши, а не легкомысленного фантазёра.

Но даже независимо от правдивости его слов и правильности понимания услышанного разговора что-то в этой семье явно было нечисто и совсем не столь благостно, как пытался показать Верхов.

Что за отношения сложились между Саранским и Верой? Обычная человеческая жалость, тем более Косой по всем рассказам казался добрым и сострадательным? Или мужской интерес к чужой женщине? И отвечала ли она ему взаимностью? Все как один утверждали, что Верхова слишком порядочна и, возможно, слишком болезненна, но разве угадаешь, глядя со стороны? Тут только кто-то из них двоих мог ответить, и то если пожелает.

– Я слышала, ты хочешь стать врачом? – нарушила Антонина молчание.

– Очень! Хочу учиться в Хабаровске. И маму туда увезти, она сильно скучает, – признался Саша и добавил с горечью: – Я только надеюсь, что успею повзрослеть быстро и она не умрёт. Семён Семёнович порой ей выписывал какую-то микстуру, ей делалось легче…

– Как ты думаешь, твоя мама согласится прийти в больницу? – медленно проговорила Антонина. – Или она тоже посчитает, что женщина не может быть врачом?

Она понимала, что этим вопросом окончательно отрезает себе путь назад, к спокойной и желанной службе медицинского эксперта, но… сколько можно обманывать себя этим обещанием, что на следующем пароходе вдруг прибудет новый замечательный и опытный врач, который возьмёт на себя все эти хлопоты? Никто не приедет. И, может, сама бы она ничего такого Вере не предложила, но промолчать сейчас было слишком жестоко по отношению к Саше.

– Вы ей понравились, она никогда не скажет ничего такого! И обязательно придёт! – оживился он. – А можно мне тоже к вам прийти? Андрея Ильича проведать…

– Приходи конечно, – улыбнулась она. – А каким ты мечтаешь быть врачом?

– Я хочу придумывать лекарства от всех болезней. А лучше такие лекарства, чтобы никто не заболевал. Семён Семёнович рассказывал. Вакцины. Я хорошо учусь! И даже микроскопом пользоваться умею, у Семён Семёновича…

– Александр, что ты здесь делаешь? – прервало разговор появление хозяина. Мальчик насупился и опять уткнулся взглядом в пол, а Антонина поспешила вмешаться:

– Он как настоящий мужчина предложил мне помощь с книгами, а потом мы разговорились о работе врача, – с вежливой улыбкой пояснила она. – У вас исключительно умный и целеустремлённый сын. Моя младшая сестра на пару лет старше, но она пока не проявляет такой похвальной сознательности.

– Она девочка, у юных барышень обычно совсем другие интересы, – смягчился Верхов. – Позвольте, я помогу с книгами, всё же они тяжёлые!

– Буду благодарна. Саша, спасибо за разговор. Желаю тебе успехов и удачи, чтобы всё получилось. И не забудь, если что-то будет непонятно или любопытно, приходи. Если сумею – помогу разобраться. – Она заговорщицки подмигнула.

– Спасибо, – несмело улыбнулся мальчик в ответ, кажется, поняв намёк.

Без отвлекающих разговоров беглый просмотр оставшихся книг много времени не занял. Собрание и впрямь оказалось прекрасным, содержало и известные институтские учебники, и многочисленные справочники, и даже ценные монографии. Нашлось и про токсины, и про паразитов, и то нужное по хирургии и травматологии, что Бересклет пыталась найти в самом начале своего пребывания в городе, когда младший Брагин сломал руку.

Относить книги домой Антонина не стала, зачем они ей там все! Раз уж имеется больница, значит, и книгам там самое место, да и читать их сейчас сподручнее там, наблюдая за Саранским. Оставила она их, впрочем, в комнатушке при морге, в котором освоилась за это время куда лучше и чувствовала себя гораздо увереннее, чем во врачебном кабинете. Провести электричество, и добавится ещё одно место в копилку тех, где так легко представить себя дома, в Петрограде.

И думалось там легче. Стойкий химический запах ослаб за год с лишним, но не пропал совсем, а он всегда настраивал Антонину на спокойный рабочий лад.

Сейчас Бересклет пыталась анализировать услышанное в доме Верховых, но то и дело ловила себя на том, что начинает додумывать и фантазировать, больше опираясь не на факты, а на собственное воображение. Наконец она решила не мучиться самостоятельно, а просто рассказать всё Сидору, когда тот вернётся. Если он, конечно, придёт поделиться сведениями и проведать больного.

Березин тоже не терял времени даром, а отправился к угольным копям, чудом успев на катер. Это была одна из причин, по которым он больше любил здешнюю зиму, нежели лето: оленя с нартой проще найти, чем свободную лодку с хорошим мотором, а на вёслах идти куда дольше. Конечно, тоже не сутки, но час-другой при волне и встречном ветре – удовольствие сомнительное.

Сегодня погода, впрочем, продолжала баловать, синее небо в лёгких росчерках облаков гляделось в спокойное зеркало лимана, и отражение лишь едва заметно морщилось от редких слабых движений ветра. Сидор пристроился к стенке у окна, молча глядел через пыльное и отродясь не мытое стекло на залив, но пейзажа почти не видел, погружённый в мысли.

Саранскому невероятно повезло. Уцелеть одному в тундре с таким недугом – иначе как чудом не назовёшь, и Сидор не мог отделаться от мысли, что Косой наверняка поделился с сотрапезниками планами на следующий день. И уж точно не он травил окорок.

Если искать убийцу среди гостей, то версия оставалась одна: учитель. С Оленевым ему как будто нечего было делить, с Кунлелю – тем более, а вот с охотником Саранским всплывал старый как мир мотив: ревность. Притом Верхова вполне могла добродетельно хранить верность мужу, а тот мог не любить жену, это ровным счётом ни на что не влияло. Сидор был глубоко убеждён, что разрушительная ревность – это история не про любовь, а про чувство собственности и нежелание терять что-то, к чему привык и что считаешь полезным. Излишняя родительская опека, ссоры любовников, обиды «забытых» друзей часто росли из этого корня.

Учитель не производил впечатления расчётливого человека и отменного актёра, но это ничего не значило, на убийце редко когда написана степень его вины. Эдуард Олегович совсем не походил на бедного студента Раскольникова, в себе был вполне уверен, мятущейся души не имел, и уж если принял решение об убийстве, мог не слишком-то раскаиваться впоследствии.

Зато ему хватило бы знаний избрать столь изощрённый способ. Больше того, вряд ли он мог бы справиться с опытным охотником иначе, чем с помощью обмана и хитрости. Саранский – крепкий, сильный, здоровый мужчина, с ножом на такого Верхову не пойти, камнем по затылку – тоже рискованно, да и стрелок из него вряд ли отменный. Яд – самое подходящее оружие, пусть молва и считает его женским. И не надо объяснять, отчего учитель долго тянул и воспользовался случаем с визитом к Оленеву: вряд ли он был вхож к Саранскому и вряд ли не вызвал бы подозрений своим приходом. А возможность остаться наедине с окороком не так сложно заиметь в компании троих подвыпивших мужчин, увлечённых разговором.

Думая о таком варианте, Сидор испытывал слабое мутное чувство тревоги. Косой выжил, находится сейчас в городе, и как бы чего не вышло. Вдруг убийце хватит наглости добить жертву? Ещё, не дай бог, попытается устранить препятствие в лице врача. Березину хватало самообладания сдержать порыв прямо сейчас помчаться на выручку, но понимание, что избравший столь сложный и затейливый способ убийства человек не пойдёт резать всех свидетелей среди бела дня, беспокойства не умаляло.

Все остальные варианты предполагали убийцу пришлого, который под каким-то предлогом проник в дом раньше. Конечно, первой и главной жертвой опять становился Оленев, потому что травить кого-то в его доме, кто может ещё и не прийти, – весьма спорный ход. Версия была бы хороша, попади в поле зрения Березина хоть один неприятель покойного, способный устроить этакую своеобразную комбинацию. Только где его искать? На Маликова он, хоть и собирался его проверить, не очень-то рассчитывал.

Оставался ещё вариант сговора, когда план продумал один человек, а шприцем орудовал другой, но не слишком ли это сложно? Да и ради чего?!

Березин попробовал подойти к обстоятельствам с другой стороны, начать не с отношений между присутствующими, а с мотива как такового, но упёрся всё в ту же самую правдоподобную версию.

Страсть. С ней совпало так, что нарочно не придумаешь: почти все, кого могло связать подобное чувство, собрались в одном месте. Один треугольник – Оленев и Кунлелю с домработницей, другой – Саранский и Верхов с женой последнего. Хотя, конечно, не стоило исключать наличия иных ответвлений, не проверив.

Наследство? С Оленевым ясно и отпадает, у Саранского – родни никакой и имущества небогато. А у жены Верхова хватало других возможностей, отравила бы мужа дома тем же способом, попросту плеснув яда в его тарелку, – никто бы и не понял ничего.

Месть? С Оленевым самый яркий мотив, да только способ убийства больно странный. Про Саранского дурных историй не ходило, а он здесь родился, уж всяко какая-то сплетня да возникла бы, найдись повод. Учитель… Тут надо бы в школе поговорить, кто мог зло затаить. Может, из школяров кого обидел, а может, и других учителей. Общество закрытое, слух мог и не выйти за его пределы, если там что-то тихое. Но тоже – крайне сомнительный способ для такого общества.

А ещё пора было поговорить с Верой Верховой, хоть бы даже для начала взглянуть на неё. Вдруг она тяготилась не только мужем, но и вниманием охотника и этак изящно попыталась устранить обоих? Иронично получится, если так: оба выжили, а погибли вовсе посторонние.

За время пути Сидор так и не пришёл ни к какому итогу, но хоть дорога промелькнула незаметно.

Василий Мельник своё хозяйство знал назубок и если не всю подноготную, то уж основные сведения об обитателях поселения в голове держал, поэтому рыскать по делопроизводителям Березин не стал, направился сразу к другу.

– Тебе Степан Сергеевич нужен из Маликовых, – с ходу ответил тот, выслушав, кого ищет полиция.

– Это который убийца? – не удивился собственной догадливости Березин. – Кто он вообще таков и за что отбывает? Кого убил?

– Аптекарь из Хабаровска. Глупая история вышла, прохожего вывеской зашиб. Ты его видел, нет? Неясно, в чём душа держится, как говорят в народе – задохлик. Вот полез вывеску новую пристроить, не дождавшись рабочих, да не удержал, на беду – аккурат старичку какому-то на голову. Убивался первое время, переживал – совестливый. Да и ответственный – ужас, всё рвётся помогать. Маликова в шахту пытались приспособить, как остальных, он и не противился – дескать, готов понести заслуженную кару. Только выгнали от греха подальше. Кайло в руки дать страшно – то ли себя, то ли окружающих покалечит. Оно, конечно, работа вообще тяжёлая, да и не курорт тут, чай, ссылка. Но всё-таки за трупы и калек нас по голове не гладят. Так что помыкались, плюнули и приспособили его при лазарете да при кухне помогать.

– При кухне? Не потравит?

– Для ссыльных отдельно готовят, он там и работает. Мы ж не идиоты, – хмыкнул Василий. – Чудной малый, увлечённый. Такой, знаешь ли, юноша бледный со взором горящим, даром что ему уж под сорок.

– У тебя он выходит библейским агнцем, – неодобрительно заметил Сидор.

– Он не у меня, он у родителей таким вышел! – засмеялся собеседник. – Да у них вся семья, видать, такая, сестрица тоже беззлобная и безответная.

– Сестрица? – удивился Березин.

– Двоюродная, в городе живёт. Только они не афишируют, сам понимаешь: бог знает как местные отреагируют, если вскроется. Муж-то у неё учитель.

– Не Верхов ли?

– Он.

– Вот так клубок! – присвистнул Сидор растерянно. Хотел попрекнуть Мельника, что не рассказал про такое родство, но вовремя вспомнил, что в прошлый его визит сюда и сам не знал, что учитель ему интересен.

– А зачем тебе вообще Маликов понадобился? И Верхов чем не угодил? – опомнился Василий. – Неужто всё по смерти Оленева копаешь?

Березин не стал юлить и вкратце объяснил, до чего успел дорыться. Собеседник вопросов не задавал, только поднимал да хмурил брови, а в конце протянул задумчиво:

– Компот изрядный… Да только чему удивляться, городок маленький, так или иначе все друг с другом связаны… Но если ты думаешь, что Маликов мог кого-то убить, то напрасно. Идём, поговоришь с ним да сам посмотришь.

На слово верить приятелю Березин не спешил: из ссыльного выходил всё более крепкий подозреваемый. Может, не в убийстве Оленева, но в покушении на учителя – точно, вон и мотив нарисовался, месть за сестру. Да и яд – подходящее оружие для щуплого аптекаря, которому не хватит сил на иные способы, зато достанет ума нашпиговать окорок необычной дрянью.

Одно в этом пока смущало Сидора: отсутствие возможности. Прознать о будущей встрече мог от сестры, но как проник в дом чужого человека? Дома у Верховых появиться мог по приглашению той же сестры, а к Оленеву касательства не имел. Здешний народ не отличался подозрительностью, и двери почти не запирались, но не до такой же степени, чтобы в дом управляющего прииском вдруг среди бела дня явился посторонний человек и его никто не заметил.

Может, ночью, аккуратно вскрыв замок, да только он же аптекарь, а не опытный домушник! Мог иметься подельник, наверняка тут хватало взломщиков, да и выучиться этакому ремеслу от знающих соседей – тоже невелика трудность, да только оба этих варианта исключались бдительностью охраны. У Мельника во владениях царил порядок, не могли не хватиться отсутствия одного из поселенцев ночью.

Вот разве что сговор с кем-то из тех, кого называла Харина?.. Глупость, да и опять – слишком сложно.

Маликов сложением и наружностью напоминал отрока гимназического возраста, и не скажешь, что уже состоявшийся мужчина старше Сидора. С тонким, одухотворённым лицом и коротким ёжиком русых волос, глубоко посаженными серыми глазами и длинными ломкими пальцами, в небольшом тёмном лазарете он выглядел бы куда уместнее в роли больного. А ссыльный сидел в уголке и при свете керосиновой лампы возился с какими-то порошками.

– Здравствуйте, Василий Викторович! – Заметив начальника поселения, он поспешил отложить свои дела и подняться. – Маликов Степан Сергеевич, статья…

– Садитесь, – махнул рукой тот. – Это Сидор Кузьмич, он полицейский из Ново-Мариинска, хочет задать несколько вопросов. А я тоже с вами посижу.

Он действительно устроился на заправленной пустой койке в стороне, а Березин занял скрипучий стул, покрытый облупленным лаком.

– Но я ничего такого не делал! – встревожился Маликов, глядя на полицейского урядника с опасением.

– Но могли видеть нечто важное, – спокойно ответил Сидор. – Я вас ни в чём и не обвиняю. Что вы можете сказать о Верхове Эдуарде? Вы родственник его жены, так?

– Верно. – Маликов заметно напрягся, тревожно глядя на пришельцев по очереди. – Только я стараюсь не рассказывать об этом, всё же Вера никакого касательства к моему нынешнему положению не имеет и иметь не должна, а мне было бы очень досадно осложнить её и без того нерадостную жизнь в этих краях…

– Я не собираюсь афишировать ваше родство, – заверил Сидор. – Говорите смело.

– Верхов, он… – Ссыльный запнулся, опустил взгляд, помялся. – Он не самый плохой муж для Веры. Всем обеспечивает, с сыном занимается. Никогда голоса не повысит, не то что руку поднять…

– Но это не всё? – уверенно подбодрил Сидор.

– Не любит он Веру, – вздохнул Маликов. – Иначе увёз бы отсюда, не держал. А ему тут хорошо, вот он и полагает, что она, бедная, от скуки мается и глупости выдумывает, а не болеет. Не померла же ещё. Она и родителям с его подачи не пишет почти, так, отошлёт страничку в год да открытку, а они мучаются. Гордая же. Сама уехала, назад не попросится…

– А её родители были против? – спросил Сидор, хотя вряд ли это имело касательство к делу.

– Да уж ясно. Но она с отцом тогда разругалась, как уезжала, он и старается не давить… Не волоком же её тащить! А она мужа крепко любила. Это сейчас не пойми что. Эдуард вон нашёл себе кого поудобнее да в ус не дует.

– Что вы имеете в виду?

– Я не могу утверждать наверняка, сколь далеко у них там всё зашло, но своими глазами видел, как он с Удальцовой миловался, – признался он столь уверенно и спокойно, что образ робкого юноши слегка треснул.

– Удальцова… – припомнил Сидор. – Анастасия Егоровна, учительница? Муж её на телеграфе работает.

– Она, – понуро кивнул Маликов, показывая завидную осведомлённость в делах города. Но само по себе это, конечно, ничего не значило, мог и наслушаться от аптекаря.

– И как именно они миловались? – задумчиво уточнил Березин.

Упомянутую сударыню он прекрасно помнил, была Анастасия смешлива, энергична и чрезвычайно хороша, но со своим плюгавым тихим мужем жила как будто мирно. Статная фигура, светлые рыжеватые локоны, яркая улыбка – полная противоположность тихой Веры.

– Неловко вспомнить. – Он повёл плечами. – Но обнимались и целовались отнюдь не дружески.

– Где вы их видели?

– Позади школы. На Троицу, служба аккурат шла, оттого и людей на улицах мало было, а там пустырь, и вовсе редко когда люди бывают, но тропка какая-никакая проторена по снегу. А я не то чтобы религиозный человек… Вот мимо и шёл. Прощались они у чёрного хода, Удальцова к церкви поспешила после, а Верхов в школе остался.

– А вы? – Березин насмешливо приподнял брови.

– Каюсь, остановился посмотреть, – не стал спорить он. – Да и на глаза Верхову попадаться лишний раз не хотелось. Мы с ним до их с Верой отъезда знакомы были шапочно, виделись один или два раза, он и не помнит небось, так я стараюсь и не напоминать. Да и с ней мы родня не самая близкая, её мать моему отцу – племянница, но знались. Батюшка её человек солидный, чиновник, кто ж с такой роднёй ссорится! – заметил прагматично Маликов. – А сейчас много буду с Верой рядом тереться – бог весть какие слухи пойдут, не хочется обижать. Хорошая она. Одинокая только здесь…

– А с Оленевым вы в каких отношениях? – спросил Сидор.

– Оленев… Позвольте, но это же покойный хозяин копей! – изумился Маликов. – Какие у нас могут быть отношения? Как у капитана парохода с ездовым оленем в лучшем случае… Я его в лицо несколько раз видел, а он едва ли о моём существовании знал. А что случилось? Говорили же, несчастный случай, отравился он… Неправда, выходит, коль вы здесь? – нахмурился тревожно.

– Разбираюсь, – расплывчато отозвался Сидор.

Они ещё некоторое время поговорили, Маликов охотно рассказал про небольшую лабораторию, которой ему дозволяли пользоваться и даже кое-что по его просьбе приобрели, о лекарствах, что смешивал для хворающих ссыльных, о некоторых весьма полезных и ценных местных травах…

Кажется, ему просто хотелось поговорить, так что рассказал он и о родственнице, что пошла та в мать, женщину хрупкую и тонкую – их, маликовская порода, – но всё же куда более крепкую, чем можно судить на глаз. Про отца подробнее пояснил, что тот лесным хозяйством ведает, притом начинал простым лесником, но уж больно толковым оказался и на самый верх выбился. Резкого нрава мужчина, но справедливый и честный.

Березин не знал, что и думать о Маликове. Не от мира сего – точнее и не скажешь. Не робок и не застенчив, но и решительным не назвать. С какой-то своеобразной логикой и необычной манерой, он казался безобидным, но с другой стороны – не поручишься, что он высоко ценил человеческую жизнь, всё же цинизма в нём тоже хватало.

С проверкой его связей внутри общества поселения тоже помог Мельник, усадив друга у себя пить чай: он лучше знал подход к местному люду, инструкцию понял, и Сидору осталось только довериться и ждать. Он прекрасно понимал, что из здешней братии с полицейским никто откровенничать не станет – просто так, из классовой ненависти. Можно найти подход к каждому, но сколько времени уйдёт.

Интересных новостей Мельник не принёс. Ни с кем из тех, кто посещал Оленева, Маликов не знался, с рецидивистами – тоже, справедливо их опасаясь. Ему бы жилось туго, но местная братия то ли брезговала, то ли тоже жалела малахольного. Конечно, Василий и его люди могли что-то упустить, но это весьма сомнительно – местные поселенцы и сторожа друг друга знали отлично, уж кто-то что-то заметил бы. Да и лаборатория в лазарете слова доброго не стоила – весы, спиртовка да колбы, а Антонина уверяла, что для выращивания этих бактерий требовалось оснащение посолиднее.

Всё равно Березин не зря съездил, в деле появилась ещё одна интересная фигура, даже две: супруги Удальцовы. Но Оленев окончательно потерял статус главной жертвы, как ни странно это бы ни выглядело, пострадав заодно с гостями.

– Сидор, ты когда меня со своей Бересклет познакомишь? – заговорил о постороннем Василий, когда мужчины не спеша шагали к пристани.

Сегодня Сидору повезло, отбывал внеочередной катер со срочным сообщением, которое надо было передать телеграфом: что-то сломалось на шахте и требовалось привезти нужные детали, и была надежда успеть погрузить их на следующий пароход, но сообщение следовало передать безотлагательно.

– Приезжай да знакомься. – Березин сделал вид, что не заметил намёков. – Она нынче при деле, в больнице, Саранского выхаживает.

– Да уж лучше вы к нам в гости.

– Ты мне скажи: как совпало, что Маликова именно сюда сослали, к сестре под бок? – Обсуждать Антонину Березин не собирался, пришлось срочно подыскивать новую тему для разговора. – Неужто случайно?

– Скажешь тоже. По знакомству определили, да и мне отписали сопроводительный документ, чтобы не очень обижал. Я уж не вдавался, кто там кому сват, кум или добрый сосед, но из Хабаровска писали, притом судейские. Небось тот чиновник из родни подсуетился. Наше поселение, знаешь ли, на хорошем счету, даром что погода и земля тяжёлые.

– Знаю, – не стал разочаровывать его Сидор.

Он понимал, что во многом это заслуга именно Мельника, его принципиальности и снисходительного отношения к подопечным. Благодаря этим двум качествам в поселении воцарился порядок. Не идеальный, который не способны принять и поддерживать большинство людей, но достаточный, чтобы ссыльные по окончании срока наказания покидали эти края на своих ногах и в относительном здравии.

Именно Мельник в своё время разобрался с самыми злобными и беспринципными надзирателями, заставил доктора выполнять его обязанности и обеспечил ссыльным пристойное питание, может, и не балующее разносолами, но и не способное отправить на тот свет прежде срока. Притом всё это сложилось без увеличения финансирования, просто суммы, выделенные государством и шахтой на содержание ссыльных, перестали в таких количествах оседать в карманах.

Всё это Березин знал понаслышке от других людей, Валентин не хвастался, хотя и взирал на дело рук своих с отчётливой гордостью и признание ценил.

На пристани у Мельника имелись другие дела, иначе он бы не потащился провожать гостя, так что распрощались они на ходу. Катер оказался меньше, но куда шустрее обычной посудины, так что долго ждать не пришлось не только отправления, но и прибытия.

На этом шаги, которые возможно было предпринять, не привлекая внимания, у Сидора закончились, а дальше надо было взвесить и решить, с чего начать полноценное расследование. Нагрянуть с обыском к Верхову, невзирая на полное отсутствие доказательств? В столице за такое голову бы сняли – чай, не оборванец какой-то, уважаемый человек, хотя и не дворянин, а здесь…

Чиновников в Ново-Мариинске было немного. Градоначальник со своими немногочисленными помощниками да мировой судья, ворчливый и до крайности ленивый тип. Больше всего он не любил в этой жизни, когда его заставляли работать, в дела никогда не вникал и с уездным исправником не спорил, предпочитая перекладывать на него все решения и подписывать бумаги не глядя.

Формально тут даже земства не существовало, а важные городские вопросы решались «всем миром», по старинке: у Ларина устраивались собрания самых уважаемых и деятельных горожан. Гвалт на таких стоял страшный, но вопросы худо-бедно решались – наверное, потому, что возникали они весьма редко. Березина приглашали как начальника полиции, и за время его жизни здесь таковые собрания происходили два раза: когда в порту сломался кран и требовались деньги на новый и когда зимой случился пожар на складе и город лишился изрядной части запасов провизии.

Но всё равно Сидор предпочитал поступать по справедливости, а Верхову предъявить было нечего, кроме пустых подозрений и результатов метода исключения. Даже неясно, ухаживал всё-таки Саранский за его женой или нет?

Поразмышляв, начать он решил издалека. Поборов желание прямо с катера помчаться к Антонине в больницу и проверить не столько пациента, сколько доктора, Березин пошёл расспрашивать любовницу учителя.

Удальцова как будто поверила в объяснение Сидором своего интереса к её личной жизни – мол, птичка на хвосте принесла, и хотелось бы знать, что да как, – и почти не отпиралась. Помялась немного, но больше из кокетства, чем от желания скрыть – даже удивительно, как они до сих пор избегали огласки. А после, заручившись от Сидора словом офицера молчать обо всём услышанном, изрядно жеманничая, но без особого стыда рассказала о том, что сошлись они с Верховым из-за общей беды: хороших, но крайне скучных и серых супругов.

Эдуард гулял от болезненной жены, у Анастасии муж был тихим и незаметным, очень неглупым и увлечённым, но думать мог единственно о своём телеграфе и электричестве, то ли дело – широко образованный и общительный Верхов. Никаких проблем, никакого быта, никаких жалоб, разве что на непослушание сына, и то редко. Зато в постели Эдик был тем ещё затейником и фантазёром, о чём Удальцова сообщила шёпотом, отчего её нежные щёчки густо покраснели. Сидор и бровью не повёл, задавив лёгкое чувство гадливости в зародыше: бог им судья, а у него другие дела.

Если верить женщине, обоих любовников всё устраивало: тихий и уютный домашний очаг и редкие увлекательные свидания на стороне, сродни походу в театр. Она горячо заверила, что оба тщательно хранили тайну, никто не собирался поднимать шум и тем более затевать развод, и посоветовала выщипать хвост слишком говорливой птичке. Не верить учительнице, может, и хотелось бы, но не выходило.

Для очистки совести Березин решил всё-таки поговорить с рогатым мужем. Нарушать данное неверной супруге обещание Сидор не собирался, а вскоре понял, что мог бы не волноваться об этом: Удальцов и впрямь не видел дальше своего телеграфа, на котором служил инженером и заведовал всей электрической частью. От нескольких достаточно прозрачных намёков на неверность Анастасии легкомысленно отмахнулся, продемонстрировав завидную в ней уверенность и совсем незавидную простоту, зато про работу мог говорить часами.

Слово за слово, Удальцов вспомнил старого врача, посетовал на отложенные с его смертью планы электрификации больницы, а потом вовсе помчался мечтами в дальние дали, грезя о светлом – и электрически освещённом – ближайшем будущем всего Ново-Мариинска. Послушать его было познавательно и любопытно, но не в таком обилии, так что через полчаса Сидор насилу отделался от разговорчивого инженера.

Картина в больничной палате полицейскому исправнику предстала идиллическая. Саранский лежал на постели, кажется, всё ещё без сознания, а на соседней койке плечом к плечу сидели Антонина с фельдшером. Томский держал в руках какую-то увесистую книгу, девушка её перелистывала, и обе головы – светлая с модной столичной стрижкой и неожиданно аккуратно причёсанная тёмная – склонялись к тексту, словно головы школяров, раздобывших где-то страшно интересную, но запретную книжку.

– Добрый день, – через несколько секунд привлёк их внимание Березин, так и не сообразив, отчего вид этой парочки вызывает у него колючее недовольство.

Вскинулись двое также разом, как по команде. Антонина улыбнулась, а Артём раздосадованно поморщился, но кивнул.

– Сидор Кузьмич! Как ваша поездка?

– Неоднозначно, – отозвался он. – У вас тут спокойно?

– Да, просвещаемся вот. – Она ещё шире улыбнулась. – Нашлись интересные книги, думаю, Саранскому на пользу пойдёт. Тут для жiвника есть методики, так что я обезвоживание сниму и попробую ему помочь. А ещё Артём припомнил, кто из пациентов доктора Лаврентьева болел ботулизмом, я дома гляну в записи, что именно он предпринимал.

– Вы, гляжу, примирились?

– Нашли общий язык и разрешили противоречия, – с удовольствием признала Антонина. И с места не двинулась, продолжая сидеть рядом с Томским. Да и тот никакого неудовольствия по этому поводу не испытывал, только на Сидора глядел хмуро, с неясным напряжением. – Артём оказался неплохим фельдшером, так что жизнь потихоньку налаживается.

– Никто о Саранском не справлялся? – уточнил Березин.

– Ах да, было, и я тоже хотела с вами кое-что обсудить! Артём, присмотрите тут, хорошо?

– Присмотрю, – кивнул тот, бросив новый мрачный взгляд на Сидора, поднялся одновременно с девушкой и поспешил подать ей пальто, висевшее при входе.

Выглядел Томский странно, непривычно, но что именно изменилось – Березин никак не мог понять.

– И к больному никого не пускайте, на всякий случай, – предупредил полицейский.

– Да уж разберусь, – буркнул фельдшер.

– Я скоро, – заверила его Антонина, – как раз домой схожу, прихвачу кое-что из вещей и карты пациентов нужные возьму, мне кажется, попадалась парочка. И часть книг отнесу, вот и Сидор Кузьмич мне поможет.

– Собираетесь вернуться? – спросил мужчина, когда они вышли из палаты.

– Конечно, я же несу ответственность за Саранского, а он всё ещё в опасности, пару раз уже была остановка дыхания. Артём толковым оказался. Нелюдимый, безынициативный, но, главное, дело своё знает.

Березин слушал всё это, хмурясь и чувствуя растущее раздражение оттого, с каким удовольствием Антонина болтала о фельдшере. Да и тот хорош… Сидор запоздало сообразил, что́ с ним стало не так: отмылся и цирюльника посетил. Не только причёсанным выглядел, но гладко выбритым, да и халат на нём был куда более чистым и пристойным, нежели обычно.

– Как думаете, когда с ним можно будет поговорить? С Саранским, – предпочёл он заговорить о более важном, задвинув неуместные порывы подальше. – Есть к нему несколько вопросов.

– Если методика поможет, до завтра ему достаточно полегчает и можно будет трахеостому убрать. Да, я же вот ещё что выяснила!..

Прихватив с собой стопку книг, они двинулись к дому, по дороге делясь «добычей». Вообще-то Березин не должен был посвящать девушку в детали дела, но прямо это никакая инструкция не запрещала, а он ловил себя на том, что так не только думается лучше оттого, что поделился с кем-то, но и куда приятнее.

А ещё с этим разговором фельдшер оказался забыт.

– Мерзкий тип выходит этот Верхов, – подытожила она обмен добытыми сведениями. – Я его жену не осматривала, но выглядит она очень болезненной и явно скучает по родному городу. А ему будто и наплевать. Такое странное, неприятное чувство, словно они стеной какой-то разделены, он её не слышит вовсе. Поди, ему неплохо – любовница есть, работа нравится, жена за домом следит. Мне кажется, Оленев к своей домработнице получше относился…

– Не могу не согласиться, – кивнул Сидор.

Мнению Антонины касательно обстановки в семье Верховых он решил доверять без проверок, тем более что всё складывалось очень аккуратно, одно к одному.

– Только зачем ему Саранского травить? – с сомнением протянула Антонина. – У самого же любовница, и какая разница, кто там за женой ухаживает!

– Вряд ли он рассуждал именно так. – Березин пожал плечами. – Сколько видел, обычно подобного сорта люди не считают других ровней себе. Как говорили древние, что положено Юпитеру, не положено быку. А кроме того, есть одна важная деталь: Саранский ведь не просто обхаживал Веру, если верить нашим свидетелям, а увезти её хотел. Согласитесь, это другое. Вполне возможно, что Верхов просто побоялся лишаться налаженного быта. Тут не любовь, конечно, но – удобство. Если Удальцова вдруг уйдёт от мужа, вряд ли эти двое уживутся. Похоже, нынешнее положение вещей любовникам нравится.

– А если жена зачахнет, можно подумать, его это не затронет! – покривилась Антонина. – Простите, я понимаю, что это вовсе не вам высказывать нужно, да и правы вы наверняка, но очень уж неприятно…

– Она здесь уже несколько лет живёт, так что, может статься, не столь болезненна, как кажется.

– Так, может, она и убила? – не без азарта предположила Антонина. – А что не дома – не хотела сына риску подвергать, да и вообще – поел чего-то на стороне, какой с неё спрос! Уж она-то наверняка знала, куда муж уходит.

– Только в дом к Оленеву она не приходила.

– А вдруг она жiвница? Необученная, но некоторые фокусы освоившая. Дар жизнь поддерживает, и глаза отвести она могла…

– Ну, тогда это любой человек мог быть, – возразил Сидор. – Разве так просто для жiвника глаза отводить, чтобы самому научиться?

– Теоретически возможно, но… вы правы, – нехотя признала Бересклет. – Теоретически Оленев и сам мог окорок отравить, жизнь ему надоела. Отвести свидетелям глаза, чтобы остаться незамеченным, можно, но дело это трудное, специально учиться надо. Я так не умею, и с ходу не смогла бы, даже если подготовиться, – тренироваться и учиться надо. И уже выходит не оскорблённая жена, а шпион какой-то злобный…

– Шпионов мы и впрямь оставим на крайний случай, – весело согласился Березин. – И жiвника тоже, потому что ему морочиться с окороком не было смысла, да и проникнуть к нужной жертве в дом куда проще, чем караулить у Оленева. Раз уж он такой талантливый и незаметный.

– Значит, выходит, главный подозреваемый – Верхов? И что мы будем с этим делать?

– Допрашивать окружение, а после – обыскивать…

– Мне кажется, вы очень неуверенно это сказали. – Бересклет искоса глянула на него. – Не кажется. Не нравится мне тут что-то, а что – понять не могу. По совести, нет у нас ничего против учителя, да и против всех остальных – тоже. Может, именно это мне и не нравится, что всё голые домыслы да теории, ни единого материального предмета… Ну да школьную лабораторию и так осмотреть можно, без обвинений, завтра и пойду. Хочу ещё ночью возле Саранского покараулить, не придёт ли кто? И поговорить бы с ним прежде, чтобы понять, каковы их отношения с Верой Верховой.

За этим разговором они дошли до дома, и Сидор пропустил девушку вперёд, придержав свободной рукой дверь.

– Ой, а это что за шкуры такие? – изумилась Антонина, шагнув в горницу. – Сидор Кузьмич, не ваши?

– Ваши, – огорошил её Березин, взглянув на предмет удивления. Утвердил тяжёлую книжную стопку на столе, поднял с постели аккуратно сложенную шкуру, расправил на ходу, продвигаясь к окну и щурясь в сумраке. – Видать, Дарье Митрофановне передали, я просил…

– Мои? – Подгоняемая любопытством, Антонина последовала за ним, тоже с интересом вглядываясь в пёстрый мех.

– Примерьте, – быстро осмотрев ворот и ещё какие-то одному ему ведомые приметы, велел Сидор, расправляя вещь, оказавшуюся долгополой широкой не то курткой, не то шубой с капюшоном. – Н’эвиръын, женская чукотская кухлянка, местная одежда. Видел я вашу шинельку на рыбьем меху. – Он неодобрительно поморщился.

Антонина одарила Березина растерянным взглядом, но в странное дикарское одеяние всё-таки нырнула. Опасения оказались излишними: пахло от одежды резко, своеобразно, но не противно, шкура была прекрасно выделана, хорошо сшита, да ещё богато украшена – тут и мозаика из меха разных оттенков, и сине-белое шитьё, и шнурки с бусинами. Тяжёлая, но уж точно – тёплая. Настолько, что девушка вмиг взопрела.

– Сидор Кузьмич, не стоило… – смущённо пробормотала она, растерянно поглаживая рельефный рисунок. – Откуда вы её вообще взяли?!

– Хватает мастериц в городе, – отмахнулся он.

– Постойте… – наконец сообразила Антонина. – Вы что, специально для меня заказали эту одежду?!

– Боюсь, моя бы не пришлась к лицу. – Он усмехнулся, расправил на ней капюшон, оглядел внимательно. – А так как будто впору. Там ещё торбаса оленьи, это меховая обувь вместо валенок. Называются пынипчекыт.

– Я всё равно не запомню, местные слова звучат как какие-то заклинания! – посетовала она неловко. Но всё это было не то и не о том, что нужно, и Бересклет продолжила: – Спасибо большое, я… не знаю, что сказать.

– Пообещайте не болеть, и на том разойдёмся, – улыбнулся Березин.

– Это нетрудно, я же жiвница, у меня здоровье крепкое, – отмахнулась Антонина. – Давайте я хотя бы деньги верну! Это же, наверное, очень дорого…

– Ещё не хватало мне с вас деньги брать! – поморщился он. – Мы с мастерицей так рассчитались.

– Как? – изумлённо вскинулась Антонина, но тут же опять смутилась. – Простите, это не моё дело…

– Предположить страшно, что вы подумали, – ответил Сидор насмешливо и принялся высвобождать девушку из тяжёлой непривычной одежды. – Я внука её зимой выручил, она отблагодарить очень хотела.

– Внука? – Бересклет почувствовала колючий жар на щеках и почему-то в горле. Она и правда подумала что-то такое, что стыдно озвучить…

Березин хмыкнул, прекрасно заметив это, но заговорил о другом:

– Что вы забрать хотели? Давайте помогу.