Медвежий край

Глава 4

Гым тырэгъюленн’ыркын вэтгавык лыгъоравэтльамэл. —

«Я хочу научиться говорить по-чукотски»

(чукотск.)

– Этот шаман тоже умер от ботулизма? – уточнила Антонина почти сразу, потому что из переговоров не поняла ни слова, а любопытство терзало.

– Не совсем, – отозвался Сидор. – Виритэ итык, умер добровольной смертью. У чукчей есть такой обычай. Смерть от болезни – нехорошая смерть, а от нападения злых духов – тем более, вот он и выбрал.

– Невероятно, – вздохнула Антонина. – Как можно вот так?..

– Жизнь тяжёлая. – Мужчина пожал плечами. Он тоже не одобрял подобного решения проблем, но чужие обычаи – есть чужие обычаи. – У них так принято.

– Не у них одних… – заговорила Антонина, вознамерившись напомнить про тяготы крестьянского быта, но осеклась и не стала: не ей, выросшей в уюте и благополучии городской квартиры, судить и сравнивать. – Да, вы правы, это их дело. Не удалось узнать, кто ещё был в гостях вместе с Кунлелю?

– Его об этом не спрашивали, – ответил Березин и замолк, пытаясь подобрать слова для знакомства девушки с ещё одним распространённым местным обычаем. Да и понять, нужно ли вообще посвящать её в подробности?

Антонине же пока было не до вопросов, она переживала впечатления от знакомства со стойбищем. Лица чукчей уже не казались настолько чуждыми, как месяц назад, всё же в городе были и они, и немногочисленные потомки смешанных браков. Коренное население предпочитало кочевать, но находились и чудаки, которым больше по душе пришёлся образ жизни чужаков, так что они осели в Ново-Мариинске на разных работах. Кое-кто даже выучился грамоте, но таких было всего двое или трое.

А вот детали быта кочевников с непривычки впечатляли. Их неумытость, чумазые дети, вьющиеся вокруг собаки, обилие пролитой на недавнем обряде крови, запах которой висел в воздухе, лоскутные засаленные шатры, отродясь не стиранная одежда. Привыкшая к чистоте и порядку, больше того, давно заучившая наизусть и глубоко впитавшая правила асептики и антисептики Бересклет глядела на всё это почти с ужасом и отчаянно хотела попроситься сегодня в баню к Дарье Митрофановне: пусть она ничего не касалась на стойбище, всё равно ощущала, что подцепила там какую-то страшную заразу.

Но с другой стороны, и это Антонина признавала с некоторым удивлением, если отринуть привычку к чистоте и протест против этакого грубого её попрания, стойбище выглядело… естественно. И само оно, и его жители, и весь быт – всё это казалось обыденной частью окрестной равнины, словно вспархивающие из низкорослого леса куропатки или снующие среди древесных стволиков мелкие звери. Именно яранги и нарты со своими хозяевами смотрелись здесь правильно. Хуже вписывались тёмные деревянные дома горожан. Привычные классические строения были этому месту чужды, как чуждо смотрелся бы на Дворцовой площади чукотский шатёр.

Слишком сосредоточенная на учёбе, а после – на практике, Бересклет мало что успела узнать за пределами своей профессии. Она получила хорошее гимназическое образование, поэтому и историю знала, и географию, и литературу разных народов, но всё это мало тронуло душу. Она читала про чужие приключения, но никогда не грезила о них сама и уж точно не думала, что придётся ехать на другой конец империи и сталкиваться с чем-то настолько непривычным, поэтому сейчас терялась и не могла понять, что именно чувствует и как относится к местным жителям.

Пока Бересклет понимала только, что с медицинской точки зрения всё ужасно. И ладно кочевники, горожане тоже куда проще относились к грязи во всех её проявлениях, но они хотя бы регулярно мылись! Она перебирала в уме, с какими проблемами тут можно столкнуться, помимо вшей, и всё сильнее мрачнела. Если прибавить к грязи неразборчивость в сношениях, о которой Антонина уже слышала от местных, картина рисовалась мрачной, а список необходимого – неуклонно рос. Вакцину от оспы, сыворотку от дифтерии, что-то для лечения дизентерии, сыпи и коклюша, а есть ещё грипп, сифилис, и бог вообще знает, какое количество заразы, виденной только в учебниках!

Антонина оборвала себя на середине мысли и глубоко вздохнула. Она не врач, и как бы ужасно ни было всё то, что она здесь наблюдала, это не её дело. К ней вообще никто не стремится приходить со своими проблемами, вот и не надо.

Да и, может быть, всё не столь драматично? Всё же у них был врач, и, говорят, неплохой!

– Выходит, мы напрасно сходили? – заговорила Антонина через некоторое время, вынырнув из мыслей и напомнив себе, что она не этнографический музей посещала, а вообще-то участвовала в расследовании убийства и её медицинские и нравственные терзания сейчас – не самое важное. – И шаману не помогли, и не узнали ничего…

– Кое-что выяснилось, – всё же решился Сидор, раз уж девушка сама спросила. – Оленев с Кунлелю были очень дружны, и даже больше того, жили групповым браком.

– Что? – изумлённо уставилась на него Антонина. – Это как?

– Это плохая тема для разговора, но…

Как мог, кратко и сухо, он рассказал об отношении чукчей к браку. О том, что у них и многожёнство в ходу, если мужчина достаточно богат, чтобы обеспечить нескольких женщин, и о групповом браке, в котором менялись партнёрами.

Березин не то чтобы смущался от необходимости обсуждать подобное с приличной незамужней девушкой, но неловкость испытывал. Ново-Мариинск жил по соседству с чукчами и их обычаями с самого начала, поэтому удивить здесь кого-то своеобразными порядками было трудно, а Сидор, когда приехал, не был горячим благородным юнцом с идеалистическим представлением о мире. Да и Антонина на своей учёбе и практике, несомненно, насмотрелась разного и вряд ли упала бы в обморок. Но её вид, её манера общения, её биография – всё напоминало прежние, оставленные в Петрограде привычки и подзабытые чувства.

Антонина, молча слушая объяснения, смотрела себе под ноги и с удивлением ощущала, что эти откровения впечатляют совсем не так, как могли бы. Наверное, от людей, у которых в обычае самоубийство и помощь в его устроении, она готова была ждать чего угодно.

– Постойте, но жена Оленева во Владивостоке, какой ещё брак? – опомнилась Антонина.

– Домработница, я уточнил, – коротко пояснил Сидор.

– Может, он её заставил? – нахмурилась Бересклет. – Ладно со своим хозяином она… Бог им судья. Но ещё и с этим шаманом? Добровольно?!

– Спросим.

– Вы же со мной не согласны, да? – уточнила Антонина, испытующе покосившись на спутника. – И не думаете, что речь шла о насилии? Да говорите уж как есть, вряд ли у вас выйдет меня шокировать!

– Я почти уверен, что всё происходило по взаимному согласию. Всякое бывает, конечно, но здесь таким не удивишь. В наших-то деревнях спокойнее относятся к этой части жизни, не чета городским и тем более дворянским порядкам, а уж чукчи…

– Ясно, – вздохнула Антонина и поспешила вернуться к понятному. – Выходит, Харина соврала? Если этот шаман был её любовником и их с хозяином связывали такие отношения, она не могла ничего не знать об этой встрече!

– Выходит.

– Интересно, зачем бы ей врать? Уж не причастна ли она к смерти хозяина…

– Узнаем.

– Вы сейчас, как вернёмся, пойдёте допрашивать её повторно?

– Хотите присутствовать?

– Не думаю. Мне не даёт покоя странный способ убийства. Харина – толковая травница, но не химик, она бы вряд ли избрала такое. Да она и знать не знает, верно, об этих бактериях! Про них не всякий врач в курсе… А случайно подобную закономерность установить тоже сложно. Надо отыскать записи прошлого врача: если здесь были уже случаи ботулизма, он мог их зафиксировать, а убийца – запомнить. Не знаете, где они могут быть? В больнице-то ничего такого не встречалось, а я, признаться, за всё время и не подумала отыскать…

– Городской архив в управе, записи Лаврентьева можно поискать там, – предположил Сидор. – Старик был неплохим врачом, аккуратным.

– По виду больницы такого не скажешь, – неодобрительно проворчала Антонина.

– Он уж год как умер, за год и растащили.

Растащил. Оба прекрасно знали, кто приложил к этому руку, прихватив то, что плохо лежало.

После стычки над пострадавшим мальчишкой у Бересклет с фельдшером Артёмом Томским установился вооружённый нейтралитет. Не без участия Сидора, конечно, который с глазу на глаз поговорил с парнем. Тот привык уповать на заступничество градоначальника, который по ряду причин чувствовал ответственность за непутёвого родственника. Но надо быть дураком, чтобы не осознавать: в серьёзном конфликте с Березиным заступничество не поможет, а Ларин хоть и готов был похлопотать, но по мелочи.

О прошлом уездного исправника ходило множество слухов, как лестных, так и не очень, но в последние мало кто верил. Держался он совсем не как опальный, перед городскими начальниками не лебезил, а они его или опасались, или просто ценили за стойкость. И горожане тоже вскоре прониклись уважением за принципиальность и честность.

Томский прекрасно понимал, что исправник может сильно усложнить его жизнь, поэтому согласился пойти на мировую: его без нужды никто не трогает, но если вдруг понадобится – норов не показывает, а делает что велено. Ну и добытые лекарства, когда те приедут, пальцем не трогает, но тут Сидор ему не особо-то верил, поэтому уже заранее знал, что в больницу их не повезёт, оставит дома. Всё равно Томскому они без надобности, и до появления нового врача в них только Антонина и разберётся.

Они ещё немного обсудили расследование. Бересклет уже выполнила основную свою работу, дальше могла бы помочь, только если найдутся эти несчастные бактерии или какие-то другие полезные для дела предметы. Но Сидор был не против любопытства спутницы: что ни говори, а две головы лучше, чем одна, у него же опыт сыщика не столь велик, как хотелось бы.

Пока не имелось даже мало-мальски связной версии произошедшего. Неясно, за что убили Оленева, когда отравили окорок, кто это сделал и где взял столь необычную отраву. Неясно даже, хотели ли убить именно его и его ли одного? Всё же Харина соврала, и бог знает о чём ещё умолчала. Она вполне могла знать о приглашённых заранее, и если больше никого не было, кроме двоих умерших… Мало ли что эти двое сотворили, что женщина вдруг их возненавидела и пожелала изменить сложившийся порядок вещей? Может, Бересклет права на её счёт, нередки ведь случаи, когда человек очень долго терпит что-то дурное, но через месяцы и даже годы чаша терпения вдруг переполняется, а тут и способ хороший подвернулся.

Пока из этой версии сильно выбивалась одна, но принципиально важная деталь: уж избавиться от остатков окорока Харина могла. Придумать столь необычный план, выбросить шприц и яд, но пожалеть кусок отравленного мяса? Даже надейся она избегнуть разоблачения, всё равно непонятно, для чего его сохранять? Да она могла вообще о нём не говорить! А что врала… Может, просто стыдилась признаться. Но выяснить подробности, конечно, стоило.

– Антонина, а вы не обратили внимания, среди книг покойного не было ли чего-то, где бы про этих бактерий могли написать? А в газетах такое бывает? Вроде у него лежали подшивки из Петропавловска.

– Детективы были, – припомнила та. – Ещё какая-то художественная литература. Словари вроде бы… А больше ничего не припоминаю. Наверное, нет, я бы заметила. А в газетах про такое не пишут, если только не случилось какого-то большого происшествия. Вот если бы много народу разом потравилось, тогда бы точно что-то напечатали. Вы думаете, Харина могла узнать что-то такое из газет?

– Не вижу других вариантов, если убийца – она.

А если не она, что казалось правдоподобным, то круг подозреваемых ещё только предстояло установить, и назавтра Сидор планировал поговорить с народом в городе, начиная от соседей и заканчивая немногочисленными местными извозчиками. Антонина, конечно, вызвалась помочь, это было куда интереснее вышивания, и вдогонку к посещению архива пообещала заглянуть и в библиотеку при школе, посмотреть, имеются ли там хоть какие-то газетные подборки и встречалось ли в них что-то про ботулизм. Предлагала и к Хариной заглянуть, полистать газеты там, если в библиотеке не найдётся, в чём она почти не сомневалась – не попадалось ей подобного в прошлые визиты, но Березин попросил пока с той не встречаться.

За этим разговором они вновь поднялись на сопку, немного забрали в сторону и оказались возле россыпи крупных камней. По дороге к стойбищу они их обошли, а сейчас Сидор направился прямо туда.

– Что мы хотим найти? – полюбопытствовала Антонина.

– Присядем отдохнуть.

– Но я вполне смогу дойти до города! – запротестовала девушка, прекрасно понимая, из-за кого он вознамерился сделать привал.

– Зачем? – Сидор глянул насмешливо.

– Зачем – что?

– Совершать подвиг. Мы не спешим.

И Антонина прекратила спорить, тем более отдохнуть действительно хотелось, и давно, но гордость и упрямство не позволяли попросить передышку.

Место оказалось замечательным. Сидор выбрал широкое углубление, закрытое с трёх сторон, в котором почти не дуло, достал из своей сумки плащ, свернул поплотнее и, уложив на камень, жестом пригласил спутницу садиться.

– А вы?

– Я и так могу.

Антонина с наслаждением вытянула гудящие ноги, а мужчина присел на камень рядом. Вряд ли устал, наверное решил не смущать девушку и не стоять у неё над душой.

– Как же надоел этот ветер, – вздохнула Бересклет. – Щёки горят, в ушах гудит… Невыносимо! Я думала, в Петрограде ветрено, но где уж там!

– Ветер – это хорошо, – задумчиво проговорил Сидор.

– Почему? – уточнила Антонина, вполне привычная уже к этой его манере.

Поначалу она боялась, что начальник вовсе умеет разговаривать только короткими, отрывистыми фразами. Позже стало ясно, что при необходимости он легко строит длинные предложения и держится совсем иначе, опять выдавая прекрасное образование и воспитание, и тогда Бересклет начало казаться, что односложные ответы – просто дань вежливости, когда неинтересен разговор или собеседник, и подобная манера начала вызывать неловкость. А потом Антонина постаралась убедить себя: Березин – взрослый и вполне решительный мужчина, который сумеет дать понять, если что-то его не устроит, и просто смирилась, что он – вот такой.

Но резкий переход нормальной речи к сжатой манере, вот как сейчас, по-прежнему вызывал неприятные чувства.

– Гнус сдувает. На берегу его почти нет, а чуть вглубь – полно. Оленеводы, кто без сильных шаманов, способных отпугнуть насекомых, обычно к северу отходят, там мошки меньше.

– Ещё и гнус! – устало вздохнула Антонина, но ругаться не стала. Главное, сейчас этой дряни нет, а при необходимости решение найдётся. Справляются же здешние шаманы, и она справится.

Да и зачем думать о дурном, если именно сейчас всё хорошо? И тепло, и спокойно, и тихо.

Ветер не только сгонял мошкару, но незаметно растянул облака и выпустил на равнину солнечные лучи, под которыми Антонина даже сняла берет и расстегнула пальто.

Бересклет вдоволь нагляделась на тундру и уже рассмотрела, что бурый ковёр на земле пестрел множеством оттенков красного с вкраплением и белого, и жёлтого, и лилового, и всё это напоминало цветастое лоскутное одеяло, расстеленное отсюда до самого моря. Но сейчас, под солнечными лучами и высоким светлым куполом неба, тундра превратилась в драгоценные россыпи. Крошечные озерца, почти лужи, кое-где синели прозрачной лазурью, а в других местах – сверкали гранями бриллиантов чистой воды. Сопки, где-то увенчанные голыми камнями, стояли стражами над этим великолепием, а серое отсюда море с дымкой на горизонте составляло заколдованную границу, отделявшую волшебный уголок от всего прочего мира.

И как знать, не сюда ли купец из сказки добирался за аленьким цветочком? Вон их сколько, диковинней некуда!

Красиво. Удивительно, странно, непривычно красиво, и от красоты этой – такой стойкой, упрямой, расцветшей в столь суровых условиях, на холоде, под ударами ветра, – щемило в груди. Разноцветье ласкало взгляд, на него хотелось смотреть – и не выходило насмотреться.

– Сидор Кузьмич, а почему вы всё-таки сюда перебрались? – стряхнула оцепенение Антонина, но взгляда от равнины не оторвала.

– За тишиной, говорил же, – усмехнулся тот. – Слышите? Где такую в Петрограде найдёшь? Да вообще в наших краях.

– Это звучит странно, – призналась она. – За тишиной обычно на воды на месяц едут, а не через всю страну… Что-то случилось? У вас контузия?

– Не без этого, но не поэтому, – тихо засмеялся он.

– Простите, но я никак не наловчусь понимать вас с полуслова, – полушутя сказала Антонина. – Не могли бы вы пояснить?

– Контузии есть, и громкие звуки доставляют неудобства, но обе лёгкие и из-за них не стоило ехать в такую даль, вы правы, хватило бы спокойного уезда. Причина в другом.

– Простите, я больше не буду расспрашивать. – Бересклет наконец устыдилась своего чрезмерного любопытства, услышала явный намёк на нежелание обсуждать вопрос и поспешила сгладить неловкость: – Хотите перекусить?

– Не откажусь.

Неровные ломти местного серого ноздреватого хлеба с тонко порезанной солониной и сыром после прогулки на свежем воздухе показались изумительно вкусными, Антонина даже пожалела, что взяла так мало. А вприхлёбку с холодным чаем это блюдо вовсе претендовало на звание самого лучшего обеда за последний месяц. Чая у Сидора была большая фляга, он пах какими-то травами и ягодами, а ещё мужчина слегка сдобрил его чем-то горячительным, и сейчас это оказалось особенно кстати.

Ноги отдыхали, от еды, чая и отсутствия ветра было тепло так, что почти жарко, и Антонина подумала с оптимизмом, что всё не так плохо и с такой поддержкой она сумеет прожить здесь обозначенный условиями найма год, а может, даже два или три, и это позволит прекрасно помочь младшим сёстрам с получением образования или благополучным замужеством, как пожелают.

Ещё мысли и взгляд упрямо, как ни старайся, цеплялись за Березина. Да она и не очень-то боролась с собой, надо же было привыкать к новому положению вещей и приучаться думать о нём не как о без малого старике, а как о достаточно молодом мужчине. Антонина начала замечать то, на что прежде не обращала внимания или чему не придавала значения. И руки у него совсем не старика, и глаза, да и манера тоже… И горожане, выходит, не так уж подтрунивали над ней, сватая Березину! А девушка пропускала эту болтовню мимо ушей. Теперь она уже сама дивилась, как умудрилась этак уверенно его состарить в своём воображении?

Всё проклятая борода виновата!

Вдруг возник ещё один вопрос, а прилично ли Антонине проводить время наедине со своим начальником? Ладно был бы стариком, а вот так?

С другой стороны, даже если и нет, то почему это должно заботить? Чай не восемнадцатый век, чтобы искать себе компаньонок. Она ничего предосудительного не делает, Березин уже давно доказал собственные благородство и порядочность, да и горожане на неё косо не глядят. Конечно, оттого что ждут помолвки, ну да это их заблуждения, что проку спорить.

Но всё же интересно, каков Березин без бороды?

Отдыхали они почти полчаса, по большей части молча наслаждаясь покоем и видами.

– Сидор Кузьмич, а кто это там? – полюбопытствовала Антонина, когда на равнине взгляд зацепился за странную фигуру.

– О чём вы?

– Ну вон там, внизу… Человек какой-то на корточках сидит. Далеко, не вижу, что он там делает. Как будто костёр разводит.

Сидор проследил в указанном направлении, сощурился. Человек, кажется, тоже их заметил, поднялся и медленно потрусил навстречу, как-то странно – не то хромая на обе ноги, не то просто отчаянно косолапя. Антонина тоже поднялась, жалея об отсутствии бинокля или подзорной трубы: вроде не так уж далеко, и на зрение она не жаловалась, но всё равно различить какие-то подробности не получалось. Тёмная одежда, кажется меховая, будто бы чёрные косы, а что ещё?

– Может, ему требуется помощь? Случилось что-то? – Девушка подалась вперёд, но путь преградила рука Березина. – Сидор Кузьмич, что-то не так?

Мужчина глядел на одинокую тёмную фигуру тяжело, пристально. Хмурый, напряжённый, он явно не ждал ничего хорошего, а через мгновение вовсе сбросил с плеча лямку карабина, перехватил оружие поудобнее.

– Стойте на месте, – велел Антонине и приставил приклад к плечу, передёрнул затвор.

Бересклет растерянно ахнула, но подавила порыв засыпать исправника вопросами и потребовать прекратить. Что бы он ни делал, он явно отдавал себе в том отчёт и действовал хладнокровно, а она понятия не имела, что происходит. Сидор знал этого человека и ждал от него опасности?..

От прогремевшего выстрела Антонина отшатнулась назад. Гром скатился по сопке вниз, заставил бредущего человека запнуться на месте. Показалось, он сейчас упадёт, но через мгновение Бересклет сообразила, что стрелял Березин заметно выше. А вот теперь – вновь передёрнул затвор и навёл оружие на замедлившегося незнакомца, беря его на прицел.

Тот остановился. Напряжение достигло пика. Антонина по-прежнему ничего не понимала, но ощущала: сейчас решается исход этой встречи.

Мгновение, другое… И незнакомец изменил направление, двинулся куда-то в сторону, на запад, всё так же переваливаясь. Быстрее с каждым шагом, ещё быстрее… А потом опустился на четыре конечности и помчался размашистым галопом и через несколько мгновений пропал из виду за незаметным на первый взгляд холмиком.

– Что это было? – пробормотала Антонина, когда Березин рядом заметно расслабился и опять повесил оружие на плечо.

– А что вы видели? – уточнил Сидор с непонятной интонацией.

– Сначала подумала, там человек в тёмной одежде, вроде той, что на чукчах была, или даже меховой. А теперь думаю, это было какое-то животное, иначе отчего оно галопом улепётывало? Медведь?.. – предположила неуверенно, потому что на медведя существо не походило совершенно. Скорее уж на большую обезьяну.

– Наверное, – пожал плечами Березин и принялся собирать их стоянку.

– Наверное? Мне показалось, вы совершенно точно знаете, что это такое и как с ним стоит общаться.

– Любое животное проще испугать, – заверил он. – Идёмте.

– И всё-таки я уверена, что это был не медведь. Но кто? – заговорила Антонина, шагая рядом со спутником. – Оно может быть опасно?

– Не берите в голову, – отмахнулся тот. – В городе опасности нет, а вы не пойдёте одна в тундру.

Бересклет раздосадованно умолкла от такой вежливой, но всё же отповеди. Сидор точно знал больше, но совершенно непонятно, почему не рассказал. Что это может быть за тайна такая?! Ей даже в голову ничего не приходило, зато с каждой минутой крепла обида!

Ну пусть Березин немногословен, он всё равно как будто охотно поддерживал разговоры. Кроме того, что касалось его прошлого, но её расспросы и впрямь были бестактными, здесь Антонина признавала за ним полное право отказаться отвечать и до сих пор стыдилась, что не сдержала языка. Но сейчас-то что стряслось? Ответил бы в два слова – она и внимания бы не обратила, а он словно нарочно поддразнивал.

Придя к такому выводу, Антонина убедила себя, что он единственный хоть как-то оправдывает и объясняет подобный ответ. То ли Сидор решил припомнить её любопытство, то ли за старика отдаривался – бог знает, но только расспрашивать дальше она не станет. Да и впредь будет сдерживаться, не больно-то хотелось. У Дарьи Митрофановны муж – охотник, вот она лучше его спросит в другой раз, как в баню к ним пойдёт, что тут за звери странные водятся. Или не звери, а какие-нибудь ещё кочевые племена, более враждебные, нежели чукчи. Или одинокий дикарь, вроде Маугли.

Одно её смущало в этих рассуждениях: отчего его было так плохо, неясно видно? В первый момент почудилось, что из-за расстояния, но общие очертания фигуры и трава под ногами виделись достаточно отчётливо…

В молчании они дошли до города, когда солнце уже коснулось горизонта и тундру заливал розовый закатный свет, а до нужного дома дошагали уже в первых сумерках. Вежливо распрощались у порога. Антонине почудилось, что хмурый Березин хотел сказать что-то ещё, но промолчал, поэтому девушка пошла домой ужинать, а он…

А он и правда хотел.

Сидор не любил пустой болтовни и многословия, ему не требовалось столько общения, сколько иные жаждали – до того, что без чужого внимания буквально чахли. Но он и не дичился людей, мог оценить и беседу, и собеседника – если было что оценивать. И неплохо разбирался в людях.

В Антонине он поначалу обманулся, посчитав, что перед ним хрупкая слабая барышня, которую надлежит обеспечить условиями жизни, возможно более приближенными к тепличным, и не беспокоить лишний раз, но в ней быстро проявилось наследие отца. Покойный Фёдор Иванович тоже на первый взгляд казался человеком тихим, кротким даже и покладистым, но характер под той наружностью был – дамасская сталь.

Насколько уж крута нравом Антонина Фёдоровна, он разобраться пока не успел, но немного успокоился на её счёт: девица была стойкой, упрямой и волевой, работы не чуралась, с бесхитростным бытом освоилась скоро и тем успокоила совесть Березина. С божьей помощью может и перезимует спокойно.

Но приглядывать за ней Сидор продолжал, и чем дальше, тем более занятной её находил. Или забавной? Всякого понамешано: тут и строгий специалист в своём деле, когда доходило до работы, и обычная молодая девушка с этими её кокетливыми бестолковыми шарфиками и тонким, зато красивым пальтишком, а порой и непоседливый ребёнок, которому всё любопытно.

А тут и знать её совсем не требовалось, чтобы заметить наивную детскую обиду. Конечно, скрыли интересное, не дали в руки желанную игрушку!

Проводив расстроенную Антонину до дома, Сидор собирался заговорить об этой её обиде, только верных слов не нашёл, а потому махнул рукой. Пусть уж ворчит, если хочется. Устала, переволновалась, с кем не бывает.

И забыть бы об этой мелочи, ведь есть дела поважнее, а только вскоре его принялся точить непонятный червячок беспокойства. И по дороге до холодного и пустого холостяцкого дома Гаврилы Лапина, умелого охотника и нелюдимого одиночки, и после, пока возился с нехитрым ужином, и за чаем, и даже потом, когда при мягком свете керосиновой лампы занимался мелким ремонтом, которым хозяин дома пренебрегал, и потому накопилось его немало.

Наконец, к ночи уже, Сидор признал, что напрасно не поговорил с расстроенной барышней сразу. Всё же им работать вместе, не дело это – плодить пустые обиды. И досадно было, что скрывать, от её недовольства. Разговор пришлось отложить на потом, не ломиться же к девушке среди ночи, да и наутро у него имелись другие планы.

Катер до угольных копей и обратно ходил несколько раз в день. До рассвета отвозил шахтёров, после полудня – доставлял тех, кому требовалось от поселения попасть в Ново-Мариинск, привозил «верхних» работников и вечернюю смену, а вечером в два захода возвращал всех по местам. Им же при надобности пользовались те, кто из города работал в поселении, или – ссыльные, кого за хорошее поведение порой отпускали в город. Сидор поначалу хотел успеть на первый, чтобы пораньше добраться до копей и поговорить там о покойном, но передумал и для начала решил опросить соседей убитого. И не прогадал.

– Ох и бедовый Оленев был! – ворчала домработница градоначальника, проживавшего аккурат под квартирой убитого. – Всякую седмицу к нему какое только отребье не хаживало! И говорить без толку, хоть ты кол на голове теши! Шумели? Да нет, не особо, – признала она нехотя. – Но ходят вечно, и хоть ты калоши прячь! Да нет, не пропадало давно, вот только месяц назад у хозяина зонт, да только выяснилось, что то их жены собачка со злости отметилась, а хозяйка сознаться постеснялась. Ох и ругалися тогда наш Пал Степаныч, ох и лютовали! Любимый зонт был. Да только примирились конечно, любят они супругу. Да и верно, а как Ольгу Сергеевну не любить? Душенька доброты редкой, она же… Про Харину что знаю? Бедная женщина! Столько лет уж вдовствует. Знаете, господин исправник, супруг её покойный хорошим человеком был! На шахте служил. Там аккурат за пару лет до вашего приезда авария приключилась, человек пятнадцать померло, вот и Харин – упокой, Господи, его душу! – тоже там. Крепкий был хозяин, серьёзный мужчина. Такой, вот вроде вас. Детишек только не прижили. Но тут место дурное, все говорят, это дикари плодятся ух как, а здесь малышок родится – большой праздник. Ох, наша Оленька Сергеевна маялась с дочкой, так и думали уж – помрёт! Спасибо, Семён Семёныч тогда ещё живы были, и доносила, и разродилась благополучно хозяюшка наша. Маленькая барышня растёт – ну такая здоровенькая! Вот третьего дня… Кто последний раз у Оленева был? Да я почём знаю, кто к нему ночами шляется! Когда то бишь было?.. Ах, ну тогда хозяева мои рано легли, у Ольги Сергеевны голова разболелась, и с ней вместе остальные угомонились ещё с закатом. Тихо было, ничего не слышала. А вот на Пасху он, представляете… Спешите? Ох, и правда, что-то я заговорилась! Доброго денёчка, господин исправник!

– Не больно-то оне с нами знаются так-то, – заметила пожилая степенная жена старого удачливого охотника, сумевшего вырастить троих толковых сыновей и сколотившего себе хорошее большое хозяйство. Василису Антоновну в округе уважали, женщина это была жёсткая, но умная и справедливая, так что невесток своих хоть и гоняла, но обиженными те не казались. Поглядывали на пришедшего полицейского исправника с любопытством, навострив ушки, но делали вид, что их тут нет. – Марыся, подай господину исправнику чаю! И шибче. Сиди, Сидор Кузьмич, да слушай-тка. Траванулся Оленев, так? Туда и дорога! Что глядишь? Дрянь человек был, так-то. Гниль да падаль. И не мужик-тка. Что за мужик-то, ежели баба его да дитё за морем? И баб не водил, чего не видала – не сбрешу. Не было баб. Но в стойбище ходил. У чукоч бабы-тка бойчей наших, там бишь и столовался. Ну-ка, брысь, Танька! Уши греет… Кур поди проведай! О чём я?.. Кого видала? А вот не тогда ль Косой притащился… Марыська! Когда старшому зуб драли, четверг был? От то и так! Днём старшому внуку зуб драли, а ввечеру Косой на бровях ввалился. Маво Демида всё на Ныгчеквеем звал в верховья, птицу стрелять, но так-то уж ноги не те. Сбрехнуть боюсь, да не от Оленева-то шёл? Морда больно довольная… Пей чай, пей, Сидор Кузьмич. Опосля далеча поскачешь…

– К Оленеву многие ходили, очень многие, – уверенно заявлял импозантный Дмитрий Вадимович Иванов, чья юридическая контора располагалась в соседнем доме, окнами на нужный подъезд. Контора значилась нотариальной, но Иванов консультировал едва ли не весь город по всем юридическим вопросам, а не только заверял бумаги. С Березиным они знали друг друга очень неплохо и питали взаимное уважение. – Он был щедрым и хлебосольным хозяином, а к тому же весьма неглупым собеседником и интересным игроком, тем больше достойным уважения, что знал меру и никогда не просаживал лишних денег. Я с ним коротко не знался, но один раз в гостях побывал. Рассказывают про него, конечно, всякое, но, с вашего позволения, Сидор, я не стану повторять слухи, потому как лично ничего такого засвидетельствовать не могу. Денежные дела свои он вёл самостоятельно, ко мне обращался нечасто и показал себя человеком весьма разумным и бережливым, а больше сказать о нём лично нечего. Что до гостей, я и рад бы помочь, но в тот злополучный вечер ушёл пораньше и делопроизводителя отпустил. Но могу назвать несколько имён тех, кто бывал у него часто. А если вам угодно и есть немного времени, я бы предпочёл подумать и предоставить всё в письменном виде. Прошу простить покорно, всё же возраст сказывается, память уже не та. И Вадима спрошу, помощника моего, он аккурат через полчаса вернуться должен. О завещании ничего не знаю, я, во всяком случае, такого не заверял, будьте покойны. Рискну предположить, что его не было вовсе, умирать Оленев не собирался…

Почти все горожане, а больше – горожанки, отличались словоохотливостью, если не были заняты чем-то важным, и в работе полицейского это было хорошее подспорье. Сидора норовили зазвать в гости и напоить чаем, с удовольствием делились новостями, историями и предположениями. Одна беда: с этими разговорами Сидор едва успел на второй катер, уже сходни убрали, прыгать пришлось.

Отыскать Косого, он же – Андрей Саранский, охотника с северной окраины города, Сидор уже не успел, отложил эти попытки на вечер, тем более велика была вероятность, что он на следующий день после посиделок у Оленева ушёл в тундру и искать его там было делом долгим, не на пару часов. Узнать бы ещё точно, что он действительно отметился в злополучных гостях! Но эти сведения Березин надеялся получить у соседей Косого, а пока хотел до конца отработать линию Хариной и тех визитёров, кого она назвала. Многих из них, работавших под началом Оленева, стоило искать на том самом катере.

Новое обстоятельство, что муж домработницы был шахтёром и погиб во время аварии, теснее связывало женщину с покойным хозяином. Об аварии Сидор уже краем уха слышал, потому что дело было дурное, громкое и страшное, впечатлившее весь город и надолго задержавшееся в его памяти. Деталями уездный исправник не интересовался, дела минувшие, но смутно припоминал, что версий было много – от вины самих шахтёров и до халатности кого-то из руководства, и сейчас стоило уточнить подробности.

Отчаянно чадящая угольным дымом посудина двигалась ходко, а залив сегодня был почти спокоен. Сердце катера – паровой котёл – билось внизу, под ногами, в машинном отделении. Открытой палубы не имелось, рубка впереди и одна только общая каюта для пассажиров. Не холодно, ряды деревянных лавок со спинками – вполне пристойные условия, чтобы добраться с одного берега на другой.

Народу набилось изрядно, так что не только сидячих мест не осталось, но и стоя приткнуться оказалось не так-то просто. Сидором заинтересовались, но поначалу не слишком: его знали в городе и не раз видели на борту этого самого катера, когда он мотался на другой берег. Но он решил не терять времени и завёл со стоящим рядом крепким молодым мужчиной разговор об Оленеве.

Идея оказалась удачной, работники много чего нашли сказать по поводу покойного управляющего. Сходились в одном: был тот «канальей и вором», и это ещё самый мягкий из эпитетов, люди в выражениях не стеснялись, даром что обсуждали мертвеца.

Старую аварию вспомнили без наводящих вопросов и даже объяснили, отчего в ней винили покойного управляющего: сэкономил на материалах для укрепления штрека. То ли трухлявые брёвна были, то ли жучком заражены и не обработаны толком, но ход обрушился и погрёб под собой больше десятка человек, да так, что даже разбирать не стали, опасно, священника только позвали, он их и отпел прямо в шахте.

Но, кроме этих рассуждений о вороватости Оленева, ничего определённого никто так и не вспомнил. Ни на корабле, ни после, когда Сидор прошёлся по наземной части выработки и поговорил с теми, кого удалось встретить, ни знакомцы из поселения. За место управляющего конкуренции как будто не было, и никто не знал имени следующего, даже вероятностей: назначали на должность из Петропавловска, оттуда и пришлют, так что если кто из местных и прибил – то из мести или какой другой личной неприязни, но не ради денег.

Притом ни секретарь, ни помощник Оленева серьёзных счётов к нему как будто не имели. Первый, совсем молодой парень, ужасно гордился порученным делом и искренне переживал о смерти начальника, без которого он оказывался без работы. Второй тоже очень убивался и расхваливал покойного, и Березин быстро догадался почему: Оленев делился с ним незаконными доходами, а как ещё поставит себя новый управляющий – большой вопрос. Этих двоих он вполне уверенно вычеркнул из списка, а за ними – и ещё пару мелких чиновников. Если шахтёрам Оленев был как рыбья кость поперёк горла и они надеялись на изменения к лучшему с его смертью, то всё управление искренне переживало. Серьёзных ссор с Оленевым ни у кого не было, а прибытия нового начальства побаивались все. Может, даже не потому, что были все одним миром мазаны, а из опасения перед новой метлой.

Сидор с неудовольствием поставил себе всю эту историю на вид. К нему никто не обращался с жалобами на управляющего шахты, и повода вмешиваться как будто не было, но всё же именно ему стоило ловить за руку вора. Исправлять поздно, но с будущим управляющим он пообещал себе держать ухо востро, а ещё повнимательнее вникнуть в дела прииска и завода – расположенные чуть в стороне, со своей охраной, они неизменно выпадали из поля его зрения.

Конечно, все эти разговоры плохо вязались с заявленной для прикрытия историей про несчастный случай, но сомнений никто не выказывал и как будто не обратил внимания. А забеспокоятся… Ну не таиться же в ущерб делу!

После окончания разговоров и до катера оставалось время, так что Мельник уболтал Березина не маяться с поисками иного транспорта, а остаться на партейку-другую в шахматы. Они всегда играли азартно и с удовольствием: оба не бог весть какие шахматисты, но вровень, и оттого было интереснее.

– Зря ты, Седой, тут время теряешь. – Начальник поселения лениво отхлебнул из кружки крепкого чая, плохонького, но щедро сдобренного местными травами, заметно улучшавшими вкус. Взгляд его светлых выпуклых глаз, один из которых закрывало старое бельмо, был прикован к шахматной доске. – Здешний народец мог бы ему голову проломить да в воду скинуть, вот то – с превеликим удовольствием. Тут и я тебе с ходу с десяток имён назову. Но чтобы этак затейливо, по-учёному… Некому.

– Наверное, – не стал спорить Сидор. – Но я должен проверить всё.

– Это верно. А сам-то что думаешь? Кто его так?

– Не знаю, – нехотя признался Березин. – На домработницу надавлю, может, всплывёт что.

– А есть повод надавить?

– Врёт.

– Знал бы ты, как осточертела мне твоя манера вести беседу! – укоризненно качнул головой Мельник. – То нормально, а то вот как выдашь…

– Шах.

– Вот о чём и… Постой, погоди, где шах? Ах ты хитрец! А мы вот так… И от разговора-то не уходи! Что там с домработницей?

– Шах.

– Да что ты будешь делать! А вот так?

– Шах и мат.

– Ладно, бесы с тобой! Твоя взяла! – Василий откинулся на спинку кресла и, скрестив руки, испытующе уставился на гостя. Проигранная партия его сейчас не тревожила, куда больше занимала детективная история, которая развёртывалась буквально на другой стороне лимана. – Ну так и что? Думаешь, она виновата?

– Нет. – Сидор поморщился: ему не хотелось сейчас обсуждать подробности, но уворачиваться и юлить выйдет себе дороже. – Но мотив есть, и возможность была, муж её в той аварии на шахте погиб. Да только отчего долго терпела и блудила с ним напропалую столько лет? Но мало ли.

– Ах вот оно что, ещё и любовный интерес… Так, может, и аварию он намеренно подстроил? – Василий глянул насмешливо. – Чтобы женщину завоевать.

– Чушь, – отмахнулся Сидор.

– Ладно, бог с тобой! Не пытать же тебя, чтобы деталями поделился… – сдался Мельник. – Давай лучше ещё партию начнём! До рейса полно времени.

Архив оказался совсем маленьким, очень тесным, невыносимо пыльным, порядка никакого, так что надежды Антонины успеть сегодня посетить ещё и библиотеку пошли прахом. Здесь никто не вёл подробной картотеки, бумаги абы как складывали в коробки и пихали на свободные места или и вовсе – сгружали туго перевязанными шпагатом стопками. Там скопом было почти всё: больничные бумаги, школьные, портовые, торговые… Конечно, стекалось сюда далеко не всё, а только ненужное, но это служило слабым утешением.

Ворчливая работница управы смогла лишь припомнить, что со смертью врача из больницы приволокли кучу бумаги, и даже указала место её преимущественного скопления, и ушла, бросив Антонину наедине с пылью, керосиновой лампой и единственным тусклым оконцем, которое давало удручающе мало света.

Не стоило и пытаться найти здесь что-то нужное зараз, и Бересклет, засучив рукава, начала с малого: выбрать больничные записи, потом перенести их в какое-то более удобное место и уже там изучать. Ближе всего было, конечно, в больницу, но соваться туда без острой надобности не хотелось. Антонина предпочитала избегать общения с фельдшером, и участь бумаг только укрепила это стремление. Впрочем, и особенно рассердиться на него сейчас не выходило: сохранил ведь, а мог вовсе на растопку пустить. И ещё неизвестно, в насколько лучшем состоянии они пребывали бы, останься в больнице на весь этот год со смерти врача!

Характер фельдшера сослужил добрую службу и в другом: собирал стопки он сам и делал это подручными средствами, поленившись искать шпагат, так что нужные оказались перевязаны бинтами. Хорошие бинты было отчаянно жаль, но поиск они заметно упростили. Не упростило его то, что стопки расползлись по всему архиву, но когда Бересклет боялась трудностей!

Благословила она и свою запасливость, которая заставила, выходя из дома, прихватить рабочий саквояж, в котором имелась пара прокипячённых хирургических масок. Лучше пожертвовать одной из них, чем наглотаться пыли.

Оглядев отобранную груду перебинтованной, желтоватой, обтрёпанной по углам бумаги, Антонина окончательно решила, что бороться с этим врагом способна только на собственной территории, поэтому следовало отыскать людей для погрузки и телегу.

Березин явно быстро бы справился с этой проблемой, а то и сам бы всё перетаскал, что ему эти стопки, но Антонина рассердилась на себя за такие мысли. Справится, не столь уж она изнеженная и несамостоятельная, как он о ней думает!

Девушке хватало самокритичности и здравого смысла, чтобы понимать, насколько эта её обида наивна. Да, Сидор оказался не стариком, как она полагала изначально, но всё равно их жизненный опыт не сравнить. Четыре года на фронте этой страшной войны, две контузии, да ещё то ранение, которое вылечил её покойный отец, – уже одного этого было достаточно, чтобы относиться к Березину с особым пиететом. А он и здесь уже несколько лет, и вон как уверенно держится: и коренной народ с его повадками знает, и город, и вообще все окрестности. И с высоты этого опыта, конечно, Антонина могла казаться ребёнком.

Да и мелочь же! Он ничего дурного не сделал и не сказал, ну подумал неодобрительно, ну глянул насмешливо, поддразнил… Глупо и по-детски на такое обижаться. Однако же – задело, засело занозой, и все здравые измышления никак не помогали успокоить душу.

Такое с ней бывало в самом начале учёбы, а после – во время практики, и, видно, планида такая: на каждом новом витке жизни доказывать кому-то, а вперёд него – самой себе, что она способна справиться с любыми неурядицами и имеет полное право считаться самостоятельной. А иначе стоило честно признавать и справедливость тех обидных слов в первый день знакомства, которые прочно засели в голове: что не учиться надо было и заниматься «неженским делом», а замуж идти да детишек нянчить. Она, конечно, против такого не возражала, но неужели не способна на что-то другое? Неужели не имеет права любить то, что делает?

Поиски помощи не заняли много времени. Местные жители были достаточно участливы, а небольшая приплата оказала и вовсе волшебное воздействие, так что вскоре часть архива перебралась в избу исправника. В управе похищению медицинских записей только порадовались: освободилось немало места.

Так её и нашёл вечером Березин: посреди комнаты, почти всё доступное пространство которой оказалось занято разложенными по разновеликим стопкам листами старой бумаги.

– Добрый вечер. – Сидор с интересом оглядел представшую перед глазами картину в свете пары ламп, одна из которых стояла на краю стола, а вторая – на полу рядом с Антониной, сидевшей на коленях на сложенном покрывале.

– Здравствуйте, Сидор Кузьмич. – Девушка бросила на него взгляд и больше ничего не сказала.

– Как ваши успехи? – Березин осторожно прошёл через горницу, стараясь ничего не смахнуть и не испачкать, добрался до стульев, благо те были свободны.

– Как видите, пока об успехах говорить рано. Разберусь в записях, тогда только смогу что-то определённое сказать.

Антонина умолкла, даже не глядя в его сторону, и продолжила деловито жонглировать бумажными стопками.

Сидор некоторое время понаблюдал, ожидая, начнёт ли она разговор и спросит ли что-то сама, но девушка молчала, в его сторону не смотрела и старательно делала вид, что гостя нет. Можно было бы списать всё это на увлечённость, но…

– Вы сердитесь, Антонина Фёдоровна? – спросил он наконец.

– Ну что вы, как я могу? – отмахнулась та, вновь не глядя в его сторону.

– Сердитесь, – вздохнул он. – Притом на меня.

– Даже если и так, какая вам до того печаль? Не извольте беспокоиться, господин исправник, я работаю, а работу привыкла выполнять наилучшим образом.

Ещё некоторое время они помолчали. Антонина прилагала все возможные усилия к тому, чтобы не замирать и не коситься на мужчину в напряжённом ожидании дальнейших действий, а Сидор как раз размышлял, нужно ли эти самые действия предпринимать, или уж пусть всё идёт как идёт. Правильнее было бы выбрать второй вариант, но…

Он вдруг понял, что как-то уж очень быстро привык к обществу Антонины и разговорам с ней. Вроде бы этот месяц, пока она помаленьку обживалась, общались редко, но порассказать девушка успела многое, и казалось, что они знакомы гораздо дольше. Он уже и про сестёр её знал, и про матушку, словно не раз виделся лично, и про учёбу. Ей явно не хватало интересных собеседников, а ему было не в тягость. Больше того, приятно. И вчерашняя прогулка понравилась, и обсуждать с ней расследование было как-то… естественно. Приятнее, чем с Мельником, которого он знал дольше и лучше.

И вот эта её обида, немногословие и нежелание разговаривать задевали и расстраивали.

– Не сердитесь, Антонина. Я не хотел вас обидеть.

– Вероятно, что именно так, – спокойно кивнула она. – Вы и не обидели.

– Но?

– Чего вы от меня ждёте, Сидор Кузьмич? – спросила она, подняла на него взгляд и чинно сложила руки на коленях. – Я поняла, что вы не желаете обсуждать со мной какие-то сторонние темы, а по служебным, как видите, пока нечего сказать, разбираю бумаги.

– Отчего не хочу, напротив! – возразил он поспешно. – Просто про ту встречу злополучную не могу говорить, не только с вами. Я слово дал молчать. Как вы его увидели вообще… – раздосадованно поморщился Березин.

Антонина удержала так и рвущийся с губ вопрос «кого – его?», смерила собеседника задумчивым взглядом и спросила после паузы:

– А что вам мешало вот ровно так ответить вчера? Не дразнить, не насмешничать, а сказать, что это тайна, в которую вы не можете меня посвятить? Неужели я произвела на вас настолько дурное впечатление? А даже если и так, прямой отказ отвечать всё же менее обиден, чем подтрунивание!

– Я не со зла. – Он слегка пожал плечами. – Не сообразил просто, растерялся.

– Вы – и растерялись? – не поверила Бересклет, обвела полным сомнения взглядом. Чтобы вот этот огромный мужчина с его зычным голосом и твёрдым характером – и потерялся на ровном месте?

– С вами нетрудно, – улыбнулся он. – Общество тут – сами видели какое. Люди хорошие, но простые, а я и прежде красноречием не блистал, теперь и вовсе отвык…

– Ничего подобного, – возразила Антонина. – Когда вы увлекаетесь, очень складно начинаете говорить, а в другое время слова по крупинке цедите, словно они золотые. Это, знаете ли, наводит на мысль, что ваше немногословие – чуть более вежливая замена прямому отказу. В надежде, что собеседник устанет и прекратит вас мучить. Скажете, не так?

– Я не задумывался, что оно вот так выглядит со стороны, – заметил он с явным смущением. – Привычка. Если нечего сказать, то лучше и не говорить ничего, а слушать. Простите, коли невольно обидел. Мне очень нравится ваше общество и не хотелось бы его терять.

– Неужели? – пробормотала Антонина, слегка смешавшись от такой прямоты, но чувство было приятным.

– И впечатление вы производите хорошее, – продолжил Сидор, чувствуя облегчение оттого, что недоразумение разрешилось. – Я поначалу, виноват, недооценил вас, посчитал совсем уж хрупкой барышней, но вы умеете удивить. Мнится мне, характером вы в Фёдора Ивановича удались.

– Мама тоже так говорит, – улыбнулась Бересклет, и у исправника окончательно отлегло от сердца: оттаяла. – И вы меня тогда простите. Я бываю очень настырной, если мне что-то интересно, потому не всегда успеваю за языком уследить. А тут я ещё растерялась из-за вашего возраста, сразу стало ужасно любопытно разобраться…

– Дался вам мой возраст, – с досадой пробормотал Сидор. – Как будто велика разница!

– Не скажите… – раздумчиво протянула она, взяла новую пачку бумаги с неразобранной стопки, но опять опустила руки и перевела на собеседника взгляд. – Я целый месяц, выходит, принимала вас за совсем другого человека и теперь чувствую себя ужасно глупо. Хорошо хоть, ни с кем этими мыслями не поделилась до сих пор, вот стыда было бы! Ну а кроме того, одно дело, когда я думала, будто меня всем городом сватают за старика, на это куда проще было закрывать глаза, – с лёгким смущением добавила она и принялась сортировать взятые бумажки по одной ей ведомому принципу.

Ещё с минуту висело неопределённое, густое молчание, но уже не такое напряжённое и неловкое, как поначалу.

– Я в самом деле выгляжу стариком? – задумчиво уточнил Березин.

– Очень крепким, но… Впрочем, я сама виновата. Это всё из-за бороды. Сейчас не носят так. Я всего одного мужчину знаю с бородкой, и то она у него другая, узенькая такая, небольшая, и это один из наших профессоров. И ему уж под семьдесят. Извините…

Сидор рассеянно потёр подбородок. Отчего-то эти её слова неприятно задели. Хотя, казалось бы, какое ему дело?

– Всё в порядке. И раз уж вы больше не сердитесь, может быть, расскажете, что это всё такое?