Меж молотом и наковальней [СИ]

Глава тринадцатая. Дома

За окном накрапывал дождик: то ли издевался над моим мрачным настроением, то ли его разделял, не понять. Ртутная рябь по окнам и тихий перестук по крыше. Прям в самый раз, чтобы рефлексировать. Не дождетесь!

Однако поездку приятной можно было назвать с натяжкой: ехали мы в гробовом молчании. Говорить не просто не тянуло, было не о чем, все добальные переживания казались какими-то глупыми, бал — далеким сном.

Ох… все бы отдала, чтобы и эта порча оказалась таким же сном! Но куда там! А теперь вот сиди, уставившись в окно, и думай… что бы такого ляпнуть, чтобы прервать эту проклятую тишину…

За окном кукуруза зреет. Остановиться бы и срезать пару початков, похрустеть желтыми, еще слизкими зернышками, может тогда легче станет? Саша, может, будет против, да и просить не хотелось. Вообще ничего не хотелось.

И я поняла вдруг, почему: впервые за многие годы я не хотела возвращаться в Магистрат. Вся эта поездка, бал, покушение, болезнь Анри, а после — признание Саши, в очередной раз перевернули мою жизнь с ног на голову. Нет, хуже — перевернули мое представление о жизни с ног на голову. Раньше я себе жила и не думала, что все так сложно… а теперь?

Теперь я оказалась в подвешенном состоянии между мирами смертных и бессмертных. Оказалось, что это все же два разных мира. А подвешенное состояние было ой как неприятно. Как и осознание, что так, по настоящему, ты нигде не своя. И даже твои друзья при тебе… носили маски.

— Ты тоже так себя чувствуешь? — спросила вдруг я.

— Как «так»? — улыбнулся Саша, не сводя взгляда с дороги. Наверное, его тоже тяготило это молчание и хотелось поговорить. А, может, и не хотелось… но кто ж его уже спрашивал?

— Как недоделанный. Они все такие… совершенные. А мы с тобой — всего двое смертных, которые вскоре состарятся, растеряют остатки красоты и молодости и умрут… даже хуже, чем двое смертных. Другие живут себе и радуются, не знают, что возможен и другой вариант. Не чувствуют себя ущербными какими-то… и разве что в книжках читают о вампирах, оборотнях, считая их красивыми сказками. И только мы знаем, что сказка существует. Да только не про нас.

— Нет, я не чувствую себя несовершенным, — ответил Саша, будто специально изменив слишком острое словечко «недоделанные». Ну и пусть. Главное, что он говорит. Может, чего умного скажет? Хотя что тут скажешь-то…

— У всего есть свои плюсы и минусы, — продолжил Саша ровным тоном, — даже у бессмертия. Время для них будто застыло… а они разучились его замечать. Мир вокруг меняется с оглушительной скоростью, а они остаются прежними, холодными, бездушными. Как ни странно, это мы со своей изменчивостью дарим им ощущение, что они живут. Мы дарим им вкус жизни, потому что еще не разучились чувствовать…

— Ты говорил, что и Анри не разучился.

— Но Анри надо было о том напомнить, — усмехнулся Саша. — И лишь тебе, как ни странно, удалось это сделать. И теперь у Анри есть о ком беспокоиться… забавно, но даже это чувство для бессмертных приятно. Беспокойство. Для них мы… — Саша некоторое время молчал. — Как изящные произведения искусства, которыми восхищаешься, но которые столь… хрупки. И одно неловкое движение…

— Говоришь о себе, как о вещи. Даже больше, как о дорогой игрушке. Неужели ты этого не замечаешь? — вспыхнула я. — Где твоя гордость, к чертовой матери?

— А, гордость, — протянул Саша, осторожно направляя машину на боковую дорогу. — Да, гордость… это, наверное, когда держишь жизнь бессмертного в своих руках и твердо знаешь, что этого не достоин. Когда видишь ее золотистые глаза, сияющие любовью, и понимаешь, что заботиться о себе это в первую голову заботиться о ней. Потому что она за тебя, дурака, боится. Боже, именно с Ли я научился по-настоящему ценить свою жизнь… Не хочу ей сделать больно. Понимаешь?

— Но ведь… — выдохнула я. — Ты состаришься, в лучшем случае… и все равно уйдешь. Будет ли он тебя любить…

— Стариком? — уловил мою мысль Саша. — Уже не раз показывала, что будет. И стариком, и неразумным ребенком, и больным, и здоровым. Она будет рядом. Она видит только мою душу, тело для нее неважно.

— Как хорошо, что ты ее любишь, — прошептала я.

— А ты? Ты любишь Анри?

Я промолчала. Странный вопрос, наверное, неожиданный. И ответ, наверное, будет странным:

— Люблю. Но… не как Ли любит тебя. Я чувствую, что что-то в этой любви неправильно… не понимаешь? Я и сама не понимаю.

— Бедный Анри, — усмехнулся Саша. — Ведь ты его не любишь…

Не люблю? Люблю? Кто разберет это сердце? Сердце скулит и обливается кровью, вспоминая укутанную в бинты мумию на кровати. Сердце требует остаться там, с Анри… сердце плачет от тоски, вспоминая его объятия и теплую улыбку на балу.

И жжет шею проклятая розочка.

Но гордость… гордость добавляет в сладость нотку горечи. Гордость шепчет, что у нас с Анри все не так… даже не так, как у Ли и Саши. Шепчет о грубости Анри в моем кабинете, о его святой уверенности, что я никуда от него не денусь… а если вот возьму и денусь, тогда что?

Машина свернула на узкую дорожку. Еще немного и появится высокий, в два человеческого роста забор, увитый вечно зеленым, колючим ежевичником. За забором — Магистрат. Приехали… Но почему мне так нерадостно?

— Хоть бы меня кто пожалел, — выдохнула, наконец, я.

Машину тряхнуло на ухабе, и я сделала про себя заметку — надо яму засыпать. Мне своего «коня» возле дома тоже портить не хотелось.

— Думаю, что ты себя жалеешь достаточно, — с издевкой ответил Саша. И сразу же добавил:

— Не злись, Катюш, не со зла я. Но ты уж определись с Анри поскорее. А то ведь обоим потом будет только больнее…

Все не так легко. Вернее, совсем не легко. Мне надо остаться одной и подумать. Подальше ото всех. И пока Саша так охотно отвечает на вопросы…

— Ты не чувствуешь себя обузой? — спросила я. — Хрупкие… те, кого все время надо оберегать… как… сложно.

— Чувствую, — улыбнулся Саша. — Иногда даже думаю, что лучше бы Ли связалась с кем-то другим. Бессмертным. Но ни у нее, ни у меня нет выбора. Мы не умеем жить друг без друга. Неужели это так трудно понять? Я думал, что до вас, женщин, такие вещи доходят гораздо быстрее.

Ну конечно, до «вас, женщин». Я ненормальная женщина. Не верю я в эту паршивую любовь с первого взгляда, вообще в любовь не сильно-то и верю. Вернее, верю, в любовь Саши и Ли, например, в любовь ко мне моих родителей, в любовь моих друзей, но в то, что я сама вот так возьму и кого-то полюблю? Гы… даже себе не представляю.

Я и в розовых облаках с золотистой пыльцой на крылышках… или с этими, как их там, бабочками в животе? Нет уж, увольте.

Наверное, раньше я и не любила никогда. А теперь люблю? Умею ли я жить без Анри? Наверное, умею. Значит, не люблю? Я вообще умею любить? Хоть кого-то… Хотя бы себя и то хорошо…

— О, у вас гости! — несколько поспешно поменял тему Саша.

Я вздрогнула — гости в Магистрате, пожалуй, были явлением редким. Такие — тем более. И что-то мне вновь стало не по себе.

Надеюсь, что эти милые гости не по мою душу. Хотя надейся, надейся.

Гости в Магистрате, пожалуй, были явлением редким. Такие — тем более. Я смотрела на большой грузовик на площадке перед домом и глазам своим не верила. Скажите на милость, кому и зачем понадобились эти странные штуковины, что выгружали из машины?

— Это еще чего? — спросила я.

— Я-то догадываюсь, но вслух говорить, пожалуй, не буду. Дом твой, — точно мой? — тебя спрашивать и надо. Я только привез нашу заблудшую Катю. И слава тебе Господи, что без приключений.

Еще и издевается. И хоть бы он один… я уже и не удивилась, когда сзади раздался насмешливый голос вездесущего Призрака:

— А я думал, ты на бал ехала, оказывается, как всегда, за приключениями!

Не ну… я что виновата, что нигде не могу появиться и не влипнуть? Судьба у меня, увы, такая. С самого детства за собой эту черту знала и никого меня тащить на этот самый бал не просила! Даже напротив!

Впрочем, в чем-то и Саша, и Призрак, увы, правы, праздник Саше и Ли мне испоганить, увы, удалось.

— Я на бал и ездила, — ответила я, не спуская взгляда с двух накачанных мужиков, которые невозмутимо понесли к широко распахнутым дверям моего любимого дома нечто, напоминающее большую дверцу холодильника.

Мужики были симпатичные такие. И столь неуместные в нашем Магистрате. Но хоть явно не одни из бессмертных, и на том спасибо.

— Ага, так я тебе и поверил, — хмыкнул Призрак. — Это именно потому ты вернулась с большущей шишкой на лбу, а Машка опять своих друзей подняла… чтобы тебя из неприятностей вытянуть.

Мне показалось или в голосе Призрака и в самом деле был укор? Неприятности? У меня или из-за меня?

— Неприятности уже закончились, не волнуйся, — несколько более резко, чем оно было необходимо, ответила я, потрогав шишку на лбу.

Да, выгляжу я, конечно, после этого бала не ахти. И чувствую себя не лучше.

— Неприятности только начинаются, — хмуро ответил Саша.

И я с ним почему-то мысленно согласилась. Даже из машины выходить было не охота, но пришлось: Саша уже посматривал на меня косо и ему явно не терпелось вернуться к Ли. Впрочем, я его понимала… кто его знает, на кого следующего порчу наведут?

Дождь уже закончился, и солнце палило немилосердно, как и слова Призрака и Сашки. Но моих переживаний, казалось, никто не замечал: Призрак застыл передо мной, провожая настороженным взглядом работающих грузчиков, Сашка открыл дверцу машины и осторожно достал с заднего сиденья мое бальное платье, аккуратно убранное в чехол.

— На меня не смотри, — сказал он Призраку. — Я не виноват, что ваша Катенька притягивает неприятности, как магнит. Пожалуй, вещей больше нет. Мне пора.

«Ваша». Так частенько родителям говорят о детях, которые достали своими выходками. Но я ведь, вроде, не ребенок. Далеко не ребенок. И если Призрак еще имеет какое-то право строить из себя кого-то шибко умного, то Сашка, вообще-то, такой же смертный. И мой одногодка…

Не таким же, поправилась тут же я. Он помнит свои прошлые жизни, он работает в инквизиции, а я? А я вообще как дитя в их бессмертном мире…

Хлопотливое дитя, которое из симпатичного ребенка превратилась в не очень симпатичную обузу.

Саша несколько раздраженно сунул мне в руки бальное платье и, холодно попрощавшись, сел в свою любимую серебристую иномарку.

— И да, — сказал он, высунув наглую рожу в окно. — Мы с Ли, пожалуй, заглянем к вам через несколько деньков. Посмотрим заодно, как хранитель устроился.

Я хотела что-то ответить, да не успела: машина сорвалась с места и медленно поплыла в жарком мареве к ограде.

— Идиотизм! — прошипела я, зло направившись к дому.

Узнавать, что именно и зачем привезли в Магистрат, мне вдруг расхотелось. Душило плохое предчувствие, и замок, недавно столь дорогой моему сердцу, вдруг в одно мгновение стал чужим. Мне тут тошно, тошно, но почему, я не знаю! Не могу понять!

Вбежав на второй этаж, я ворвалась в свою комнату и, щелкнув замком, чтобы никто не побеспокоил, бросила платье на кровать. Потом прошла в кабинет, открыла шкафчик и достала заветную бутылку с наливкой:

— Я бы этого не делал, — сказал, вновь появившийся ниоткуда, Призрак. — Для тебя будет лучше, если с инквизиторами ты встретишься трезвой.

— А чего мне Машки бояться-то? — усмехнулась я, налив себе полный стакан кроваво-красной жидкости.

— Маша хотела взять твое дело, но ее не слушали. Боюсь, скоро к нам заявится некто, кого наша Дракон не очень любит… при этом взаимно. Потому твой допрос не будет очень приятным. Маша делает все, что может, чтобы этого избежать. Не усугубляй, Катя. Ситуация и так не из приятных.

Я усугубляю? А что я такого вообще сделала? Я просила на меня порчу наводить? Просила меня убить? Почему все и во всем винят меня, в чем я, в конце концов виновата? Почему никто не поймет как же мне…

Страшно.

И даже поговорить не с кем.

— Отвянь! Никакого допроса не будет! — прошипела я. — Не понимаешь… меня пытались убить!

— Понимаю. Очень хорошо понимаю. Смертную пытался пришить бессмертный, грубо нарушив договор. Искать виноватого инквизиция будет яро, верь мне. А для этого тебя, любимую, жалеть не станут. Катя, пойми, им нужна не ты, а нарушитель. Позарез нужен!

— Что с ним будет, если поймают?

— Ничего особенного, — ответил Призрак. — Просто сделают из него подопытного кролика на пару сотен лет, ничего более. Так как подопытных кроликов в последнее время стало на удивление мало, его будут беречь… Надеюсь, он не сойдет с ума прежде, чем его выпустят. Иначе инквизиции придется бессмертного ликвидировать.

Ликвидировать… нет, убить? Боже…

— Уходи!

Не знаю я, я уже ничего не знаю!

— Откуда в тебе жалость к врагу, Катя? Он тебя пожалел?

— Уходи немедленно! — простонала я. — Оставь меня!

— Я уйду. Но только чтобы дать тебе подумать, — серьезно ответил Призрак. — Наш разговор далеко не закончен. Даже не думай, что ты так просто от меня отделаешься. Ты протрезвеешь, перестанешь истерить и себя жалеть, и мы поговорим еще раз.

Просто? Он считает, что все это просто… Но спорить было не с кем — Призрак исчез.

Я ничего уже не понимаю. Кто меня так не любит, и самое главное — почему? Почему меня так яро хотят убить? Где я себе нажила такого врага? И почему в собственном доме я чувствую себя… обузой? Да, к чертям собачьим, именно так!

Я выпила залпом стакан, потом налила себе еще. Посмотрела на портрет Алиции, села в кресло и пьяно расплакалась, закрыв лицо руками. Саша прав, это все из-за меня, все! Анри… гордый вампир, беспомощный и больной на кровати. Ли и Саша, которым безнадежно испортили праздник. Магистрат, полный чужих людей. Маша, которая в собственном доме должна будет принимать с улыбкой врага. Какой-то хранитель… Что же это! Что? Почему все так внезапно рассыпалось на мелкие кусочки… Почему я вдруг стала лишней? А было ли когда-нибудь иначе?

Они все бессмертные, а я? Кто я? Средней величины ведьма, простая девчонка? Смертная, провались бы все! Приблудная… боже, как же так… Зверюшка, которую терпят из жалости…

— Катя?

Наверное, меня звали уже не в первый раз, но услышала я далеко не сразу, а, услышав, мигом собралась. Я не люблю, когда кто-то видит мои слезы, вернее, не терплю, для этого я слишком гордая. А в последнее время я и вовсе расклеилась донельзя. Сначала плакала у Ли на плече, теперь вот… перед Пу.

— Катя, ты плачешь?

Я живо поднялась с кресла, оторвала ладони от лица, и, отыскав бумажный платок, быстро стерла слезы.

— Нет, что ты, — я даже попыталась улыбнуться, вернувшись в кресло. — Конечно, не плачу.

Поверила, не поверила, кто ж ее поймет? Пу просто смотрела на меня широко распахнутыми глазами и молчала.

— Ты как здесь оказалась? — улыбнулась я так мягко, как только могла. Во дура, еще и Пу своими истериками напугала. — Я же дверь закрыла…

— Я тут всегда была, — ответила Пу, и глаза выразительные ее приняли слегка виноватый оттенок. — Прости… я…

Как странно видеть… Не шаловливой, не бессмертным, вечным ребенком, а вот такой… серьезной. Грустной. С почти взрослым, внимательным взглядом. И как сложно делать вид, что ничего не случилось.

— Опять зеркало?

Отругать бы Пу, но сил уже не хватает. Просто хочется остаться одной, но как прогнать? Объяснить? Мне надо разобраться. И в первую очередь в себе самой. А для этого надо остаться одной.

— Мне хотелось увидеть тебя на балу, — весело ответила Пу.

Я вздрогнула, а когда осознала, что именно она могла увидеть, с трудом подавила приступ тошноты. Но Пу продолжала говорить, странно так говорить, с незнакомой грустинкой в голосе:

— Ты была такая красивая в платье, с Анри! И тот черненький — тоже ничего.

Черненький, это Владэк? Странно, бал был вчера, а казалось — год назад. И воспоминания о Владэке заметно притупились. И мои тогдашние переживания стали казаться глупыми. Даже не так — бессмысленными. Владэк? Я уже с трудом помнила о нашей с нем размолвкой, так много же случилось…

Так многое изменилось, и лишь мои чувства к сидящей напротив Пу остались прежними. Только стали глубже, наверное. Как и моя любовь к каждому в нашем «замке». Но вот только раньше эта любовь дарила мне искреннюю радость, а теперь почему-то сердце болит, нет — разрывается от боли…

— Пу… — сообразила я наконец-то. — Я думала, ты не любишь Анри.

Искренняя улыбка Пу погасла, в одно мгновение. Мое любимое пушистое создание вдруг потупилось и сказало нечто, чего я вовсе не ожидала:

— Я видела… как он тебя от окна оттащил.

В глазах Пу промелькнула неподдельная боль… Из-за меня?

— Пу… — Боже, где найти слова, чтобы объяснить? Да и как объяснить, если я и сама не до конца понимаю? — Ты же знаешь, что я не такая, как вы…

— Больше никогда, — крикнула Пу, внезапно бросаясь мне на шею. — Больше никогда так не делай! Слышишь! Никогда!

Я прижала к себе плачущий комок белой шерсти и поняла вдруг, о чем говорил Саша. Пу всегда будет такой — милой и веселой. Будет жить вечно, как каждый в Магистрате. А я? Мне однажды придется уйти… Может, уже совсем скоро.

Боже, что я натворила? Почему я вообще появилась в их жизни? Как могла себе вообразить, что имею на это право? Право их ранить только потому, что сама была одинокой? И как потом будет прощаться? Я уйду, но они же останутся, они же с этим будут жить дальше… И Пу опять будет больно.

— Не плачь, Пу, — простонала я. — Иначе и я расплачусь.

Пу обняла меня за шею еще сильнее и воротник моей блузки мгновенно промок от ее слез.

— Ни…ког…да! — шептала Пу, продолжая дрожать от рыданий. — Больше…

— Никогда больше, — ответила я, принимая, наконец-то решение.

Когда Пу заснула на моих руках, я осторожно устроила ее на кресле, накрыв пледом. Потом задернула шторы, чтобы Пу не мешало спать заглядывающее в окно вечернее солнце. Взяла на руки спрятанное под столом зеркало, любовно провела пальцами по застывшему на ободке яблоку. Нельзя его оставить. Нельзя позволить, чтобы Пу и дальше за мной следила. Прижав к себе зеркало, я тихонечко, чтобы не разбудить бессмертную няшеньку, закрыла дверь в кабинет и достала из-под кровати дорожный рюкзак.

Много мне с собой, естественно, не унести. Да я, в принципе, во многом и не нуждалась — сунула в сумку немного сменной одежды, нашла в шкатулке давно забытую банковскую карту и документы, аккуратно завернула в свитер и положила в рюкзак зеркало. Потом, стянула со стола фотографию жителей Магистрата в деревянной рамочке… Жалко, что там нет Призрака. Его придется воскрешать только в памяти, впрочем, разве я смогу кого-то из них забыть?

Надеюсь, я еще не сильно наследила в их жизни. Но потом ведь будет только больнее… Потому лучше уйти сейчас, пока я еще могу уйти.

Позднее я долго сидела за туалетным столиком, пытаясь написать письмо. Письмо не писалось. Один лист комом полетел в корзину для бумаг, второй, третий… я уже и не считала, какой по счету. Последний, более ли менее меня устроивший, чуточку был подпорчен парочкой клякс, но переписывать не осталось ни сил, ни времени: вскоре меня хватятся. Вскоре придет сюда Маша, Призрак или кто-то еще, захотят «поговорить», но о чем же тут разговаривать?

Сама не знаю зачем, я повесила платье в шкаф. Одной из перчаток найти так и не удалось — то ли я потеряла по дороге, то ли Пу все же стащила ее на платье Барби.

Я бросила вторую перчатку рядом с письмом. Распахнув окно пошире, достала из шкафа припрятанную там метлу, огляделась, пытаясь запомнить свой уголок до последней черточки и, сдержав невольно просящиеся на глаза слезы, взмыла вверх.

Я больше не могу ранить тех, кого люблю. Хватит!

Со злостью бросив метлу в багажник, я вывела машину на дорогу.

Не могу больше, и не буду!

Магистрат исчез за деревьями. Я остановила машину у обочины и, прижавшись лбом к рулю, заплакала. В последний день я плачу слишком много. Но больше себе расклеиваться не позволю. Никогда! Достаточно! Теперь никаких слез, никаких переживаний, никаких… привязанностей. Я и одна вполне в этой жизни справлюсь, в простом и понятном мире обычных людей. Обычной жизни. И обычных неприятностей.

А друзья… Потом все равно было бы сложнее. Для нас всех.