Меж молотом и наковальней [СИ]

Глава пятая. Кладбище

На следующий день я запретила себе думать о Маман. Временами приходится забыть обо всем на свете и сосредоточится на чем-то для тебя очень важном.

Мои родители ушли рано, когда мне не исполнилось и тринадцати, и вместе. Так бывает. Встаешь утром, ничего не подозреваешь, перекидываешься с родными шутками, идешь себе в школу, не обращая внимания на неожиданно острое покалывание в сердце.

А на улице снег. Первый, мокрый. Тяжелые, налитые водой хлопья. И почему-то не хочется куда-то идти, хочется вбежать обратно в подъезд, на третий этаж, в нашу двухкомнатную квартиру, и…

И что «и»? Мама-папа, у меня сегодня семестральная контрольная по английскому, а я решила остаться дома? И вас дома оставить?

В школе, когда раздавали задания, я почувствовала, что слабею. Почему-то поплыло перед глазами и, напуганная моей бледностью, старенькая учительница, Анна Ивановна, спросила:

— С тобой все в порядке?

— Да, — ответила я. — Просто немного переучилась.

В тот же миг мучавшее весь день напряжение отпустило. Я уже знала, что ничего не изменишь. И когда через полчаса, прерывая контрольную, дверь открылась, и вошел директор, я и тогда знала, что ничего не изменишь. И что жизнь моя, подобно скинутой со стола хрустальной вазе, разлетается на мелкие, ослепительно яркие осколки.

Потом я не плакала. Я просто застыла на стуле в учительской, опустив лицо на ладони и мелко-мелко дрожала. Мне пытались объяснить… сухо так, будто из газетной хроники… плохие погодные условия. Не справился с управлением. Влетел в дерево. Не было никаких шансов выжить. Нам очень жаль. Жаль им! Мне почему-то не верилось. Я не чувствовала, знала, что на самом деле им… неловко. И от моей бледности, и от безмолвных слез. И что хочется им скорее от сюда выйти, оставить меня с моей бедой… одну. Совсем одну.

Дверь открылась, вошла чужая женщина. Рыжие, коротко стриженные волосы, по-мальчишески угловатая фигура. Она всунула в мои дрожащие ладони маленькую бутылочку с какой-то пряно пахнущей жидкостью и заставила сделать несколько глотков. Горло обожгло. Сердце похолодело. И стало вдруг все равно.

— Я тетя Кати, — незнакомка подала удивленному директору папку с бумагами. — Забираю девочку с собой.

Дальше я почти ничего не помню. Помню лишь дурацкое завещание. «Прошу наши тела сжечь, а прах развеять над тайгой». Они мне ничего не оставили… даже могилы, куда я могла бы пойти и выплакаться. Даже дома, в котором я могла бы о них вспомнить: квартиру продали уже через месяц. Даже родных, что бы меня поддержали… Тетку, которой я не знала, особо родной не назовешь.

На следующий день после похорон она дала мне маленький амулетик на тонкой, как паутинка, цепочке. Вот тогда я и узнала, почему отец в шутку называл меня «ведьмочкой». Я и была ведьмой.

За время, что я жила с Алиной, она не стала мне ближе, оставаясь холодной и далекой. Она была первым и последним моим учителем. Она долго и нудно рассказывала о нашей родоначальнице. Она была тем, кто запретил возвращаться к былой жизни… Мол, родители так хотели. Она увезла меня в чужой город, устроила в чужую школу, достала чужой паспорт с чужой фамилией, заставила при чужих называть себя мамой. Она же выхлопотала мне пенсию по утрате кормильца.

Я послушно порвала со всеми друзьями и знакомыми и не возвращалась в прошлую жизнь. Но все равно в душе осталась какая-то пустота, которой ничто не могло заполнить. А довериться кому-то после смерти родителей было сложно. Мешала фраза Алины:

— Мы все ходим под мечом, девочка.

Рассказывать о «мече» подробнее Алина отказалась, просто просила быть осторожнее и не связываться со странными людьми. Кем были эти «странные люди» я так и не узнала. Да мне было и все равно. Я ни с кем не связывалась, ни со странными, ни с нестранными. Желания не было.

В день моего совершеннолетия Алина вместо подарка приказала мне одеться. Стояла на дворе осень. Ярко светило солнце, путаясь лучами в золотистых листьях. Я смотрела на медленно проплывающий за окном автомобиля парк и про себя вздыхала, не ожидая от поездки ничего хорошего. Алина ведь вообще не любила праздники, а дни рождения называла днями смерти молодости, отказываясь их отмечать. Никаких вечеринок, никаких подарков.

Через некоторое время, к моему удивлению, мы подъехали к невзрачной на вид пятиэтажке, прошли по дорожке, с обеих сторон обрамленной высокими, в человеческий рост, кустами акации, свернули к среднему подъезду, вошли внутрь.

Тут было тихо и спокойно. На втором этаже жужжала муха, упорно билась в закрытое, запылившееся окно. На лимонно-желтой стене сажей было выведено А+С=Л. Алина уверенно остановилась на площадке окруженной неприязненными, чужими дверями, и повернулась к одной из них, достав из кармана связку ключей.

Странно… откуда у нее ключ от чужой квартиры? А квартира была чужой, иначе бы я о ней знала — такие вещи от меня Алина скрывать не считала нужным.

Тетка нашла в связке нужный ключ, подала его мне и показала взглядом на дверь. Все еще не понимая, я послушно всунула ключ в замочную скважину, повернула, раз, другой, открыла дверь и неуверенно войдя в коридор, сглотнула.

Казалось и не было прошедших лет. Казалось, что сейчас я вбегу на кухню, а там будет мама в фартуке, что готовит ужин. Казалось, я войду сейчас в гостиную и увижу отца в любимом кресле. Он оторвется от газеты, посмотрит на меня и взглядом попросит сесть на диван по другую сторону журнального столика:

— Расскажи, как прошел день, ведьмочка.

Я вбежала в комнату, знакомую до последней черточки и только сейчас поняла… квартира внешне та же, но она пуста. Навсегда пуста…

Я опустилась на диван, глотая слезы обиды, и лишь тогда услышала спокойный голос Алины:

— Ты дома, детка. Я нашла квартиру с идентичной планировкой, что и квартира твоих родителей. Я привезла сюда все ваши вещи. Но жить тут ты будешь одна… мне очень жаль. Пора повзрослеть и смириться. Ты дома.

— Бросаешь меня?

— Нельзя бросить того, кто никогда не был твоим, — усмехнулась тетка. — Мы чужие. Я всего лишь сестра твоей матери, ничего более, брать на себя ответственность за чужого ребенка я не собираюсь. Я буду переводить на твой счет достаточную сумму, чтобы ты могла жить безбедно… но дальше ты сама. Завтра я привезу твои вещи. Забудь о моем существовании.

В ту ночь я полностью познала, что такое одиночество. Я лежала в холодной кровати, горько плакала в подушку и постепенно понимала, что детство действительно закончилось. Началось взросление.

На рассвете, с трудом открыв глаза, я рванулась с кровати, вбежала в гостиную и посмотрела на висевший над диваном портрет.

— Почему? — спросила я то ли у моей прапрабабки, то ли у ее собаки… со слишком умными глазами. — За что?

Портрет, естественно, молчал. Но по-собачьи преданные глаза черного пса не давали мне покоя еще долго.

— Даже могилы нет, — прошептала я. — Я даже на могилу сходить не могу… Даже этого они мне не оставили.

Вечером я уже знала, что делать. Вошла в интернет через мобильный, быстро отыскала через поисковик нужный мне телефон. Лихорадочно набрала номер:

— Похоронное бюро «Палома», — ответил мне холодный голос.

— Вы занимаетесь поиском утерянных захоронений?

Через неделю я стояла на старом деревенском кладбище возле простой на вид мраморной плиты с надписью «Алиция Орлова». На плите, высеченная из того же мрамора, сидела молодая женщина в красивом, длинном платье и c моим лицом. Ошибки быть не могло…

— Вот я тебя и нашла… — прошептала я. — Единственная, кто у меня остался.

Я положила две ярко-красных, крупных розы на колени женщины и некоторое время простояла рядом, чувствуя, как текут за ворот горькие слезы.

— Странно это, плакать по умершему более трех веков назад, — сказал чей-то голос.

— Это вас не касается.

— Ты меня слышишь? — голос казался удивленным.

— А с чего бы это я не должна вас слышать?

Резко обернувшись, я опешила… рядом никого не было.

— Что это за шутки? — прошептала я.

— Да какие там шутки? — воздух очертил прозрачную человеческую фигуру, и от неожиданности я села на мраморное надгробье рядом со своей родоначальницей.

— Понимаю… — схватилась я за голову. — Я как бы ведьма, но это уже слишком.

— Ведьма? — протянул неугомонный собеседник. — Это хорошо. Ведьмы нам нужны. Останешься здесь, за памятником поухаживаешь.

— Он и так ухожен, — отрезала я, сообразив — а ведь и правда ухожен… Кем?

— Ну так просто останешься.

Я посмотрела на едва различимую фигуру Призрака и решилась. Так я попала в Магистрат.

Нужные мне вещи я быстро перевезла в наш «замок», квартиру сдала в аренду — не могла я жить в «родных» стенах, в Магистрате мне было гораздо удобнее. И, что главное, не одиноко.

Кладбище я навещала достаточно часто. Просто становилось как-то спокойнее на душе, стоило только войти под сень вековых сосен. И когда я вглядывалась в каменное лицо статуи, мне иногда казалось, что я разговариваю с бесконечно родным и близким человеком. Это не был кто-то конкретный: иногда родители, иногда бабушка, которую я помнила совсем смутно, иногда и сама Алиция… Но я уже не чувствовала себя покинутой.

В годовщину ее смерти я заказывала молебен в костеле, а потом, под вечер, приходила на кладбище с цветами и молча клала их у ног статуи. Мой букет не был единственным: из года в год в один и тот же день кто-то с маниакальным упорством приносил на могилу Алиции охапку белоснежных роз.

Но в этом году роз на было… «Чтож, — подумала я, опустив рядом с памятником свой букет. — Все начинается, все заканчивается». Наверно, этот странный человек больше не придет, и я никогда не узнаю, кем он был и зачем он приносил цветы. Жаль. У нас было что-то с ним общее, я это чувствовала.

Но в этот день я не хотела думать ни о ком, кроме своей семьи. Они все там, а я тут. Одна.

Вновь наполнились слезами глаза и, смахнув ненужную влагу, я тихо одернула саму себя:

— Не гневи Бога, душа моя. У тебя есть друзья. Есть Магистрат. Чего еще ты хочешь?

Поднявшись, я направилась по заросшим дорожкам прочь с кладбища. Откуда-то издалека разносился мерный голос экскурсовода, щелкали объективами туристы, доносился тихий смех. Это кладбище слишком старое, чтобы хранить чужую боль… но мою — еще хранит.