Млечный Путь

Глава 18, в которой Тьерри

Я вышла к нему на террасу. В старом бордовом свитере, еще не успевший побриться, с большой полупрозрачной пластиковой лейкой в руках, среди зелени на фоне утреннего серебристо-сиреневато-серого Парижа он выглядел довольно живописно. Но лицо будто осунулось, под усталыми глазами — черные круги.

— Привет, ма!

— Привет. Охота тебе?

Я еще больше взлохматила его волосы. Они были точно такие же, как у отца, — темные, густые, волнистые и очень приятные, как тяжелый шелк. Разрез глаз, нос, овал лица, фигура — все тоже отцовское. И уже давно я порой путаю их голоса по телефону.

Он улыбнулся моими губами — рот и цвет глаз единственное, что у него есть от меня, — перехватил мою руку и поцеловал запястье — абсолютно отцовские жесты.

— Ма, но они ведь живые. Надо каждый день поливать. Посмотри, как я рассадил твои тюльпаны.

— Здорово! Очень красиво. Только что-то я не припомню, чтобы ты вчера поливал.

— Но мы же накануне вечером все сажали и полили сильно. Бабушка сказала, что утром не нужно, а то болото будет.

— Ну раз бабушка сказала!

— Ма, шла бы ты в дом. Холодно еще, простудишься. Я все-таки в свитере.

Я внимательно посмотрела на него и сказала:

— Не нравишься ты мне. Ты хоть сегодня спал? Или до рассвета читал Бодлера?

— Ха! Вчера — папа, сегодня — ты, чем вам Бодлер не угодил? — Он поставил лейку, обнял меня за плечи — снова отцовский жест — и повел в дом. — С вами, пожалуй, уснешь. Резвятся, как Ромео с Джульеттой!

Я вздрогнула и отстранилась.

— Так слышно было?

Он быстро нагнулся и чмокнул меня в висок.

— Ма, ну извини! Ну вырвалось… ну… ну мы все взрослые люди! Может, я вам завидую… — И отвел глаза.

Я шагнула к ближайшему стулу у обеденного стола и села. Он опустился рядом со мной прямо на пол и, снизу вверх заглядывая мне в лицо, заговорил:

— Ма, ты не обижайся! Я вас совсем не осуждаю! Я просто не думал, что ты с ним… вы с ним до сих пор, ну… в общем… — Он развел руками. — Я же знаю, ну и ты знаешь, что у него там, в общем… другие женщины! И потом, раньше в комнате, которая между вашей спальней и моей, жила Сесиль. Музыка у нее, у меня… Ну у меня, чтобы не слушать ее попсу… Два года она не живет с нами, комната же пустая, а я музыку не очень…

— То есть все так слышно?!

— Ма. — Он вздохнул. — Слышно, когда ночью шумит вода в вашей ванной. И не надо большого ума, чтобы понять, почему она шумит среди ночи. По нескольку раз. Ма, ну не обижайся. Ну что ты молчишь?

— Голоса в ванной тоже слышно?

— Еще как… — Он уставился в пол.

— В конце концов, мог бы давно мне сказать, что вода ночью тебе мешает.

Тьерри резко вскинул голову и округлил глаза.

— Ма! Да не мешала она мне никогда! Просто, когда Сесиль вышла замуж и мне стало регулярно слышно вашу воду, я даже и не сразу-то сообразил… Потом, конечно, забавно было, даже скорее удивительно, что мама с папой…

— По-твоему, мы уже для этого слишком старые? Или что я знаю, что у него есть другие женщины, но все равно…

— Ма! Мама! — Он схватил меня за руки. — Все! Хватит. Пожалуйста. Проехали эту тему. Вставай. Давай, будем готовить завтрак и поговорим про Бодлера.

— Про Бодлера?

— Да, пока не проснулся отец. Я пока не готов обсуждать это с ним. Сам еще до конца не решил.

Он рывком вскочил с пола, прошелся по кухне, открыл холодильник и, заглядывая в него, сообщил:

— Не могу я больше заниматься этой культурологией. Тошнит. И перспектив никаких. Мертвечина все это.

Я тоже подошла к холодильнику, улыбаясь, сказала:

— Это ты точно Бодлера начитался! — и начала вынимать продукты.

— Ма, а ты сама когда читала его в последний раз? Молчишь? Забыла? Вспомни, пожалуйста.

Я захлопнула дверцу холодильника.

— В последний? Когда сдавала французскую литературу девятнадцатого века, читала точно. Потом, правда, не помню.

— Взяла томик его стихов и читала в оригинале?

— Естественно, в оригинале, он по-французски писал все-таки.

— Я не про язык. Я о том, что ты читала все стихотворения целиком, по книжке? По его книжке.

— А как же еще?

— Я тоже много всяких литератур сдавал. Но никогда никого не читал в оригинале. Прозу — в сокращениях, чтобы только знать сюжет и персонажей. Книжки со стихами вообще никогда не открывал. Да, представь себе. Чтобы сдать экзамен или там написать реферат, вполне достаточно почитать критиков или литературоведов. Там есть и цитаты, и примеры из текстов, и самые известные фрагменты стихов. Все уже изучено и исследовано вдоль и поперек! На любую тему можно найти в Интернете море всего. Все готовое! Надергать кусков, слепить, и пожалуйста — курсовая, реферат, хоть диссер.

— Ты меня пугаешь.

— Ма, но так все делают. Это нормально. Передирают друг у друга и все. Никто не может придумать чего-то нового! Чего-то своего. И зачем? Когда и так всех все устраивает. Дядя Люк вон уже сколько монографий настряпал. А ты любую открой — ни единой свежей мысли, жеваная-пережеваная жвачка. — Тьерри тяжело вздохнул. — Такая тоска!

— То есть ты решил бросить университет?

— Ма. Я пока еще этого не говорил. Но сама подумай: что меня ждет? Через двадцать лет превратиться в такого же напыщенного самовлюбленного мэтра, как дядя Люк? С атрофировавшимися от пережевывания чужой жвачки мозгами? Это ведь и так дико отупляет, но ведь еще и из года в год одними и теми же словами, как магнитофон, вещать студентам одну и ту же тему… Ради этого еще неизвестно сколько сидеть на шее отца и каждый день выслушивать, что он меня содержит?

— Давно бы окончил лиценциат, получил бы лицензию, мог бы уже работать и учиться в магистратуре без помощи отца.

— Ма! — Он замахал руками. — Ну получу я в этом году эту чертову лицензию! Клянусь. По двадцать четыре часа в сутки буду заниматься, но получу! Думаешь, мне самому приятно, что все мои ровесники уже давно магистры, а я все лиценциат одолеть не могу? Только кем мне работать с этой лицензией?

— Как это кем? Преподавать в каком-нибудь коллеже, например.

— По-моему, ты меня не слышишь, ма. Не хочу я преподавать! Тем более культурологию. Я ее ненавижу! Но лицензию я получу в этом году. Клянусь тебе. Не волнуйся.

— Ну хорошо. Получишь. А дальше что?

— Только не смейся, ма. — Совершенно в отцовской манере он обнял меня сзади за плечи и чмокнул в висок. — Садовником пойду работать в какой-нибудь парк или оранжерею.

— С-с-садовником? — выдохнула я.

— Ма, но ты же знаешь, что мне всегда нравилось возиться с растениями у бабушки в саду. — Он шагнул в сторону, раскрыл навесной шкафчик, стал доставать посуду и сервировать стол. — Ма, ну не молчи. Скажи, что ты в ужасе, что я должен был раньше думать. Ну, ма!

— Ты уже все за меня сказал. Но на садовника тоже надо учиться.

— Да ладно, ма! И без образования возьмут газон подстригать. А за год я серьезно подготовлюсь и поступлю на биофак. Кстати, бабушка тоже сначала была в шоке, но потом одобрила мою идею.

— Бабушка? — Я обернулась к нему. — Папина мама?

— Да. Она сказала, что лучше поздно, чем никогда.

— Но ведь она же сама очень хотела, чтобы ты пошел по стопам Люка! Когда твой дед и папа настаивали на фармацевтике.

— Ой, наш папа — великий фармацевт! Ты же сама поддерживала бабушку, ты ведь тоже подвизаешься в культуре. И бабушка Алин, твоя мама, тоже всегда видела во мне будущего арт-профессора. А надо было не слушать никого, как Сесиль, а идти хотя бы, как она, на экономику. Всегда можно найти приличную работу.

— Так экономика или садоводство? Что-то я не поняла.

— Биология, ма. Только не заводись, пожалуйста, и сразу не говори отцу. Бабушка сама его к этому подготовит, чтоб без кровопролитий. Ты меня понимаешь?

— Ну ты и дипломат!

— Учусь у тебя. — Тьерри понизил голос и посмотрел вверх, в сторону нашей спальни. Пока он не вышел, хочу тебя кое о чем спросить.

— Опять про Бодлера? — Я хотела пошутить, немного снять напряжение. — Кстати, откуда он у тебя? Не помню, чтобы он у нас был. У бабушки Алин взял или в библиотеке?

— Нет. Одна девушка на день рождения подарила еще в прошлом году.

— Девушка? Какая девушка? Любит стихи?

— Ой, ма, не смотри ты на меня так! У меня же дипломная тема: «Влияние Бодлера на современную европейскую музыкальную кинематографическую культуру».

— Боже мой, а я и не знала.

— Ма, ты что? Их же до дуры всяких культур: европейская, азиатская, североамериканская, латиноамериканская, афри…

— Я не знала, что ты выбрал такую тему! А что за девушка, которая заботится о твоем образовании?

— Ма, она в основном заботится о своем статусе, чтобы все видели, какая она крутая. Издание ведь тысяча восемьсот шестьдесят первого года, пусть уже без тех шести одиозных стихов, дополненное и исправленное, но все равно ведь прижизненное. Коллекционная вещь, раритет.

— Как ее зовут?

— Ну… Аннет. Какая тебе разница?

— Выходит, у вас с ней все серьезно, если она дарит тебе такие дорогие книги?

— Говорю же, она просто выпендрежница!

— Всем делает дорогие подарки? Или только тебе?

— Ма, ну какая тебе разница? Мы с ней все равно больше не встречаемся.

— Она учится с тобой на одном потоке? Да? С этого года?

— Ну да, с осени.

— Ой, сынок, может, я не права, но не в Аннет ли дело, что ты вдруг совершенно разочаровался в культурологии? Вы поссорились? Да? Она тебе изменила? Встречается с другим?

— Ма, да пойми же ты! Она меня больше не интересует, мне абсолютно наплевать, встречается она там с кем-то или нет.

— Но с тобой она больше не хочет встречаться?

— А смысл ей встречаться со мной, если у меня больше нет своей квартиры? Она не из тех, кто готов до утра целоваться на лавочке. Она ищет выгодную партию. Пусть старик, лишь бы богатый.

— Она встречается со стариком?

Он поморщился.

— Говорят, с каким-то престарелым телевизионщиком, крутая до опупения… Все, пожалуйста, мама, хватит! Мне сейчас не до всяких барби, мне надо наконец получить свою лицензию. Ты вот мне скажи, какие у тебя отношения с этой писательницей, у которой муж на канале «Культюр»? Которые были на папином дне рождения?

— Деловые, хотя достаточно приятельские.

— Ты с ней про эту тетку из Канады, которая твой двойник, с которой папа их видел тогда в кафе, разговаривала?

— А что?

— Разговаривала или нет?

— Я подумала, что не стоит — это ее бизнес, зачем я буду лезть? Или ты считаешь, я должна сказать Марте, что знаю о ее заокеанских планах издания?

— Не знаю, ма. Но я знаю точно, что на сайте этой твоей Марты наш папа общается с этой канадкой.

— Правда? — Я изобразила максимальную степень изумления. — Как ты узнал? Когда?

— Позавчера, ма. Помнишь, он сказал, что ему нужно проверить почту, и попросил компьютер? Я ваял курсовую, и ты дала ему свой. Я ночью спустился попить на кухню, а он был совершенно в астрале — сидел и пялился на экран, даже не заметил, как я подошел.

— Что же было на экране? — Я замерла, прогоняя мысли, что там была удивительная переписка.

— Женщина, дико похожая на тебя, среди зарослей на замшелых развалинах. Я в первый момент решил, что это ты, и очень удивился: какая необходимость ему рассматривать тебя на экране, когда ты тут, дома? И еще больше удивляюсь, потому что сверху — интернетовские дела с адресом какого-то сайта. Подхожу ближе, попутно читая этот адрес — Марта-ван-Бойк-клуб с расширением этой странички, — и спрашиваю: мол, что за фото, па, где это вы были? Он вздрагивает, оборачивается: «А, это ты? Не обращай внимания, „Фотошоп“», — и суетливо так закрывает эту картинку. Но после нее сразу другая: ты в одном купальнике, причем очень открытом, с каким-то мужчиной в одних плавках, на шикарной яхте… Я прямо ошалел: «Это что, тоже „Фотошоп“»? — «Не твое дело, не суй свой нос». Закрывает это фото и вообще вырубает компьютер. Я говорю: «Па, раз уж я все это увидел, объяснил бы, что и как». — «А вот так. Видел и видел. Знай помалкивай». Взял компьютер под мышку и ушел к тебе в спальню.

— Ничего не стал объяснять? Поэтому ты меня спрашивал, когда мы отвозили бабушку, были ли у меня другие мужчины?

— Да, ма. Извини. Ну были и были. Не мое дело, правда.

— Но ты же все-таки разобрался, как я понимаю, что на том фото на яхте была не я?

— Разобрался. Но не сразу. Хотя я моментально у себя зашел на этот сайт. Но там до черта пользователей, разве найдешь, если даже не знаешь, что искать? Зато на следующий день он принес свой бук, и я просто дождался, когда он уйдет спать, зашел с его компьютера в Сеть и тут же обнаружил ссылку на нужное место в его избранном. Дальше все просто — оказываюсь на профиле пользователя с ником Странник.

— Странник? Какая прелесть…

— Хочешь, сама зайди на этот сайт. Ты же адрес наверняка знаешь. Найдешь пользователя Странник, увидишь аватар его партнерши по переписке — орхидея на картинке — и выйдешь на ее профиль с этими самыми фотками.

— И прочитаю все письма?

— Ты что, ма? Я не знаю таких сайтов, где бы можно было влезть в личную переписку. Но твоя писательница, она же хозяйка сайта, она теоретически может это сделать через своих программистов. Я потому и спрашиваю, какие у тебя с ней отношения. Хотя, может, она нарочно их сводит?

— Но зачем ей это?

— Не знаю. Но ты же сама наверняка помнишь, как она на дне рождения все время старалась наедине с папой покурить на террасе? И муж у нее, на всякий случай, телевизионщик.

— Не смеши! В жизни не поверю, чтобы ее муж встречался с Аннет.

— Ой, ма! Далась тебе эта Аннет! Я к тому, что телевизионщики — все бабники. Может, она сама решила ему в отместку закрутить с нашим папой? Видно же, что он ни одной юбки не пропустит. А снимки — действительно «Фотошоп» для отвода глаз.

— Чьих глаз?

— Твоих, моих, например. На них ведь только лицо — твое. Я их внимательно рассматривал. А фигура — неизвестно чья. Ты ниже ростом и не такая тощая. Посмотри, сама убедишься. И я бы советовал тебе тоже там зарегистрироваться под каким-нибудь ником и самой начать переписываться с ним. А то что же это такое? Он ведь каждый вечер переписывается с ней допоздна! Ты вчера сидишь работаешь, а он переписывается с ней! Пишет такую хрень…

— Ты читал?..

— Ну да. — Тьерри передернул плечами. — Подошел, а он строчит, ничего не видит, не слышит… Ма, ну мне правда страшно это не нравится. Я вчера ночью ему чуть не врезал! Едва сдержался, чтобы не устроить скандал. Просто подумал, что ты тогда опять будешь плакать…

— Вы хоть знаете, дорогие мои, который час? — вдруг раздался сверху веселый голос, и Даниель быстро побежал вниз по лестнице. Было заметно, что он в прекрасном расположении духа. — Почти без четверти девять! Этот великовозрастный лоботряс опять проспал?

— Это я проспала и вовремя не разбудила, — вывернулась я. — Но к второй паре он успевает.

— Да-да, я уже ухожу, ма! Спасибо, все было очень вкусно! — Он чмокнул меня в щеку, схватил со стола бутерброд и устремился наверх. — Только возьму сумку и куртку!

— Ой, ну на кого ты похож, сынок? — Даниель укоризненно посмотрел ему вслед и покачал головой. — Неужели так и пойдешь? Хоть бы побрился. И парикмахер по тебе давно плачет… Что, Жюстин, небось жаловался тебе, как я у него в компьютере обнаружил кучу фоток с разными девками? И такие, надо сказать, красотки, одна другой откровеннее!..

— Черт, па! Я давал тебе свой бук, чтобы работать, а не рыться в нем! — Тьерри через две ступеньки уже слетел вниз с сумкой и курткой. — Я в твоем, кажется, никогда не рылся!

— Ах, скажите! — Даниель залихватски подмигнул мне. — Можно подумать я их всех обесчестил, оттого что посмотрел! В твоем возрасте я уже давно был отцом, а ты все еще только рассматриваешь голых женщин!

— Па, по-моему, это необязательно обсуждать в присутствии мамы. Я вчера уже все выслушал от тебя и усвоил.

— Вот и замечательно, — сказала я и погладила по плечу Даниеля, опасаясь, как бы они не сцепились. — Сынок, ты во сколько вернешься?

— Поздно. Я хочу в библиотеке посидеть.

— Ха! Весьма похвально, — на редкость миролюбиво произнес Даниель. — Похоже, мамочка, действительно усвоил!

— Пока-пока! — Тьерри взмахнул рукой, и за ним закрылась дверь, а Даниель так основательно меня приобнял, что я уже не удивилась, когда он томно повел бровью и произнес с придыханием:

— Мамочка, как ты смотришь на то, чтобы быстренько перекусить и подняться в спальню?..