Мой личный шеф

Глава 25. Султанов

— Вот. — Виолетта ставит передо мной чашку дымящегося чая. — Быстренько пейте.

Даже не верится. Такая забота. Заглядываю внутрь. Там плавает жёлтая долька.

— А лимон где вы взяли?

— Украла у секретарши, а что, нельзя?

— А что я ей скажу? Она же не поймёт. — Подтягиваю к себе золотистое блюдце.

На самом деле мне плевать, о чем разговаривать, лишь бы с Виолеттой. Вот, прицепился к лимону, только бы она не уходила и ещё немного побыла рядом со мной.

— Скажите ей, что украли у неё лимон, потому что вы кашляете. Он лежал бесхозный на её полочке в закрытом шкафчике. Может, она вообще не любит лимоны, и он попал туда случайно. Или у неё аллергия на цитрусовые. Кстати, очень частое явление. И не факт, что он ей понадобится. Она же не болеет?

Это самый высокоинтеллектуальный разговор из тех, что у нас были. Кашляю, начинаю пить. Поглядываю на неё поверх ободка чашки. Мы смотрим друг другу в глаза. Прям очень проникновенно. Это длится сказочное мгновение.

— Вы украли этот замечательный цитрусовый плод, а я буду отвечать?

— Но я же утащила его для вас, Марат Русланович, — пожимает плечами.

Смотрю на неё с наигранным подозрением. Но эта беседа неожиданно очень волнующая и страстная, почти на грани, несмотря на довольно дурацкую тему.

— Спасибо! — Продолжаю кашлять, поэтому снова прихлёбываю чай, вроде бы становится легче.

А она, развернувшись боком, постукивает ножкой по полу. Чего-то ждёт — наверное, телефон водителя.

— К врачу ходили?

Неожиданно.

— Нет. Я пришел на работу, и всё. Там сейчас как наделают анализов, как напридумывают. Как понаходят. Нет уж, увольте.

— Да-а-а, — усмехается Виолетта, — лучше умереть.

— Ох и не надейтесь, госпожа хоровичка.

— А если у вас пневмония? Надо сделать снимок!

Подношу чашку ко рту, не прекращая смотреть на Виолу. И в этих наших переглядках столько всего, на их фоне бледнеют, становятся неважными перепалки пополам с оскорблениями. Никогда не видел женщины лучше. Такая красивая, что аж в глазах темно.

— Так сделайте, Виолетта Валерьевна. У вас же есть телефон!

— Очень смешно! — Резко отрывается от столешницы, поправляет свою шикарную косу, чуть одёргивает платье. — Я вообще-то имела в виду другое. Я говорила про флюорографию. От воспаления лёгких можно запросто умереть.

— Нет у меня никакого воспаления. Я мерил температуру!

И смотрю на неё в упор из-под насупленных бровей, но не потому, что злюсь, я просто ещё никогда не хотел женщину, будучи в состоянии болезни. Мне казалось, плохое самочувствие должно исключать сексуальное влечение, ан нет. Всё на месте. Давлюсь кашлем и думаю о том, как она сводит меня с ума.

Виолетта чувствует моё влечение. Ей неуютно и дико. Она пытается уйти. Она же вроде как с Родионом встречается, а я кашляю и дырку в ней взглядом сверлю, забыв обо всех приличиях.

— Много вы знаете, пневмония бывает и без температуры, вот у моей подруги…

— Только не надо, ради бога, историй! — Машу рукой, терпеть это не могу.

— Хорошо. Не хотите слушать, тогда я пойду.

Вот блин, надо было послушать про подругу, у которой наверняка отвалилось нечто жизненно-важное из-за насморка.

— Хочу предупредить, что немного задержусь с обеда.

Интересно, о чём это она? Надеюсь, речь не о том, что они с Родионом решили подать заявление в загс.

Она чуть задевает боком стул, как будто теряет равновесие. Первая мысль подхватить и спасти. Но она справляется.

— А вы, Марат Русланович, обязательно идите в поликлинику. Там есть кабинет, куда можно обратиться без записи, вас там хотя бы стетоскопом послушают.

Медленно движется к выходу.

— Обязательно побегу в поликлинику. Сейчас чай допью — и вперёд.

Она с обидой поджимает губы. Я улыбаюсь.

— Ну если умрете, я не виновата. Видит бог, я пыталась вас спасти.

— Зачем? — выходит чересчур чувственно.

— Что зачем?

— Зачем вам надо, чтобы я не умер от пневмонии? Отправлюсь к праотцам, и вы наконец избавитесь о надоевшего вам руководителя. Придёт хороший, опытный. Возьмёт назад на работу Родиона. Дочери не надо будет рассказывать, что её отец жив и здоров.

Наши взгляды встречаются и, несмотря на всю чепуху, что я несу, в её глазах читается ощущение уюта, аж сердце млеет, понимаю, что в её объятиях меня всегда будет ждать нежная забота. Вот такая как сейчас.

— Зачем-зачем? За шкафом! Всё! Я пошла!

Дурочка…

Громко откашлявшись, продолжаю откровенно смотреть на неё, как будто сейчас наброшусь и раздену догола. И плевать, что она там балаболит. Пришла вон, чай сделала. Может быть, не так уж и сильно она любит Родиона?

— Расскажите мне, какая она?

— Кто?

— Моя дочь.

— Вы имеете в виду Алёну?

Кашляю сквозь смех. Театр юного зрителя.

— Да, представьте себе, я имею в виду Алёну. Что она любит? Компьютерные игры? Шоколадки? Плюшевых мишек? Смотреть мультики? Вырезать кукол из бумаги и всякие одёжки им лепить?

Теперь смеётся Виолетта.

— Вы безнадежно отстали от жизни, Марат Русланович, у Алёны магнитные куклы и к ним такие же магнитные наряды. Не надо никого резать.

Слушаю. Деловито почёсываю подбородок.

— Моя сестра точно сама вырезала и рисовала им одёжки. Значит, Алёна любит кукол?

— Нет, — улыбается Виолетта, и мне от этого так хорошо, что даже страшно.

Оргазм напоминает. Не шлёт меня, не огрызается, не орёт и не дерётся, а всего лишь улыбается.

— Алёна любит Хагги Вагги.

— Это ещё что за зверь?

— Точно отстали, — кидает в меня игривый косой взгляд, вроде и надменный, но как будто несерьёзно. — Ну вот ничего-то вы и не знаете, Марат Русланович. Всё потому, что детей у вас нет. Ей нравится уродливый дебил со стрёмной скалящейся физиономией. Он сам синий, а подруга у него розовая. Родион, между прочим, ей огромного плюшевого подарил на день рождения.

— Зачем же он ей этого урода подарил?

— Чтобы ей было приятно.

— Так лучше бы объяснил, что уродов любить не надо, и подарил бы Чебурашку. Кажется, это и есть воспитание. Хотя пусть и дальше дарит уродов. Я преподнесу ей нормальные игрушки и расскажу, что такое хорошо и что такое плохо, а Родион понесёт от какой-нибудь настройщицы. Вас, Виолетта Валерьевна, для него всё равно слишком много. Спорим, у вас так с ним ничего и не было с тех пор, как вы якобы помирились. Потому что вы избегаете с ним близости. И вам это вообще неинтересно.

Дальше, закашлявшись, я пью оставшийся чай залпом, а Виолетта, психанув, убегает, громко хлопнув дверью.

Встаю. Иду мыть чашку. Знаю, почему она скрылась. Потому что правда — она такая. Она глаза колет. И пусть теперь внутри просто шквал эмоций.

Сажусь обратно, снова читаю инструкции. Идти на обед сил нет, потому что слабость. Отчитываю секретаршу, которая, запыхавшись, рассказывает, что попала в аварию и вообще всё у неё плохо.

К концу обеда понимаю, что после прихода Виолетты я уже не хочу быть затворником. Я мечтаю снова смотреть на неё и видеть улыбку. Уж лучше ругаться, чем совсем без неё.

Набрав разной макулатуры, как бы случайно иду мимо её класса. Уже прошло пол-урока второй смены. Я слазил в расписание и выяснил, что сейчас у неё форточка, а потом репетиция коллектива. Значит, скорей всего, она сидит за столом, занимаясь бумажной работой. Придумаю какую-нибудь причину и завяжу разговор.

Вот только с простудой это делать очень и очень сложно. Перед последним поворотом кашляю как не в себя и закидываю в рот очередной мятный леденец. Горло вроде бы успокаивается. Выдохнув, двигаюсь вперёд.

Дверь в её клас слегка приоткрыта. В образовавшуюся щель я вижу Виолетту, она сидит за столом, подперев голову руками и… горько, от души плачет.

Сильно. Прямо рыдает. Не могу её такой видеть. Почему она так ужасно расстроена? Из-за меня? Так вроде мы всегда так с ней общаемся, и никогда я не видел, чтобы Виола так серьёзно рыдала, даже в тот ужасный день, у загса. Что-то с нашей дочерью? Что-то Алёной? У меня аж сердце кровью обливается от неизвестности.

Поэтому я, недолго думая, захожу в класс, иду прямо к ней.