Мой личный шеф

Глава 36

Наше время.

Не пью и не ем. Потому что кусок в горло не лезет. Марат находится в одном с нами купе — мне не по себе. Как будто ноют старые шрамы. Душевные раны залечить гораздо сложнее, чем физические. Эти двое — имею в виду своего бывшего и нашу дочь — сидят рядышком и совершенно одинаково едят свои пирожные. Это невероятно. Синхронно кусают и жуют, как однояйцевые близнецы.

— А вы, Виолетта Валерьевна, не желаете угоститься? — вежливо так спрашивает и смотрит чёрными глазищами, будто читает мои мысли.

Догадывается, паршивец, как мне неуютно и в то же время волнительно.

— Спасибо, я сладкое не люблю.

— Тогда у меня для вас есть ещё одна коробка.

Встаёт, куда-то уходит.

— Классный у тебя босс, — облизывает пальцы Алёна и, подпрыгивая на месте, берёт второй эклер.

— Прекрати, — одёргиваю дочурку. — Настоящие принцессы никогда не станут так делать. А ещё надо было помыть руки. И вообще, нельзя есть столько сладкого. Станешь пухлым колобком с прыщами.

Не могу это объяснить, но мне одновременно нравится и не нравится, что Султанов вызвал восторг у собственной дочери. С одной стороны, я никогда в жизни не прощу ему то, как он поступил со мной семь лет назад, бросив прямо в комнате невесты в ЗАГСе, а с другой — мне почему-то тепло внутри от того, что она его хвалит. Но гордость берёт верх. Или тупость. Тут уж с какой стороны посмотреть.

— Дядя Родион будет неподалеку. Он едет с нами в санаторий. Круто же, правда? Он купил тебе подарок и хочет проводить с нами как можно больше времени.

— У него лысина на макушке, хотя он не старый.

— Доченька, нельзя так говорить, просто у него наследственная предрасположенность. Его папа рано полысел. Но это не делает его хуже.

— А твой директор поедет с нами? Он клёвый.

— Доча, прекрати.

Из-за рассеянного внимания Алёнка не может усидеть на месте и то встаёт, то садится, то висит на верхней полке. Всё время куда-то лезет.

— Давай ты с ним поженишься, — заявляет, высунув мордашку из-под стола прямо между моими коленями.

— Алёна! — снова одергиваю её. — Сядь, пожалуйста, на место и продолжай пить чай.

Мне не нравится, что она не слушается, мне стыдно. Такое ощущение, что я воспитала её как-то неправильно. Сердце разъедает чувство вины за то, что кричала Султанову, будто дочь от Ивана. В этом плане я, конечно, неправа. Моя собственная гордость оказалась важнее счастья ребёнка. А ведь ей так завидно, что у других ребятишек есть отцы. А её папа не умер в автокатастрофе, не уехал за границу и не утонул на яхте в Тихом океане. И сейчас, находясь рядом, они как будто чувствуют друг друга.

— Кто с кем поженится? — открывает дверь Султанов, держа в руке ещё одну коробку.

— Маме нужен муж!

— Алёна! — прошу дочь замолчать.

Чувствую, что мои эмоции достигли полного накала, ощущаю, что лицо краснеет, покрывается пятнами.

— Клаб-сэндвич с семгой, как вы любите, Виолетта Валерьевна! — Пододвигает ко мне коробку, открывает.

Ароматы рыбы и свежего салата вперемешку с сырным духом вызывают слюноотделение.

— Спасибо, я не голодна. У мамы есть Родион. Вот за него она и выйдет замуж, — говорю о себе в третьем лице, у самой аж голос дрожит, настолько дико это звучит.

Я ни за кого никогда не пойду замуж! Я рассталась с Родионом. А он тут, и мне нужно кем-то прикрыться, чтобы не упасть к ногам Султанова. Но никаких больше свадеб. Это закрытая тема. Ноги моей в ЗАГСе не будет.

— Назло директору отморожу уши? — Взгляд его чёрных глаз, смотрящих исподлобья, выражает так много всего…

Тут и ум, и примесь хитрости, и искушение, а сквозь улыбку просвечивает: «Ты всё равно будешь моей, даже не надейся».

— Нет, просто у нас с Родионом Дмитриевичем настоящая любовь, — вру я.

— Мама, я пойду побегаю по вагону?! Скучно! — перебивает нас Алёна, явно потеряв интерес ко взрослой болтовне.

Не дождавшись разрешения, она хватается за ручку двери, тянет в сторону и выскальзывает в коридор. Встаю за ней, выглядываю наружу.

— Алёнка, только очень аккуратно, смотри не ударься! И ни с кем не разговаривай и в чужие купе не суйся. Слушайся меня! Эй, я всё видела, ты закатила глаза! — кричу ей вслед.

Сажусь обратно. Напротив него.

— Она непоседа. Я был точно таким же в её возрасте. Меня мама всё время откуда-то вытаскивала и снимала. То с крыши, то с забора. У меня была масса идей. Однажды я покрасил полы зелёнкой. Для этого мне пришлось подговорить соседских ребят, чтобы они принесли мне всю зелёнку из дома. В тот день отец впервые отходил меня ремнём.

Я представляю его маленьким. Смотрю в глаза. Это растапливает сердце, но только на минуту, потом я вспоминаю про то, как он орал мне в лицо про измену с Иваном, а рядом стояла моя лучшая подруга. Подружка невесты в нежно-сиреневом платье — этот цвет с тех пор словно триггер. А потом под руки меня подхватила мама.

И всё идет по новой. Я помню зеркала, что отражали мои слёзы, и падающие на пол розочки из прически. Как меня трясло в истерике. А ещё ненавистные туфли, которые так сильно жали. Я скинула их и швырнула об стену. Подруга пыталась меня утешать, а я в благодарность перестала с ней общаться, потому что она стала живым напоминанием о той самой боли. О том дне, когда Марат Русланович Султанов проехал по мне катком.

— Это всё очень интересно, господин директор. — Закрываю я одну коробку, потом вторую и, установив их друг на друга, пододвигаю к нему. — Но я не нуждаюсь в подкармливании. У меня есть еда. И покиньте, пожалуйста, наше купе.

Смотрит в упор. Давит взглядом.

— Никогда меня не простишь? — потихоньку закипая, интересуется Султанов.

И продолжает изучать, да так пристально, что мне жарко и холодно одновременно.

— Нет. Не прощу.

— Назло мне выйдешь за кого попало? Тебе не кажется, что это по крайней мере некрасиво? Использовать в своих целях несчастного Родиона! Это подло! Он тебя любит. А ты, очевидно, нет!‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Не хочу я ни за кого выходить. Ничего не отвечаю и, прикусив губу, сижу с ровной, как гладильная доска, спиной. То ревную, то бешусь, то отдаюсь на столе, мотаюсь, как фекалии в проруби. Я не вывожу это всё! И просто хожу по кругу.

Он устаёт от моего молчания.

— Как скажешь, Виолетта Валерьевна! — Встает, дёргает ручку, открывает окно и вышвыривает туда обе коробки с едой. — Знаешь, в чём твоя проблема? Ты сама себе не даёшь быть счастливой! Просто помоги мне! Отпусти нас на волю! Ты как будто на тонущем корабле! Повсюду всё горит и рушится, и ты бедная-несчастная мечешься туда-сюда, падаешь на палубу, а тебе на голову мачта валится. И ты башку прикрыла и лежишь. А надо всего-навсего подумать немного, надеть спасательный жилет и сесть в шлюпку, которую я для тебя приготовил.

Вздрагиваю, когда он захлопывает окно и в купе перестаёт пробираться холодный вечерний ветер.

— У вас прекрасный ассоциативный ряд, Марат Русланович, сразу видно большое начальство.

Взглянув на меня ещё раз и психанув окончательно, он уходит.

Мигом задохнувшись, я снова не знаю, как быть. Во мне столько боли и тоски.

Пусть он будет отцом моей дочери. Я расскажу ей. Подберу время и сообщу правду. То, что я делаю сейчас, совершенно точно подло. Я не должна скрывать от неё правду.

Но я и он… Он явно хочет большего. Однако моя уязвлённая гордость оказалась невероятно злопамятна, особенно при остром сознании того, что после меня у него были женщины… У меня тоже был Родион, но я… Не могу я, не могу, не могу.

Я не знаю, как это отпустить. А ещё я понятия не имею, как его забыть. Как мне вылечиться от Султанова?