(не) Родная дочурка для мэра (СИ)

Глава 26

Всего миг — и я покорен. Моментально прихожу к равновесию.

«Ты нужен мне».

Это магия какая-то. Я уже готов на всё, только бы не заставлять Наташу нервничать из-за меня. Даже если это противоречит самому себе.

— Хорошо, Нат, я никуда не уеду… — подхожу к Наташе, желая утешить ее своими объятиями, но понимаю, что сейчас есть куда более серьезные проблемы, чем мои желания. Я достаю свой телефон и намереваюсь устранить эту проблему как можно скорее. — Я вызываю скорую.

— Не надо скорую… — наконец Катя подает едва разборчивый голос, без конца шмыгая заложенным носиком. — Врачи будут ставить мне уколы, а я не люблю уколы.

— Дочур, родная, нам с дядей Богданом нужно убедиться, что с тобой всё в порядке. Обещаю, уколы ставить не будут, — заверяет Наташа, пересаживая немного успокоившуюся Катюшу на диван.

Мы с Наташей не сговариваясь, опускаемся на корточки рядом с Катей.

— Ну как ты, кнопка? — решаю заговорить с малышкой, убирая за ушки волосы, налипшие к ее лицу. — Ты расскажешь нам с мамой, кто тебя обидел? Почему ты плакала?

— Из-за дяденьки! Он дернул меня за волосики! — гнусавит Катя, поглядывая на нас исподлобья.

— Как это дернул? — охает Наташа, прижимая ее голову к своей груди, ища что-то в ее волосах и целуя их неустанно.

— Больно! Он плохой человек! — рычит Катюша, совершенно не скрывая злости. — Я не хочу, чтобы он приходил сюда! — грозит пальцем, скуксившись.

Мои глаза на лоб лезут. Еще никогда прежде я не испытывал столь мощный поток лютой ненависти.

— Ну всё, убью мерзавца, — цежу я как можно тише, но со всей враждебностью.

Меня ослепляет ярость, вспышка за вспышкой Трясет. Еще немного, и взорвусь бомбой, накрыв ударной волной Старовойтова… Как вдруг ощущаю ладонь Наташи, мягко опускающуюся на мое напряженное плечо.

— Полегче, Богдан, — произносит она нежным тоном, успокаивающе поглаживая меня, и это, черт возьми, работает.

Киваю ей в согласии.

До Старовойтова я еще доберусь, а вот Катюшу успокоить необходимо здесь и сейчас.

— Малышка, не расстраивайся так, — ласково проговариваю я, пригладив торчащие волоски на Катиной макушке. — У тебя отрастут новые волосики, а дяденьку мы накажем, он больше сюда не войдет. Обещаю, родная моя, — буквально срывается с языка «родная моя».

Резко замираю, после чего я медленно обращаю взгляд на Наташу, желая проверить реакцию на сказанное мной. Но я не замечаю в ее глазах ни толики возмущения, а только благодарность.

Вскоре приезжает бригада скорой помощи. Врач осматривает Катю и, не увидев причин для госпитализации, дает ей детское успокоительное средство.

Как только Катюша засыпает у меня на руках, я отношу ее в спальню и аккуратно, словно фарфоровую статуэтку, кладу на постель.

Боюсь дышать на нее, потревожить ее боюсь. Я отхожу к изножью кровати и просто молча смотрю на малышку, на ее умиротворенное лицо со следами припухлости. И всё это время ощущаю, как переворачивается всё внутри вверх дном.

Дорога она мне стала… Они обе мне дороги. Настолько сильно, что всё остальное становится неважным. Не нужны ни еда, ни сон, ни прочие блага и радости, к которым я привык. Просто дайте побыть с ними… Но здравый смысл твердит, что Наташе с Катей сейчас нужен покой.

В результате решаю оставить девочку с мамой наедине и отложить разговор о разводе до лучших времен. А сам иду в свой кабинет, звоню Валере и прошу его, чтобы он глаз не спускал со Старовойтова.

Так просто это с рук ему не сойдет!

Он еще ответит за Катю! Даже если это будет стоить мне испорченной репутации, но он у меня поплатится.

Утром я немного припозднился, поэтому в здание мэрии вхожу в числе последних. С моим приходом в зале заседания наступает мгновенная тишина.

— Доброе утро! — здороваюсь с чиновниками и присаживаюсь на свое привычное место.

— Доброе, Богдан Ларионович, — отвечают мне с перешептыванием.

Устраиваюсь поудобней и не могу не отметить того, как четыре с лишним десятка пар глаз пялятся на меня. Словно у меня нос на лбу вырос. А вот Старовойтов в мою сторону даже не смотрит. С надменным выражением лица он вольготно восседает в первом ряду, рядом с мэром, и держит в руках какой-то запечатанный конверт.

— Богдан Ларионович, — обращается ко мне Тихонов, член заксобрания, сидящий по правую руку от меня, — имейте в виду, что бы Николай Васильевич против вас ни замышлял, мы всегда на вашей стороне.

— Благодарю вас, Владимир Маркелович, — киваю ему учтиво, а сам подозрительно кошусь на Старовойтова, который в этот момент с триумфальным выражением лица шествует до трибуны, становится у микрофона и, положив конверт, благодарит всех собравшихся, ведь, как выясняется, это он был инициатором сегодняшнего внепланового собрания.

Честно говоря, становится немного напряжно.

— В первую очередь я хотел бы отдать дань уважения нашему Михаилу Георгиевичу, — начинает он стелиться перед действующим мэром, чуть ли не кланяясь ему в ноги. — Столь ответственного, честного и добросовестного человека во главе нам будет очень не хватать. Честных людей в наше время в принципе крайне сложно встретить, а добросовестных и вовсе по пальцам можно сосчитать. Я вот, к примеру, сочетаю в себе все эти качества.

— Пф, сам себя не похвалишь, никто не похвалит, — доносится из зала ворчливо, на что Старовойтов не обращает внимание, продолжая свою речь:

— Но есть среди нас и те, кто далек от таких понятий, как честность и приличие. Я сейчас говорю о конкретном человеке, — он подхватывает конверт и указывает уголком точно на меня, из-за чего в зале поднимается неодобрительный гул. — Уверяю вас, уважаемые, таким людям не место в муниципальном управлении, а всё потому, что Никольский Богдан Ларионович насквозь пропитан фальшью, и я сейчас докажу вам это.

Кое-какие мужчины из состава заксобрания начинают бросать на меня осуждающие взгляды и перешептываться между собой.

Сохраняя невозмутимое выражение лица, я мысленно приказываю себе держать все свои эмоции под контролем. Просто сижу и как ни в чем не бывало жду так называемых доказательств.

— Всё, что в последнее время вы слышали о Никольском — наглая ложь, выдуманная самим Никольским и его шестерками! У него никогда не было ни жены, ни ребенка! Он соврал нам, чтобы произвести на нас впечатление! Чтобы в дальнейшем мы поверили в его самодостаточность и отдали за него свои голоса! Таков был его замысел, который я, к счастью, вовремя разгадал и сейчас доношу до вас. Ради ваших же голосов Никольский подкупил приезжую женщину с ребенком и буквально вынудил их врать общественности! Также у меня есть сведения, что он не только угрожал расправой репортеру, который хотел разоблачить ложь Никольского, но и дал крупную взятку некоторым из вас, а еще родственникам женщины с ребенком, чтобы те молчали об их фиктивных отношениях.

Что ж ты, паскуда, мелешь?

С нарастающим раздражением и ненавистью я изо всех сил стискиваю челюсть.

Никогда бы я не опустился до взятки! Это не в моих правилах!

Но сейчас выгораживать себя бессмысленно. Иначе всё это точно может закончиться мордобоем.

— Ох, ничего себе! — оживляются мужчины, сидящие впереди меня.

— Да не может этого быть! — доносится позади неодобрительно.

— Взятки? Никогда бы не подумал, что сын Лариона Богдановича, такого уважаемого человека, настолько низко падет! — громко и с едким смехом произносит Молотов, наш третий кандидат, о котором уже все и думать забыли.

Далее все эти обвиняющие возгласы смешиваются в единый неразборчивый гул, который то и дело бьет по мозгам.

Глава 26.2

Меж тем на мой телефон приходит сообщение от Валеры:

«Есть! Я сейчас в доме Старовойтова и кое-что нашел на него. На днях он получил транш в размере полутора миллионов рублей. Это взятка от Молотова за нераспространение компрометирующих материалов. Запись их разговора уже у меня на руках».

Так-так-так… Выходит, двое наших кандидатов на пост мэра грубо нарушают закон… Как интересно.

Не успеваю толком позлорадствовать, как мне приходит еще одно сообщение от Валеры:

«И еще, вчера днем и сегодня утром он наведывался в клинику „Генетика“, вышел сегодня оттуда с белым конвертом. В общем, не знаю, поможет это нам как-то или нет, но он заказывал экспресс-тест на отцовство. Может, он не такой уж и примерный семьянин, и у него ребенок на стороне?»

Хм, как вариант.

Устремляю взгляд на тот самый конверт, и мозги мои тотчас вскипают, кожа потом покрывается.

Становится невыносимо душно. Я тянусь к верхним пуговицам на рубашке. Пальцы настолько одеревенели, что не получается даже ухватиться за них. В итоге я просто срываю пару пуговиц.

И тут в моей голове складываются все фрагменты пазла.

Нет…

Ну это ж надо было!

Вырвать волосы с корнем у маленькой девочки⁈ И всё ради того, чтобы доказать, что девочка мне не родная, и раньше положенного срока свергнуть меня с гонки⁈ С позором!

Похоже на то…

И мне бы начать переживать за свою репутацию и искать убедительные оправдания, но ничего подобного я за собой, к сожалению или к счастью, не наблюдаю. Напротив, я теперь со всем вниманием наблюдаю за Старовойтовым и жду оглашения «приговора». Каким бы он ни был!

— Ну давайте, Николай Васильевич, не томите нас! Переходите уже к сути! — провозглашаю я, поднявшись со своего места.

Мне этого становится мало, и я начинаю спускаться вниз по лестнице. Прямиком к трибуне, за которой стоит Старовойтов. И чем ближе я подбираюсь к нему, тем суетливей он становится.

— А теперь представьте, что будет, если он заступит на пост мэра⁈ — начав тараторить, он показывает на меня пальцем. — Такой лживый человек не может руководить нами! А если вы не верите мне, у меня для вас имеются доказательства! Женщина, которая выдает себя за жену Богдана Ларионовича, сейчас состоит в официальном браке с другим мужчиной. Его зовут Митрошин Степан Аркадьевич! Он обычный пьянчуга и бездельник!

— Во дела!

— Санта-Барбара отдыхает!

— Именно! Нас пытались одурачить! И как вы можете догадаться, никакого ребенка у Никольского нет и никогда не было, соответственно, никаких преимуществ у него быть не должно! — продолжает важно Старовойтов, поглядывая на меня с чувством превосходства. — В моих руках находится конверт, который дает мне полное право так утверждать! Внутри результат теста на отцовство!

Спустившись с лестницы, я не спеша шагаю вдоль первого ряда и приближаюсь к трибуне на максимально близкое расстояние.

Вот сейчас Старовойтов слегка замешкался.

Сгорбившись, он торопливо распечатывает конверт.

Я встаю напротив и складываю руки на груди. Всё тело пружинит, сжимается каждая мышца. И теперь этот конверт мельтешит у меня перед глазами.

Сомнений, что он действительно сделал тест ДНК, у меня нет. Этот проныра и не на такое горазд.

Но как же злость бурлит внутри, пузырится в моих венах, обостряя рефлексы и ослабляя контроль над собой. Я не просто зол на этого чрезвычайно инициативного человека. Я готов стереть его в порошок. Руки так и просятся пригвоздить его к стене. Да хотя бы просто зарядить ему профилактический подзатыльник. На глазах у всех присутствующих. Просто за то, что он посмел вторгнуться в мою личную жизнь и выставить меня в дурном свете, тогда как на самом клейма негде ставить.

— Что, гражданин Никольский, не ожидали такого поворота? И куда же подевались ваши самоуверенность и вера в победу? — наигранно смеется старик, навалившись грудью на трибуну.

— Если вы думали, что своим выступлением сможете меня запугать и заставить сложить свои полномочия, то вы крупно ошибаетесь. Не стоит забывать, что у вас у самого рыльце в пушку, — отвечаю я с намеком не тоньше бревна, убирая руки в карманы брюк, на что Старовойтов оскаливается недобро.

— Помолчали бы лучше. Ваша победа только что растворилась в воздухе, как и ваш авторитет. Все запомнят вас, как самого жалкого и недостойного кандидата за всё время существования мэрии!

Некоторое время я молчу, держу себя на привязи, а внутри меня всё громыхает, надрывается и безумствует.

— А мы еще посмотрим, кого из нас запомнят таким, — наконец отвечаю хладнокровно, глядя на него в упор и представляя себе, как его заковывают в наручники.

Ни о чем я не жалею. Хотя нет. Всё же жалею о том, что подставил Нату. Всего бы этого не случилось, если бы я просто приютил их у себя и отпустил, когда они того захотят.

Но нет же.

Повелся на чувства, которыми просто не мог правильно управлять. Ну не мог я отпустить их. Всё мое нутро препятствовало этому. Отсюда и появилась идея с фикцией сроком на месяц.

Повел себя как эгоист, и я этого не скрываю, но я не мог позволить им вернуться к Степану. Не мог дать уйти в никуда. Я пообещал Глафире Никитичне, что не допущу этого. Я дал ей свое мужское слово, и она меня услышала. Она поверила мне.

А вот Ната мою помощь ни за что бы не приняла, не говоря уже о том, если бы я заговорил с ней о своих чувствах. Она бы их отвергла. Гордая потому что и недоверчивая, но совсем не там, где это реально необходимо.

И тогда всё… Не видать мне больше ни Наташи, ни Катеньки…

А что мне еще оставалось делать?

Я просто импровизировал, желая как можно больше времени провести с ними. Желая сблизиться с ними и доказать, что мне можно доверять.

И вроде бы всё шло как по маслу. Я чувствовал, что Ната начала оттаивать по отношению ко мне, а теперь вот сбываются ее самые худшие опасения. О ней поползли слухи. И только я в этом виноват…

Но ничего. Всё это поправимо, если всю вину я возьму на себя. Разоблачу себя, извратив все факты. Прямо здесь и сейчас. Но бросить тень на честное имя Наты никому не позволю.

Я решительно разворачиваюсь лицом к трибунам, за которыми сидят депутаты и члены избирательной комиссии, в частности. Ощущая на себе десятки осуждающих взглядов, набираю в легкие побольше воздуха.

— Господа, я понимаю степень вашего негодования, — спокойно обращаюсь к притихшей публике. — Услышать нечто подобное о человеке, за которого в будущем вы планировали отдать свои голоса, крайне неприятно. Но я могу вам всё объяснить…

Меж тем за моей спиной раздается фальшивое покашливание, сопровождающееся шуршанием бумаги.

— Объясняться будете позже, Богдан Ларионович! А пока слово вам никто не давал! — пресекает меня Старовойтов, громко говоря в микрофон. — А сейчас вернемся к тем самым доказательствам, о которых я вам говорил, — как ни в чем не бывало, он прочищает горло и разворачивает лист, зачитывая с него: — Для сравнения профилей ДНК были использованы образцы Никольского Богдана Ларионовича и его так называемой дочери Кати, — его глаза опускаются в самый низ листа, я напрягаюсь всем телом до предела, задерживаю дыхание. — Что и требовалось доказать! Исходя из результатов, вероятность отцовства составляет девяносто дев-в-вять, запятая девять, девять, дев…ять…. — Старовойтов булькает под возбужденный гудеж из зала, с выпученными глазенками чертыхается и снова вчитывается в листок. — Что? Ничего не понимаю… Этого просто не может быть!

И всё. Мужчины начинают выскакивать со своих мест. Доказательства Старовойтова становятся им более не интересны.

— Николай Васильевич, и вы ради этого созвали нас в такую рань? Вам самому не смешно? — спрашивает насмешливо Владимир Маркелович, а затем протягивает мне пятерню, которую я пожимаю чисто на автопилоте. — Поздравляю, Богдан Ларионович. Если у кого-то и имелись сомнения в вашей кандидатуре, сегодня они окончательно отпали.

Я в ступоре. Стою, подобно истукану, и не могу поверить в услышанное… Могу лишь кивать всем, а публика тем временем уже откровенно смеется над побледневшим Старовойтовым, который мечется возле трибуны, как в задницу ужаленный.

— Позорник вы, Николай Васильевич! — действующий мэр берет слово, укоризненно качая головой. — Даже тут умудрились опростоволоситься. Посмели оболгать и опорочить репутацию Богдана Ларионовича при всем честном народе! Да как вам не стыдно?

Старовойтов пыхтит, хватает раз за разом ртом воздух. Взяв салфетку с трибуны, он нервно промокает пот со лба.

— Да я… да он… Должно быть…. это какая-то ошибка. Мне предоставили неверные результаты! Меня обманули! Снова! Девчонка не его дочь! Нужно сейчас же в этом разобраться! — растерянно выдает Старовойтов, едва ли не скатившись под трибуну, а потом он переводит на меня ожесточенный взгляд и как рявкнет: — Это всё он! Он подделал данные! Не верьте ему! Я должен выиграть выборы! Только я! Никто другой не может заступить на пост мэра! Я столько лет ждал этого!

По-прежнему стою столбом, боясь шелохнуться. Боковым зрением вижу, как листок, который прежде находился в руках Старовойтова, теперь падает точно к моим ногам.

Поднимаю его с пола и читаю заветную фразу — «отцовство полностью доказано».

Дальше всё как в тумане. Кто-то подходит ко мне со словами извинений, кто-то осмеливается поздравить меня с досрочной победой, а мне ничего из этого не нужно. Для меня больше не существует ничего: ни людей, ни зала, ни выборов, ни навалившихся проблем. Ничего, кроме Наты и Кати. Моей Наты и моей Кати…