Неподходящая

Глава 22

Лейла

А ночью Ками становится плохо. И я могла бы об этом не узнать до самого утра, если бы в поисках поддержки не устроилась на ночь в ее комнате. А так я, не раздеваясь, просто рухнула на край кровати. Зарылась лицом в подушку и проснулась, лишь когда дочь громко всхлипнула, словно ее что-то испугало во сне.

Ее бросает то в жар, то в холод. Кожа покрывается потом. Бужу малышку, чтобы дать жаропонижающее, и понимаю, что она вряд ли осознает реальность. В глазах ее мутная рябь. Она выпивает сироп и тут же засыпает. Я же сижу рядом и в бессилии наблюдаю, как на её щечках густеет румянец. Но очень скоро не выдерживаю и звоню в скорую.

Врач убеждает меня, что это обычный вирус, и выписывает больничный. И хоть я бы отдала все на свете, чтобы взять на себя болезнь Ками, я не могу не радоваться этой передышке. Недели мне определенно хватит, чтобы прийти в себя после расставания с Адамом.

Ведь хватит же?

Тишину комнаты пронзает тоненький всхлип. Обеспокоенно склоняюсь над дочкой, прежде чем понимаю, что этот звук срывается с моих губ…

Господи, как же чудовищно я устала! Выгорела дотла.

Два дня прошло без него. Два чудовищных в своей пустоте и бессмысленности дня. Зря я думала, что если я избавлюсь от следов его присутствия – от его чашки на полке, одежды, от запаха его любимого геля для душа и парфюма – мне станет легче. Не стало. Ни тогда, когда за ним с вещами только закрылась дверь, ни сейчас по прошествии времени.

Я вообще не понимаю, почему до сих пор жива. Боль внутри кажется совершенно несовместимой с жизнью. Словно кто-то вырезал у меня сердце, оставив на его месте бездонную чёрную дыру.

Минут через тридцать поставленный Ками укол все-таки сбивает жар. Моя девочка погружается в глубокий сон. Комната наполняется ее тихим сопением.

Весь день потом ее температура скачет. Лишь под вечер, когда жар в очередной раз спадает под напором лекарств, я позволяю себе отойти, чтобы заварить чай и, быть может, впихнуть в себя хоть что-нибудь из еды, потому что уже и забыла, когда в последний раз ела. Сажусь на край дивана, сжимая в ладонях кружку, и только собираюсь сделать первый глоток, как в дверь звонят.

Сердце подскакивает к горлу. Я никого не жду. А звонки в такой поздний час обычно не сулят ничего хорошего. Меня охватывает трусливое желание проигнорировать происходящее. Но звонок повторяется вновь, Ками вздрагивает. И я торопливо бегу к двери, не желая, чтобы ее разбудили.

Так спешу, что даже в глазок посмотреть забываю. А зря! На пороге стоит Адам.

Он осунулся. Как будто похудел даже. Мое глупое сердце обрывается и летит в тартарары.

– Мы можем поговорить? – спрашивает он без прелюдий.

Я молчу. Просто тупо не нахожу слов. Да-да, я не нахожу их, потому что не понимаю – разве мы еще не все сказали?! Почему бы ему теперь просто не оставить меня в покое? Это же так тяжело… Так невыносимо тяжело его видеть, вновь и вновь цепляясь за то, что уже, понятно, никогда с нами не случится.

– О чем нам разговаривать? Разве мы не все выяснили?

– Кажется, нет. Я же пообещал, что наши отношения не отразятся на твоей работе в компании. Ты мне не веришь?

В его темных маслянистых глазах мелькает что-то очень уязвимое. Его как будто даже обижает тот факт, что я могла сомневаться…

– Верю, – говорю я, откашлявшись.

– Тогда зачем эта история с больничным? Из-за отпусков и так работать некому…

Сглатываю огромный болезненный ком, распирающий горло. Не могу понять – это просто предлог, да? Вряд ли бы он так на меня смотрел, если бы переживал лишь о работе. Вряд ли бы ехал к любому другому подчиненному, чтобы выяснить что да как. Даже если бы в офисе совсем не осталось юристов.

«Так… Может быть, он тоже скучает?» – робко замечает тоненький голос внутри.

«И что?!» – кричит душа.

Я опираюсь плечом о косяк. Усмехаюсь. А когда Адам отводит взгляд, отталкиваюсь от опоры, бросая на ходу:

– Не всё в этой жизни вертится вокруг тебя, Адам. У Ками температура под сорок. Пойдем, убедишься.

Комната Ками первая по коридору. Толкаю дверь. На тумбочке – гора лекарств. Да и в воздухе ощутимо пахнет больницей.

– Как видишь, мой больничный вполне реальный. Ками болеет. И, как ты понимаешь, из-за того, что родители вычеркнули нас из жизни, мне больше не с кем ее оставить.

Скулы Байсарова трогательно темнеют, словно ему самому за себя стыдно.

– Что-нибудь серьезное? – в конце концов, говорит он и, обеспокоенно глядя на мою дочь, подходит ближе. Мне это не нравится. Потому что его неравнодушие к Ками бьет в самое уязвимое место.

– Обычный вирус. Ничего критичного.

– Раньше она не болела. Я… беспокоюсь.

– Мой испытательный срок вот-вот закончится. Я пойму, если вы решите не брать меня на постоянку.

– Я же сказал, что возьмем!

– Раньше ты вряд ли понимал, как неожиданно я могу выпасть из рабочего процесса, – устало пожимаю плечами я. – Как бы умело я ни маневрировала между работой и личным, в такие моменты я всегда буду выбирать дочь.

– Иного и быть не может. Я просто не знал, что все настолько серьезно.

– Теперь знаешь, – устало замечаю я.

Адам кивает. Переступает с ноги на ногу, прекрасно понимая, что повода оставаться у него нет. Но и не находя в себе сил уйти из дома, где мы были так счастливы.

– Выглядишь усталой, – в конце концов, замечает он.

– Неудивительно. Я мало спала.

Заставляю себя поднять взгляд. И посмотреть на него прямо. Намек на то, что я только и жду, чтобы он ушел – слишком прозрачный, чтобы его не понять. Как бы нас не тянуло друг к другу. Как бы не искрило пространство, в котором мы вновь оказались вместе. Как бы не болело внутри от мысли об одиночестве.

– Уходи, Адам. – Я первая не выдерживаю напряжения. – Я выйду на работу, как только Камила поправится.

Может, я бы добавила еще что-то. Вполне вероятно, что-то язвительное. Необъяснимо мне становилось легче, когда я причиняла боль кому-то еще… Но тут мое внимание привлекает Ками. Я оборачиваюсь и, вдруг осознав, что происходит что-то неправильное, подлетаю к ее кровати. Хватаю дочь на руки, не понимая, что делать дальше. В отчаянии оборачиваюсь к Адаму, а тот уже достаёт телефон – и у меня нет вопросов к тому, зачем он это делает.

– Это судороги. Подержи её голову, я вызову врача.

Я сдерживаюсь из последних сил, отчаянно пытаюсь припомнить порядок действий в подобного рода случаях. Эти пять минут – самые страшные в моей жизни. Мы сидим вдвоём на полу у её кровати, обнявшись. Камила то замирает, то всхлипывает, и я прижимаю её к груди, чувствуя, как у меня самой трясутся руки. К счастью, все проходит так же внезапно, как начинается.

Когда врач приезжает, Ками уже опять спит. Её осматривают. Делают ещё один укол. Оставляют рекомендации. И уходят. Опасаясь оставить дочку одну, я даже не выхожу проводить доктора. Делает это Адам. Слышу, как щелкает замок. Напрягаюсь на миг в попытке понять – ушел ли он вместе с бригадой скорой, как тут слышу шаги.

Одолевающие меня в тот момент эмоции порядком сбивают с толку. В них столько всего! В первую очередь я, наверное, рада, что не осталась одна. Это потом я возьму себя в руки, верну себе самообладание, словом, стану вновь сильной и независимой, да, а пока…

– Возьмешь ее? Я сменю постельное – оно все мокрое.

– Я сама справлюсь, – хмурюсь, тем не менее подхватывая дочь с кровати, как Адам и просил. Он ловко снимает наволочку, не сводя с меня тяжелого взгляда:

– Знаю.

Ну и что делать? Дальше с ним спорить? Глупо. Тем более что на это совершенно нет сил. Покачивая Ками на руках, я едва заставляю себя держать глаза открытыми.

– Я перестелил. Можете ложиться.

– Нет, я так усну…

– Поверь, тебе это совершенно не помешает.

Адам проходится по моему лицу полным беспокойства взглядом. Зря он так… Чертовски зря. Это сейчас у меня нет сил, чтобы все как-то осмыслить, а когда Ками поправится, я же… буду страдать этой фигней снова и снова! Сначала предаваясь несбыточным надеждам, а потом за них же себя сжирая. Потому что нельзя быть такой дурой!

– Нет. Вдруг ей снова станет плохо?

– Я буду рядом.

– Ни в коем случае.

– Почему?

На самом деле этот спор совершенно бессмысленный, потому что я уже, блин, засыпаю. За окном моросит дождь, и хоть утро в самом разгаре, на улице серо, будто поздним вечером.

– Ты чужой. Я сама справлюсь со своими проблемами.

– Обязательно. Вот как поспишь – так и сразу.

– Адам…

– Да пойми ты! Не могу я уйти. Она мне тоже не чужая.

Он же о Ками, да? С таким отчаянием в голосе, что неровен час – я поверю.

– Ненавижу тебя, – шепчу, засыпая. – Ненавижу, понял? Лучше бы мы никогда не…

Меня вырубает на полуслове. Не знаю, договорила ли я, что хотела сказать, или нет. Впрочем, все же и так понятно! Все. Абсолютно.

Просыпаюсь я как от толчка. Резко переворачиваюсь на бок. Касаюсь губами лобика Ками. Температура опять поднялась, но пока не критично – как раз время пить лекарство.

Выбираюсь из постели и плетусь на кухню, чтобы налить воды – мелкой сказали пить больше жидкости. Кошусь на сброшенные мужские туфли и сразу за этим слышу приглушенный голос Адама:

– Значит, выкатываем им официальную претензию. Срок – сегодня до конца дня. И проверь, подписывал ли кто-то с нашей стороны эти изменения. Если да – выясни, кто дал на это отмашку. Новиков в отпуске, может, его зам не сумел правильно оценить риски? А еще я так и не дождался аналитической записки… Какого хрена, Влад? Я что, попугай – повторять по два раза?

Тайком наблюдаю за ним из погруженного в тень коридора.

– Я видел цифры! Меня интересует не факт нарушения, а кто подписал корректировку, минуя регламенты. – Он делает короткую паузу. – Где в это время была служба безопасности? Уведомлений не было. Сроки? До конца дня. Всё.

Адам сидит за столом, босой, с кружкой чая и телефоном у уха. Из одежды на нем все еще идеально наглаженные брюки, его грудь обнажена, волосы растрёпаны, но он выглядит… чёрт, он выглядит как человек, у которого всё под контролем. Даже несмотря на то, что дела он вынужден вести из кухни чужого дома.

Спокойный, точный, собранный. Не мой…

– Хорошо. Жду на почте. Не забудь поставить в копию Новикова, потому что ему это все разгребать.

Адам заканчивает разговор. Откладывает телефон. Делает глоток из чашки, а когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, вдруг замечает:

– Долго ты еще будешь прятаться?

Мои щеки обжигает волной жгучего стыда.

– Просто не хотела тебе мешать, – пожимаю плечами в расчете на то, что это выглядит более-менее естественно. – Разве не лучше это делать из офиса? – киваю на его телефон.

– Я сам решу, что лучше, – растирает глаза Байсаров. – Как Ками?

– Температура опять поднимается. Как раз шла набрать воды.

Под его пристальным взглядом делаю, что собиралась, и вздрагиваю, когда в дверь звонят.

– Это еда. У тебя пустой холодильник.

Оправдываться я не собираюсь. Не собираюсь давить на жалость, рассказывая о том, что без него мне кусок не лез в горло. Учитывая, как выглядит сам Адам, он и так понимает, как оно...

Наблюдая за тем, как деловито он расставляет тарелки, я могу думать лишь о том, что я больше не могу на него злиться. И это плохо. Очень-очень плохо, потому что теперь мне вообще не за что держаться. Он уйдет – и я утону.

– Давай, садись.

Послушно опускаюсь на стул. Берусь за приборы – так, по крайней мере, не дрожат руки. В молчании запихиваем в себя кусок за куском. Наверное, это даже вкусно. Но я не чувствую… Тарелки пустеют. Я сжимаю пальцы сильнее, так что ребристый край вилки пребольно впивается в руку:

– Спасибо большое за помощь и ужин, но сейчас тебе нужно уйти.

– Лейла… – начинает он, а я перебиваю:

– Ты знаешь, что я права.

– Не думаю.

– Да! Так только хуже, Адам… Ты не можешь не понимать, что такие встречи ставят крест на моих попытках жить дальше?! – в отчаянии всплескиваю руками. – Просто спокойно жить…

– А у тебя получается? У меня нет.

– Прошла всего пара дней с нашего расставания.

– И я умирал каждую секунду из этих шестидесяти трех часов.

– Говорят, дальше будет легче, – парирую я. – Пожалуйста, Адам, уходи. Это слишком больно.