Неподходящая

Глава 4

Адам

– Мне кажется, или за неделю ты стал еще больше? – посмеивается отец, обнимая и от души похлопывая меня по спине.

– Может быть. Я на наборе массы.

– Курсишь? – сощуривается родитель. Узнаю этот взгляд. Он как сканер. От него ничего не укроется. В детстве мы с братьями были уверены, что отец знал даже о том, когда и сколько раз мы подрочили.

– Да не. Сто раз уже говорил.

Отец – фанат качалки, но жесткий противник любой химозы. Впрочем, в этом мы с ним похожи. И такая генетика, если честно, не может не радовать. В свои сорок пять мой старик выглядит просто, блядь, потрясающе. Узкие бёдра, широкие плечи, пресса восемь кубов – у меня, кстати, шесть, но он гораздо суше. Неудивительно, что в свое время батя перетрахал полгорода. Черт. Мысли об отцовских изменах неизбежно наводят на мысли и о его невесте.

Умом я понимаю, что в той ситуации вины Лейлы нет. Во-первых, потому что с матерью отец развелся раньше, чем начались их так называемые отношения. А во-вторых, потому что Лейлу тоже вряд ли кто спрашивал, сосватав за мужика, годящегося ей в отцы. Непонятно только, какого черта я так напрягся, когда увидел ее сегодня. Что меня насторожило? То, что она так внезапно возникла у нас на радарах? Вполне вероятно. Пусть даже времена, когда Лейла Саттарова могла выбирать себе мужа, остались в далеком прошлом. Если верить сплетням, неизбежно доходящим до каждого, кто хоть сколь-нибудь интересуется жизнью нашей диаспоры, у этой женщины в принципе нет шансов найти себе мужа. Но означает ли это, что за неимением других вариантов она решила подобраться к моему старику? Не уверен. Впрочем, не исключая такой возможности, решаю следовать правилу – держи друзей близко, а врагов еще ближе.

В памяти свежи воспоминания о том, как однажды отец привел ее в дом. Прямо на глазах у матери, которая только-только начала оправляться после инсульта. Теперь у них все хорошо. В смысле, у отца с матерью. Старик остепенился и, кажется, наконец, понял, как ему повезло с женой. Сейчас он так на нее смотрит, что окружающие отводят глаза от неловкости. Мы с братьями, кстати, тоже. Но Лейла-то не в курсе, что у родителей – второй медовый месяц. И вполне может рассчитывать на то, что отец обратит на нее внимание, сделав своей любовницей.

Или я чего-то не догоняю? Как знать? С тех пор, как я понял, кто передо мной – ничего хорошего в голову тупо не лезет. Так что да… Лучше держать ее в поле зрения. Береженого бог бережет. Хорошая пословица, хоть и не наша.

– Адам!

Неожиданно в кабинет врывается моя маленькая сестра, и разговор с отцом прерывается сам собой.

– Привет, принцесса! – подкидываю Ами до потолка. Она легкая словно пушинка – это совсем не сложно. Визжит. Дрыгает ногами. Обняв, целует в заросшую щеку, недовольно морщит нос – не нравится мелкой, как колется моя борода.

– Привет, папочка.

Батя расплывается в блаженной улыбке, когда Ами, скатившись с меня, словно с горки, устраивается у него на коленях. Он вообще очень трепетно относится к единственной дочери. Со мной и братьями отец вел себя совершенно иначе. Был строже и требовательнее. Тут же… Сказано – девочка. Еще и довольно поздняя.

Родителям было около сорока, когда они нашли Ами, брошенную биологической матерью. Я тогда не понимал, на кой им это надо. Точнее, матери, которая как раз восстанавливалась после инсульта. Отец ведь тоже поначалу был не в восторге от мысли об удочерении. Но мама в этой малышке силы черпала. Глядя на нее, она улыбалась. И ради нее во многом дала отцу еще один, самый последний шанс. Это оказалось гораздо важнее любых наших предрассудков. И хорошо. Сейчас без Ами нашу семью невозможно даже представить.

Пока я предаюсь воспоминаниям, отец с дочкой о чем-то оживленно переговаривается. Ами что-то лепечет ему на ухо, батя улыбается. Смотрит на неё с такой нежностью, что в другой ситуации я бы проникся. А сейчас могу думать лишь о том, не разрушит ли Лейла нашу семейную, мать ее так, идиллию.

– Ой! – вдруг вспоминает Ами, округлив глаза. – Я же пришла позвать вас ужинать! Скорее! Не то все остынет.

Малышка уносится по коридору, топая пятками по паркету. На ней розовое платье и красные носки со Спайдерменом. Стиль – наше все, ага. Я криво улыбаюсь, но вернувшиеся мысли о Лейле стирают улыбку напрочь. Это начинает раздражать. Потому что, сколько бы я себе ни говорил, что всё под контролем – я этого не чувствую.

– Все нормально? – тонко ловит мое настроение отец. И я вдруг решаю – какого черта?!

– Угадай, кого я сегодня собеседовал? – ловлю отцовский взгляд.

– Кого? – не собирается гадать батя.

– Лейлу Саттарову.

Брови отца приподнимаются. Он удивлен. И я облегченно выдыхаю. Не то чтобы я думал, будто это он ее надоумил, но все же…

– И как?

– Посмотрим. Решил взять ее на испытательный, – пожимаю плечами я. – Похоже, ей действительно нужна работа.

– Меня это ни капли не удивляет. Хасан и пальцем не пошевелит, чтобы помочь ей после развода. Девчонке надо на что-то жить.

Мы как раз входим в столовую – и мама успевает краем уха услышать окончание брошенной отцом фразы.

– О какой девчонке речь? – улыбается она, обвивая того за пояс руками. Я закусываю щеку. Не надо было заводить этот разговор. Мать вон какая довольная – светится вся. Выглядит просто шикарно! Не хочу, чтобы ее улыбка погасла, а на безупречно гладком лице появились печати скорби.

– Помнишь Лейлу? – чешет щеку отец. – Она пришла к Адаму устраиваться на работу. Видать, Хасан полностью перекрыл ей кислород.

– Бедная девочка.

Мама все-таки хмурится. Но вовсе не по той причине, о которой я думал. Ревности в ней нет ни капли. Сколько раз я ловил себя на том, что недооцениваю свою мать? И вот опять она умудряется до глубины души меня поразить своим абсолютным доверием. Но, что еще круче, непоколебимой верой в себя. Она ведь на самом деле даже мысли не допускает, что батю может занести снова…

– Не такая уж и бедная. У нас хорошие зарплаты, мам, – я прохожу мимо, отодвигаю отца, чтобы чмокнуть мать в лоб. А сам тревожно вглядываюсь ей в глаза, опасаясь, как бы я не упустил чего важного. Но в ее взгляде царят абсолютная безмятежность и любовь. Он сверкает даже ярче нескромных размеров бриллиантов, которые отец подогнал маме на очередной праздник.

– Так ты ее взял? Как хорошо!

– Да? – скептически поджимаю губы.

– Ну, конечно! У тебя под крылом девочке будет полегче. А всем спокойнее. Глядишь, и сплетни улягутся. Нашим только дай кому-нибудь перемыть кости.

– А не надо давать повода, – бурчит отец, не подумав. Я закусываю щеку, наблюдая за тем, как мать, чуть сощурившись, медленно к нему поворачивается:

– Все мы ошибаемся, Ваха. Молодость – это время, когда можно запросто наломать дров. Она была влюблена.

– Ладно, проехали, – миролюбиво замечает отец.

Люблю наблюдать за тем, как он ради матери учится придерживать свой язык и крутой нрав. Говорят, люди не меняются, но мои родители доказывают, что это утверждение – полная чушь.

– Ну почему же? Хочешь сказать, если бы наша Ами вышла замуж без твоего благословения, а потом развелась, ты бы от нее отвернулся?

– Конечно, нет! Моя дочь ни за что бы не сделала такой глупости! – натурально оскорбляется батя.

– А если бы вытворила?! – стоит на своем мать.

Посмеиваясь про себя, отодвигаю для нее стул. Отец стоит, растерянно сжимая и разжимая кулаки, и, надо признать, это довольно редкое зрелище. Если кто и может застать его врасплох, или припереть к стенке, то только мама.

– Дочь, что бы ни сделала, всегда останется моей дочерью.

– Правильный ответ, бать, – тихонько посмеиваюсь я, проходя на свое место. У отца в это время едва ли дым из ушей не валит. Я прямо чувствую, как он кипит, усмиряя разгорающийся внутри пожар ради сохранения мира в семье. И ведь получается! На лицо матери возвращается улыбка. А когда она все-таки опускается на свой стул, ее пальцы тут же находят отцовскую руку…

– Хорошим девочкам сейчас сложно приходится. Что им делать, если у парней их возраста на уме один бизнес?

О-о-о, черт. Начинается. Мне всего двадцать четыре. И не то чтобы меня принуждали жениться. Но эти разговоры действительно возникают все чаще. Пока будто вскользь, но меня даже это всерьез напрягает, потому что мне совсем не до этого. Я не нагулялся. А догуливать в браке, как это делал отец, я не хочу. Если уж жениться, то раз и навсегда. По любви, и все такое… Нет более печальной истории, чем двое абсолютно чужих друг другу людей, живущих под одной крышей.

– Кто-то должен этим заниматься. Что там с застрявшим контейнеровозом? – отец благоразумно переключается на дела, чтобы закрыть предыдущую тему. Но если вдуматься, этим он лишь подтверждает слова матери. Она, конечно, тут же ловит его на этом. И с намеком закатывает глаза, пока батя делает вид, что не догнал, насколько неуклюжей оказалась его попытка сгладить ситуацию.

Я опускаю голову, чтобы не заржать. И прикусив щеку, с легкостью подхватываю новую тему. Говорю четко, как есть. Не увиливая, но и не делая из случившейся какой-то трагедии. О делах мы с отцом разговариваем на равных, даже если мой отдел накосячил. И тут Лейла, конечно, права. Хрен бы я мог себе это позволить, если бы я работал на левого дядю. Впрочем, мое детство прошло в порту. И ее обвинения в том, что я заполучил свою должность исключительно по блату – бред сивой кобылы – ни больше ни меньше. Работу порта я знаю от и до в мельчайших подробностях. В свое время мне удалось поработать на совершенно разных позициях, в зависимости от того, что было мне интересно. Именно это и позволяет мне не только успешно руководить юридической службой, но и претендовать на кресло генерального, когда отец захочет уйти на пенсию.

Так какого черта я до сих пор вспоминаю ее предъявы? С чего вдруг, казалось бы? Я-то знаю правду. Но вот ведь – меня буквально преследуют ее горящие праведным огнем глаза… В них было столько агрессии, вызова и презрения, что это так легко хрен забудешь.

Определенно, ее испортили. Или не научили. Или научили, но не тому.

В конечном счете прихожу к выводу, что в воспитании Лейлы Саттаровой изначально был допущен какой-то промах. Как ей только в голову пришло так говорить с мужчиной? Не с подружкой. Не с однокурсником. А с мужчиной, который привык, что последнее слово остается за ним! Мужчиной, который одним росчерком шариковой ручки мог поставить крест на ее карьерных амбициях…И не только.

Понимает ли она, какую реакцию вызывает ее ершистость? Не у меня, нет. Мне хватает ума мыслить шире. Но ведь у любого другого воспитанного в наших традициях мужика непокорная женщина вызовет лишь желание подчинить ее и сломать. Глупая баба! Сама лезет на рожон, как будто напрочь забыв, в каком мы живем мире.

– Господи, ну хоть за ужином мы можем не говорить о работе? – не выдерживает мама.

– Прости, мам. Мы, и правда, увлеклись. Ами, ты не лопнешь? Это уже третий пирожок.

– Первый. Два других съел Георгий, – Ами вытаскивает из-под стола плюшевого кота. – Смотри, какое у него пузо.

– Похоже, Георгий тоже на наборе массы, – фыркает отец.

– А кто еще? Ты? – мама щупает мою бицуху. – По-моему, тебе уже хватит. Если ты, конечно, не готовишься к соревнованиям Мистер Олимпия.

– Не уверен, что такие еще проводят, – хмыкаю я.

Может, я и правда перекачался, но проблема в том, что спортзал – единственное место, где отступает моя тревога, и где я не ловлю панических атак. Пять лет они не дают мне жизни, пять гребаных лет, что прошли со дня моего похищения. Таким оригинальным способом отца пытались принудить сделать наш порт крупным хабом для контрабандистов. Он не согласился. За что я огреб, прежде чем батя нашел и освободил меня из плена. Огреб не столько физически, сколько морально. Да блядь, кого я обманываю? По правде говоря, я сломался в том гребаном подвале. После первой же угрозы быть выебанным куском валяющейся здесь же, на земляном полу, пластиковой трубы. В этом страхе я провел неделю… Даже не зная, чего я боюсь больше – что выживу потом, или что там и подохну.

Никто, даже отец, не знает этих подробностей. А тем более мать. Она и без них едва выжила после инсульта, которому мое похищение сто пудов поспособствовало, как бы она меня ни пыталась убедить в обратном родня. Я не хотел их волновать. Да и как в таком признаешься?

Ами выдает очередные перлы. Я улыбаюсь. Поддерживаю диалог и смеюсь там, где этого от меня ждут, потому что если остановиться хоть на секунду, провалюсь обратно туда. В подвал. Где смердит железом, потом и моим страхом.

После ужина я вытираю руки, целую мать в висок и ухожу. Отец кивает и молча похлопывает меня по руке. Ами на прощание машет мне лапкой плюшевого кота. Всё как обычно.

В собственной квартире, расположенной на пару этажей ниже, я разуваюсь. Бросаю портфель с документами, которые взял, чтобы изучить дома, на пол. И включив свет в каждой гребаной комнате, иду в душ. Стою под струями горячей воды, пока от высоких температур и пара картинка перед глазами не начинает плыть.

Надо бы выключить свет, но я не делаю этого. Просто не могу. В темноте мне всё ещё чудится скрип двери, свист дыхания в затылок и холод прижатого к виску дула. Я забираюсь в кровать. Закидываю руки за голову и смотрю в потолок.

Когда я был там, свет не включался вообще. Видимо, поэтому, мне до сих пор спокойнее спать со светом. Будто, если лампочка горит, никто не подкрадётся. Не схватит. Не затащит меня в ту тьму, которая и так кажется мне неотступной.