Меня волокут дальше по коридору.
Колени скребут по решетчатому полу — каждая царапина выжигает новую линию боли на уже ободранной коже. Свет мерцающих ламп режет глаза полосами — белый, темнота, белый, темнота — как морзянка умирающей станции. В ноздри бьет запах: ржавчина, въевшаяся в металл за десятилетия, пыль поколений и что-то приторно-химическое, напоминающее пролитый антисептик из медблока. Может, здесь когда-то пытались отмыть кровь?
Чужие пальцы — жесткие, как клещи — впиваются в плечо так глубоко, что рука немеет, превращаясь в бесполезный придаток. Остается только пульсация — тупая, ритмичная, в такт ударам сердца.
«Дышать. Просто продолжать дышать», — мантра крутится в голове, когда массивная арка проглатывает нас целиком.
Зал раскрывается передо мной как пасть древнего зверя. Потолок уходит в непроглядную тьму — только тонкие линии голубоватой подсветки змеятся по металлическим ребрам перекрытий, похожие на фосфоресцирующие вены. В центре — идеально круглая платформа из черного камня, отполированная до такой степени, что в ней отражаются искаженные силуэты. По периметру высятся колонны, испещренные глубокими бороздами — будто гигантские когти оставили свои автографы на древней плоти станции.
И много неизвестных мне существ.
Их здесь не меньше двадцати, и от каждого веет смертью так явственно, что воздух становится густым. Высокий альбинос с волосами цвета выбеленной кости, перевитыми кожаными шнурами — его глаза красные, как у лабораторной крысы. Приземистый громила с кулаками, закованными в шипастые муфты — на его лице шрамы складываются в карту прошлых убийств. Тощий, как скелет, тип с пальцами-паучьими лапками — они подрагивают, словно нащупывают невидимые струны чьих-то нервов.
Оружия почти ни у кого нет. Им не нужно железо — они сами оружие. Их взгляды скользят по мне как лезвия, оставляя невидимые порезы на коже.
Меня швыряют на пол с такой силой, что выбивает дух.
Во рту — медный привкус крови. Ладони обдираются о железный пол.
И застываю.
Она стоит на краю каменного круга.
Девушка. Почти человек. Почти — потому что в людях не бывает таких глаз: цвета зимнего неба перед бурей, серебристо-серые с темными прожилками. Они светятся изнутри холодным огнем, который одновременно притягивает и отталкивает. Лицо у нее точеное, с высокими скулами и тонкими чертами — было бы красивым, если бы не шрам. Уродливая борозда тянется от левого виска через всю щеку к уголку губ, грубо сшитая когда-то неумелыми руками. Шрам стягивает кожу, превращая любую попытку улыбки в хищный оскал.
Темные волосы собраны в тугой хвост, открывая длинную шею. На ней — простой черный комбинезон без опознавательных знаков, перетянутый широким ремнем с непонятными символами. Но самое жуткое — ее руки. Пальцы неестественно длинные, с выступающими суставами, они двигаются слишком плавно, слишком гибко, будто у них есть лишние сочленения.
Она движется ко мне с грацией хищницы, уверенной в своей добыче.
Воины вокруг расслабляются — но их расслабление опаснее любой агрессии. Кто-то негромко постукивает костяшками пальцев о бедро, и от этого ритмичного звука по спине бегут ледяные мурашки.
Незнакомка опускается передо мной на корточки одним текучим движением, словно гравитация для нее как раз та самая, комфортная, в то время, как мне сложно двигаться. Ее жуткие пальцы подхватывают мой подбородок, заставляя смотреть в эти нечеловеческие глаза.
Прикосновение холодное.
— Итак, землянка наконец здесь, — ее голос обволакивает, как шелк, скрывающий бритву. Никакого акцента, никаких дефектов — неестественно идеальная речь. — Одну земную самку я упустила... — уголок рта дергается, шрам играет тенями, — но хорошо, что ты еще не успела ощениться от своих истинных. Это позволило мне выкрасть тебя хотя бы ненадолго.
Каждое слово — осколок льда под кожей. Внутри все сжимается в тугой узел. Я с трудом сглатываю ком в горле.
— Что… вам от меня нужно? — голос предательски срывается, но я заставляю себя не отводить взгляд.
— Мне нужно, — она наклоняет голову, и в серых глазах пляшут холодные огоньки, — чтобы ты научила меня быть тобой. Вернее, научила бы, будь у нас время... — ее большие пальцы медленно очерчивают линию моей челюсти, и от этого псевдо ласкового жеста тошнит. — Но поскольку твои змейки дали нам всего десять минут, ты просто убедишь их подождать подольше.
Она улыбается — та самая кривая улыбка, искаженная шрамом. За спиной раздается шарканье — кто-то из воинов переступает с ноги на ногу. «Десять минут», — эхом отдается в голове. Голос Риана в динамиках доков, ультиматум. Горло сдавливает невидимая петля.
— И почему я должна это делать? — удивляюсь, насколько ровно звучит мой голос. — Я доверяю им несомненно больше, чем вам.
— О, конечно, — она издает короткий смешок, похожий на лязг металла. — Настолько доверяешь… Но они прятали тебя ото всех… Не показывали свой мир, держали в золотой клетке… — ее пальцы скользят к моей шее, останавливаясь на воспаленном следе от диода. — За тобой объявлена охота,девочка. Это чистая правда. И поверь… — слово «девочка» звучит как «жертва», — тебе повезло попасть именно ко мне. Другие охотники не стали бы так… деликатничать.
Она отпускает меня и встает одним плавным движением. Почти мой рост, но в ней есть что-то монументальное — привычка повелевать, въевшаяся в каждый жест.
— Кто вы такая? — вырывается у меня прежде, чем успеваю прикусить язык.
— Можешь звать меня Мирейн, — отвечает она после паузы.
Щелчок длинных пальцев — и двое воинов выкатывают знакомое устройство. Генератор стазис-поля, я видела такие в научных журналах. Третий начинает чертить мелом символы прямо на черном камне — что-то неизвестное, древнее, угловатое, пульсирующее скрытой силой. Руны? Технология? Граница между ними размыта.
— Знаешь, чем мы похожи? — Мирейн говорит тише, почти интимно. — Мы обе — чужие в этом мире. Слишком много чувствуем для отведенных нам лет… — Ее взгляд скользит по моим ранам — ожог от диода, лиловые кровоподтеки от игл, содранные в кровь ладони. Улыбка становится почти… печальной? — Разница лишь в том, что тебя спасли твои чудовища. А меня — никто. И чтобы выжить, мне нужно стать той, кого не посмеют тронуть.
— Стать мной? — заканчиваю я с горькой ясностью. Старый сюжет: украсть чужую жизнь, примерить чужую кожу.
— Не совсем… Научиться быть такой же. — Никакой театральности. Просто факт.
Треск помех разрывает тишину. Кто-то крутит регуляторы, и из динамиков на стене вырывается рык:
— Это пос-с-следнее предупреждение! Верните нашу женщину! Ос-сталось девять минут…