Одинокие сердца

7

В ночь перед отъездом в Дувр Одри все никак не могла заснуть. Они с матерью потратили остаток дня на посещение Национальной галереи. Там Виолетта купила несколько эстампов, намереваясь вставить их в рамку и повесить дома на стену, а затем убедила уставшую Одри пройтись по Ковент-Гардену.

— Мне нужно выпить чашечку чая и съесть кусок торта. И не какого-нибудь, а шоколадного.

— Хорошо, но только сначала давай заглянем в паб «Ягненок и флаг» и выпьем там по большущей кружке пива. У меня в горле пересохло от затеянной тобой беготни по магазинам.

Сходить в Ковент-Гарден — это всегда было правильным решением. Когда Одри в субботнее утро нечего было делать и когда ей при этом хотелось побыть среди людей, она неизменно отправлялась именно в Ковент-Гарден. На старинных улочках этого лондонского района всегда бурлила жизнь, а перед зданием Центрального рынка прохожих развлекали мимы и жонглеры — с причудливо раскрашенными лицами и в экстравагантных костюмах. Одри обычно заходила в магазинчики, а затем усаживалась где-нибудь под стеклянным потолком внутри здания Центрального рынка и пила чай или что-нибудь прохладительное, листая при этом книгу или журнал либо слушая юношу, сотрясающего воздух аккордами из произведений Боккерини, Альбинони, Вивальди или Корелли. В общем, Ковент-Гарден был идеальным местом для того, чтобы приятно провести время в теплое летнее утро. Однако на этот раз Одри не очень-то хотелось находиться среди большого количества людей, и она с нетерпением ждала, когда же сможет поехать к себе, чтобы посидеть подольше в ванне, включив оперу «Дидона и Эней» Генри Перселла. У нее в ушах целый день звучала ария «Дай руку мне, Белинда», и ее трагизм нагонял на Одри жуткую тоску. Ей казалось, что ее собственное тело медленно умирает вместе с Дидоной, следуя неторопливому, но неумолимому ритму аккордов, ведущих к печальному финалу.

Одри очень устала после долгих хождений по Национальной галерее, которые не доставили ей никакого удовольствия, а, наоборот, лишь напомнили о внезапном и нелепом решении уволиться со своей замечательной работы. К счастью, она не встретила там никого из знакомых: Одри была не готова отвечать на вопросы. Ей очень хотелось побыстрее уйти из Национальной галереи, а мать все водила и водила ее по залам, болтая без умолку. Когда они вошли в зал, в котором висела картина «Казнь леди Джейн Грей», у Одри настолько разболелись голова и глаза, что, увидев белоснежное платье изображенной в трагической позе леди Джейн, Одри не смогла выдержать этой ослепительной белизны и отвела взгляд. И тут ей на глаза попались спокойное лицо и слегка грустный взгляд мадам де Помпадур, изображенной на портрете уже на закате жизни. Тут-то Виолетта, подумав, видимо, что искусства с них на сегодня достаточно, предложила пройтись по району Ковент-Гарден. Одри еще раньше решила, что будет во всем уступать матери, не станет с ней спорить и позволит делать все, что ей захочется. Мать почти весь день разглагольствовала о жизни в Бартон-он-де-Уотере и о предстоящей поездке в долину Луары, однако Одри ее почти не слушала и даже не пыталась что-либо отвечать. Девушка надеялась, что мать рано или поздно заметит: она даже не скрывает, что ей все это ничуточки не интересно. Одри вдруг вспомнились слова матери, произнесенные в универмаге «Либерти»: «Я не позволю тебе мучить себя». А ведь она именно этим и занималась почти весь день под звучащую в ушах трагическую музыку Перселла. Почему она это делала? Почему отталкивала мать, пытавшуюся ей помочь? Может, тем самым она хотела наказать себя за нелепое решение, принятое поспешно и бездумно? Но чего она сможет этим добиться? Почему бы ей не позволить матери высказать все, что она хочет? Одри казалось, что все окружающее ее раздражает, что толпа людей действует на нее угнетающе и что льющиеся непрерывной струйкой слова Виолетты еще больше ее запутывают. Разглядывая изящные кружева на платье маркизы де Помпадур, Одри вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха.

— Одри… Ты хорошо себя чувствуешь?

— Нет… Мне, пожалуй, нужно немного подышать свежим воздухом.

— Хорошо, хорошо. Пойдем перекусим в Ковент-Гарден.

Виолетта взяла дочь за руку и пошла, не оглядываясь, к выходу.

— Мама! — Одри резко вырвала руку. У нее больше не было сил терпеть. — Тебе незачем меня развлекать! Не нужно подбадривать меня! Неужели ты не понимаешь, что мне уже ничего не хочется?!

У Одри, конечно, не было желания устраивать сцену посреди Национальной галереи, однако, хотя ей и удалось не повысить голос, выражение ее лица было красноречивее слов.

— Давай присядем вон там на минутку, Одри, прошу тебя. — Виолетта не сдавалась. Она твердо решила взять ситуацию под контроль и вырвать дочь из угнетенного состояния, в которое та себя ввергла, даже если для этого и придется применить физическую силу. — Я не позволю — ты меня слышишь? — на этот раз я не позволю тебе проваливаться в пропасть.

— А может, это как раз то, что мне нужно, — устало ответила Одри.

— Думаешь, ты этого еще никогда не делала? Послушай, дочка, раз уж ты приняла решение, то верь в его правильность и шагай по жизни вперед. Не запутывай и не терзай себя. Что сделано, то сделано. Шагай по новой дороге, которая перед тобой открылась. Возможно, вскоре ты обнаружишь, что дорога эта, несмотря ни на что, не такая уж и плохая. К счастью, ты можешь позволить себе отправиться в увлекательную поездку, чтобы отдохнуть и попытаться привести свою жизнь в порядок. А ведь у многих людей нет возможности даже немного передохнуть. Подумай об этом. Раз тебе не понравилось ничего из того, что мы с тобой сегодня делали, то тебе не понравится и во Франции. — Виолетта взяла ладонь Одри в свою. — Я хочу, чтобы ты оставила все проблемы здесь, в Лондоне, и отправилась в поездку, ни о чем не переживая. Ты должна понять, что во всем происходящем есть положительные моменты и что даже из самой трудной ситуации всегда можно найти какой-нибудь выход.

Пока мать тараторила, Одри, почти не слушая ее, думала лишь об одном: что вынудило ее, Одри, приехать в Бартон-он-де-Уотер? А может, Виолетта в чем-то права? Возможно, ей нужно поверить в себя и попытаться найти новый путь в жизни. А пока она только то и делает, что цепляется за ложные представления о том, какой должна была бы быть ее жизнь, чтобы она могла чувствовать себя уверенно. Ее работа стала казаться ей нудной. Одри уже не могла выносить Тимоти Лортона с его жеманными и фальшиво-аристократическими манерами, которые, как ей казалось, делали его похожим на посредственного оперного певца, пытающегося компенсировать отсутствие красивого голоса экстравагантным поведением на сцене… Все эти мысли были похожи на маленькие огоньки, вспыхивающие в затуманенном сознании Одри. Разглядывая то безмятежное лицо любовницы Людовика XV, отвечающей ей спокойным и снисходительным взглядом, то юную и невинную королеву, преклонившую колени, чтобы ей отрубили голову по приказу хилой и безжалостной женщины, Одри вдруг осознала, что она сейчас делает и как нехорошо она себя ведет. Похоже, она просто перекладывала свои проблемы на мать, пользуясь ее терпеливостью и готовностью сострадать, и ничего не давала ей взамен. Одри почувствовала стыд и, глубоко и громко вздохнув, сказала:

— Мама, ты права. Пойдем в Ковент-Гарден, а затем, если не возражаешь, я свожу тебя в один из самых старинных пабов Лондона — «Ягненок и флаг». Там мы сможем выпить чего-нибудь покрепче, чем чай, — хотя, если захочешь, тебе там подадут и чай…

Одри попыталась воспрянуть духом, но у нее ничего не получилось, и она могла лишь притворяться, натянуто улыбаясь и стараясь подольше смотреть на витрины, на которые показывала мать. Девушка заставляла себя с интересом слушать все то, что говорила Виолетта, однако это удавалось ей с трудом, и стоило ей только подумать, что следующие полтора десятка дней будут похожи на сегодняшний, как она начинала чувствовать, что силы ее вот-вот оставят, и тогда, чтобы приободриться, слегка отставала от матери, поднимала руки и делала глубокий вдох. Если бы сейчас рядом с ней не было матери, она точно бы напилась. Или нет, наверное, не напилась бы, однако, представив себя пьяной, Одри невольно улыбнулась…

Они вдвоем выпили чаю. Виолетта слопала при этом огромный кусок торта со сливками и трюфелями, а Одри съела бутерброд. В желудке у нее было пусто, и у Одри разыгрался аппетит. В конце концов, не так уж все в ее жизни и плохо. Одри вдруг взбодрилась, и ей снова захотелось поехать в долину Луары.

Знаешь, мама, а я с удовольствием отведала бы деликатесы французской кухни, — сказала она, стараясь выглядеть жизнерадостной.

— Это потому, что ты проголодалась. А может, пойдем поужинаем в какое-нибудь оригинальное заведение?

— Не забывай, что завтра утром нам предстоит отправиться в путь.

— Завтра — это завтра, а сегодня — это сегодня. Речь идет ведь всего лишь об ужине, а не о всенощной попойке. Я, кстати, уверена, что у тебя в холодильнике пусто.

А вот об этом Одри даже не подумала. Впрочем, в морозильнике, наверное, что-нибудь лежит. Однако ей вдруг очень захотелось, чтобы ужин сегодня для нее приготовил кто-нибудь другой. Она слишком устала, чтобы заниматься стряпней, и ей стало тошно от одной мысли о том, что надо будет мыть посуду и наводить порядок на кухне.

— Ты права. В дорогу мы можем приготовить себе несколько бутербродов. Думаю, у меня дома найдется из чего их сделать. А ужин пусть приготовит для нас кто-нибудь другой. Я очень устала после беготни по магазинам и после хождения по Национальной галерее. Я так устала, что у меня болят даже ресницы. Куда ты хочешь пойти?

— Поскольку мы поедем за границу, нам, наверное, следует съесть что-нибудь из английской кухни.

— Правильно. Например, ростбиф и йоркширский пудинг.

— Вот-вот. Куда предлагаешь пойти?

— Дай мне подумать… — Одри сощурила глаза, слегка закинув голову и проведя ладонью по волосам. — Тут неподалеку есть одно интересное заведеньице. Ну да, «Симпсонс», на Стрэнде. Я там не была, но не раз о нем слышала.

— Вот и прекрасно. У нас еще много времени, и мы вполне успеем выпить пива в том старинном пабе, о котором ты говорила.

Они выпили и плотно поели, но, тем не менее, Одри, вернувшись с матерью домой и улегшись спать, все никак не могла заснуть. Все вокруг казалось ей каким-то странным, и она чувствовала себя маленькой девочкой, которая заблудилась и все никак не может понять, где же она находится. Даже предстоящая поездка ее уже не радовала, хотя во время ужина Одри решила, что извлечет из нее как можно больше пользы и попытается отныне больше думать о будущем и меньше — о прошлом. В ее душе не было места для слез и стенаний. Теперь уже не было. Одри приходилось признать, что ее мать была во многом права: она слишком уж замкнулась в себе, зациклилась на своих проблемах, не смея сделать шаг вперед. Ей казалось неправдоподобным, что, так решительно уволившись с работы, она может чувствовать себя неспособной принять какое-либо важное решение и настойчиво продвигаться в избранном направлении. Почему так происходит? Девушка решила, что сосредоточится на своем будущем и не станет думать ни о чем другом.

Одри поднялась с постели и на ощупь пробралась по темному коридору на кухню. Там она, открыв холодильник, взяла бутылку сока, открутила пробку и, опершись на дверцу холодильника, сделала несколько глотков.

Было уже три часа ночи, а они ведь собирались отправиться в путь рано утром. Одри нужно было поспать, потому что ее ждала долгая дорога. К сожалению, почти всегда, когда ей предстояло вести машину, происходило одно и то же: ее начинала мучить бессонница. На этот раз в голове Одри все время звучали какие-то отрывки из разговоров с матерью, и она уже даже с нетерпением ждала, когда же наконец сядет в автомобиль и выедет на шоссе: может, хотя бы за рулем удастся обо всем этом забыть. Одри надеялась, что, отправившись в путь, она снова почувствует себя свободной. Это чувство появлялось у нее каждый раз, когда она отправлялась в малознакомые или вообще незнакомые места. Целых две недели они с матерью будут разъезжать там, где им заблагорассудится. Кроме того, они вполне могли продлить поездку: дома их все равно никто не ждал.

Но пока что нужно было хоть немного поспать.

Одри, держа в руке бутылку с соком, зашла в гостиную, отдернула штору и посмотрела на пустынную улицу. Ей нравилось разглядывать ночной мир из окна, находясь в безопасности в собственной квартире. Она размышляла о людях, живущих напротив, об их судьбах, о радостях и горестях, о тех из них, у кого такие же проблемы, как и у нее. Еще она думала о тоске, которую могут наводить стены на находящегося среди них человека, и о дверях и окнах, через которые могут проникать радости. Тоска чувствовалась в безмолвии, в спокойствии, в гнетущей темноте. В это время суток, когда город и вообще весь мир спит, каждый человек остается наедине со своими — вымышленными им — призраками и страхами, не имея возможности куда-нибудь от них скрыться. Как бы ты ни пытался избегать их в течение дня, стоит только тебе вернуться домой — и вот они, уже ждут тебя за дверью. Они начинают осторожно подкрадываться к тебе еще тогда, когда ты снимаешь пальто и туфли и надеваешь домашние тапочки.

Первое, что сделала Одри, придя домой, — зажгла несколько источников света, чтобы они отпугивали призраков до тех пор, пока квартира не наполнится солнечным светом. Однако девушка знала, что призраки никуда не уйдут — просто затаятся и будут ждать ее. Здесь, в гостиной, несмотря на то что совсем рядом, в соседней комнате, спала ее мать, Одри чувствовала, как призраки радостно скалят зубы, словно зная, что ей от них не избавиться, что рано или поздно они к ней подберутся совсем близко и что уж тогда она не сможет от них спастись. Раньше, чтобы не думать о них, Одри включала телевизор или проигрыватель, или же звонила Джону, или оставалась ночевать у какой-нибудь из своих — еще незамужних — подружек. Однако после того как Джон ее бросил, у Одри пропала охота общаться с подругами, потому что ей не хотелось ни рассказывать, что с ней произошло, ни выслушивать сочувственные фразы и советы о том, что ей теперь следует делать. Ей не нужна ни разгульная ночь (чтобы, как говорила ее подруга Фелисити, «дать жару» и таким образом «выпустить пар»), ни просто посиделки с подружками где-нибудь в кафе, ни напряженные размышления о том, как ей теперь поступить. «Настоящего мужчину ты не встретишь в театре. Его скорее всего можно встретить в супермаркете, — говорила ей Джун. — Просто пойди вслед за какой-нибудь тележкой, набитой полуфабрикатами и коробками с пиццей. Эту тележку наверняка толкает перед собой холостяк, который совсем не прочь, чтобы кто-нибудь приготовил ему что-нибудь поаппетитнее». Одри не хотелось слушать о том, что она — замечательная женщина и пострадала совершенно незаслуженно. Не хотелось ей слушать и осуждающие высказывания в адрес Джона. Она, конечно, была бы благодарна подругам, которые пытались бы ее утешить, однако не смогла бы делать вид, будто ничего не произошло или, по крайней мере, что происшедшее не имеет для нее большого значения. Всю свою взрослую жизнь Одри согласовывала свои планы с планами мужчины, которого любила. Одри провела рядом с ним много лет и надеялась, что они всегда будут вместе…

И вот теперь от всего этого остались одни лишь воспоминания. Она снова была одна, и у нее не оказалось какой-либо заранее продуманной альтернативы на тот случай, если они с Джоном вдруг навсегда расстанутся. Она пребывала в такой растерянности, что попросту не знала, что ей делать. Одри уже доводилось переживать и одиночество, и нестабильность, порождаемую неспособностью пойти на компромисс, и отсутствие планов — в том числе и планов на ближайшую неделю. Поначалу в ее отношениях с Джоном все было именно так, однако ей удалось преодолеть этот этап и добиться определенной безопасности и стабильности: у них с Джоном всегда было заранее определено, чем они будут заниматься в ближайшие две недели и где будут праздновать Рождество.

Джон настоял на том, что у него должна оставаться его собственная квартира, хотя он и жил почти все время в квартире Одри. Их зубные щетки стояли в одном стаканчике, они пользовались общими полотенцами и купались в одной ванне — в общем, у них было общее жизненное пространство. В ее шкафу до сих пор пахло его одеколоном — одеколоном «Эгоист». Каждый раз, когда Одри открывала дверцу шкафа, этот запах с холодным равнодушием устремлялся к ней и впитывался в ее одежду. Как такое возможно? Ей, так сильно обожавшей духи, не удавалось добиться, чтобы их запах пристал к ее коже, не удавалось добиться того, чтобы от нее исходил приятный аромат духов, даже тогда, когда ее щеки были еще влажными от этих самых духов. А вот от Джона приятно пахло одеколоном и в конце дня, когда он приходил с работы домой. От него пахло одеколоном так, как не пахнет ни от кого другого, и теперь этот его уникальный запах преследовал Одри везде, где бы она ни находилась. Она перепробовала все: и держала шкаф открытым в течение нескольких дней подряд (отчего этот запах мучил ее, когда она находилась в своей квартире, еще больше), и вешала в шкафу мешочки с ароматическими травами, и обильно разбрызгивала себе на одежду собственные духи… Однако ничто не помогало, и аромат Джона то и дело набрасывался на ее обоняние тогда, когда она этого меньше всего ожидала и потому оказывалась абсолютно беззащитной. Одри страшно было представить себе то, что, по-видимому, испытала мать, когда умер ее муж. Впрочем, усилия Виолетты, наверное, имели прямо противоположную цель — попытаться сохранить в своей обонятельной памяти запах мужа — словно он еще жив — как можно дольше. Одри задавалась вопросом, не пахнет ли ее одежда ее запахом и не является ли она единственным человеком, который этого не замечает. Она чувствовала себя призраком.

Одри машинально понюхала свое запястье — и не почувствовала аромата духов, которыми побрызгала себе руки утром. А ведь она сегодня даже не принимала ванну! Одри вдруг нестерпимо захотелось искупаться, но она подумала, что сейчас для этого не очень подходящий момент. Она примет ванну, когда остановится в какой-нибудь гостинице во Франции. Или же когда вернется из Франции и снова окажется дома одна. Сейчас же надлежало думать лишь о предстоящей поездке. Одри решила присесть в кресло и немножко почитать, чтобы проверить, не захочется ли ей спать. Накинув на плечи одеяло, она закрыла дверь, чтобы ненароком не разбудить мать.

Однако вскоре в коридоре послышались шаги: мать, похоже, поднялась с постели и пошла на кухню. Одри услышала, как Виолетта наполнила электрический чайник водой и поставила на стол чашки. Судя по звуку, две. Одри была сейчас совсем не прочь, читая, прихлебывать вкусный чай. А вот разговаривать ей не хотелось. Она и так почти весь прошедший день разговаривала с матерью и выслушивала ее советы, а потому сейчас ей хотелось побыть одной.

Через некоторое время дверь отворилась и мать вошла в комнату, держа в руках две чашки дымящегося чая.

— Ты тоже не можешь заснуть, да? Выпей чаю и почувствуешь себя лучше… Если не возражаешь, я посижу здесь на диване и полистаю какой-нибудь из твоих журналов.

Одри, оторвав взгляд от книги и посмотрев на мать, ничего ей не ответила. Снова погрузившись в книгу, она вскоре вообще забыла о том, что мать сидит рядом с ней. Одри так увлеклась чтением «Ярмарки тщеславия», что даже не слышала шелеста переворачиваемых страниц. Однако через полчаса она словно очнулась и заговорила первой:

— В холодильнике, по-моему, есть немного ветчины и сыра — так что можно приготовить себе в дорогу бутерброды.

Виолетта посмотрела на дочь поверх очков, придававших ее лицу важный вид:

— Что?.. A-а, бутерброды. Не переживай. Мы найдем какой-нибудь магазин еще до того, как выедем за пределы Лондона. А если и не найдем, то можно будет купить что-нибудь в придорожных магазинчиках или кафе. Мы же до самого Дувра будем все еще в Англии, а не посреди моря.

— Я обычно готовлю провизию заранее, и мне вообще-то хотелось захватить с собой что-нибудь поинтереснее, чем бутерброды с ветчиной и сыром, но…

— Не беспокойся. Как только путешествие начнется, мы поймем, что нам нужно, а что нет — вплоть до мелочей. Единственное, что мне действительно хотелось бы прихватить с собой в дорогу, так это чай. И все, что нужно для его приготовления. Насколько я помню, чай во Франции стоит очень дорого, и к тому же его там не умеют готовить.

— Чай у меня вроде бы есть, — ответила Одри. — Причем нераспечатанная коробка. Да, точно есть.

— Замечательно! Утром мы найдем все, что нам может понадобиться. Времени у нас будет предостаточно: паром отплывает лишь вечером.

Девушка подумала, что мать, безусловно, права. Хотя Одри и настояла на том, что нужно выезжать рано утром, времени у них на самом деле было хоть отбавляй. Они даже успеют посетить Дуврский замок, и им все равно после этого придется слоняться без дела по городу в ожидании отплытия парома. Однако Одри, отправляясь в длительную поездку, всегда поступала одинаково: она планировала все так, чтобы можно было ехать без спешки, а еще чтобы пораньше встать и насладиться утренней свежестью. Ей ведь, по правде говоря, еще никогда не удавалось хорошо выспаться в ночь перед отъездом, потому что, если она и засыпала, то все равно просыпалась очень-очень рано.

— Ты права. Нам нет необходимости выезжать с утра пораньше. Мы купим что-нибудь в магазине тут, рядом с домом, а затем сядем в машину и поедем. Нам хватит времени на все.

— Вот и хорошо, солнышко. Твоя мама еще немного поспит, — сказала Виолетта, поднимаясь с дивана. — Думаю, журналов я насмотрелась вполне достаточно. Увидимся утром. Ты тоже ложись, отдыхай.

— Спасибо, мама. Приятных тебе сновидений.

Одри вдруг подумала, что от предстоящей поездки, пожалуй, будет толк. Во всяком случае, мать будет для нее хорошей спутницей. Одри было приятно, что мать сейчас находится рядом с ней и что она не поленилась подняться с постели и приготовить ей чашку чая, которая ее немного согрела и разогнала призраков.

— Вот что, ребятишки, — прошептала Одри, обращаясь к ним. — Я очень надеюсь, что, когда я вернусь из поездки, вы уже исчезните из моей жизни навсегда. Если вокруг меня обязательно должны крутиться какие-то невидимые существа, то пусть уж лучше это будут бартонские эльфы.

Ложась в постель, Одри — впервые за долгое время — улыбнулась…