Одинокие сердца

23

Одри стояла перед лабиринтом Шартрского собора. Она прочла в пояснительном комментарии, что паломники в знак покаяния обычно передвигались по этому лабиринту на коленях. Лабиринт состоял из одиннадцати концентрических кругов, выложенных из каменных плит вровень с полом и не снабженных никакими ограждениями. Чтобы проползти на коленях, молясь, по всей его длине, составляющей двести шестьдесят два метра, требовался почти целый час. К счастью, в нынешние времена уже никто к подобным странным формам покаяния не прибегал. Однако, глядя на эти круги, Одри вдруг ощутила сильное желание опуститься на колени и поползти по лабиринту. Почему? Какие мотивы были у нее для того, чтобы ползать по лабиринту длиной в двести шестьдесят два метра? Одри на несколько минут задумалась.

«Если бы моя мама была больна, я могла бы попросить того, кто находится там, на небесах, и вершит судьбы людей, ее спасти и поползла бы ради этого на коленях».

Ее вдруг охватила дрожь от одной лишь мысли о том, что она может потерять свою маму. Виолетта всегда была частью ее жизни. Неотъемлемой частью. А имелись ли у Одри еще какие-нибудь мотивы, чтобы ползать на коленях по лабиринту? Сделала бы она это ради того, чтобы вернуть себе Джона?

Нет.

А ради того, чтобы спасти его, если бы он очень серьезно заболел?

Да.

Но ради того, чтобы вернуть его себе, она не стала бы ползать на коленях. Нельзя навязывать человеку судьбу, которая ему не нравится. Одри подчинила свою жизнь интересам Джона: она ничего не планировала исключительно для себя, все в ее жизни зависело от того, что хочет Джон, от того, в какое время он уходит на работу и возвращается. Если Одри когда-нибудь предлагала ему сходить вместе поужинать, чтобы отметить какую-то знаменательную дату или годовщину их совместной жизни (сам Джон никогда о годовщинах не помнил, а Одри его в этом ни разу не упрекнула, чтобы не показаться занудой), и при этом оказывалось, что у него слишком много работы и он не сможет вовремя освободиться, Одри испытывала такую досаду, что в этот день вообще не ужинала и даже не пыталась придумать для себя хоть какое-нибудь занятие. Однако она никогда не жаловалась: Джон начал работать в крупной транснациональной корпорации, а потому стал вращаться в высшем свете. Его чрезмерная занятость объяснялась ответственной должностью, на которой ему приходилось много «вкалывать», и огромной зарплатой, которую приходилось отрабатывать. Он уже почти достиг всего того, чего вообще мог достичь в своей жизни. Кто-то дал ему работу, о которой он мечтал, должность, о которой он мечтал, и зарплату, о которой мечтал далеко не он один. Теперь Джон общался едва ли не с элитой общества — то есть свершилось то, к чему он очень давно стремился. На чем, черт побери, основывались мечты Одри о домике в глуши, о саде, собаке, детях, о том, как они с Джоном будут бродить вечером по берегу реки, взявшись за руки и любуясь закатом, о пикниках и экскурсиях? Разве они когда-нибудь ездили вдвоем на природу с корзинкой для пикника? Откуда, черт возьми, у нее взялись мечты?

— Ну так что? Ты пройдешь по лабиринту или нет?

Слова Виолетты вывели Одри из задумчивости.

— Я размышляла над мотивами, которые могут заставить человека проползти на коленях по этому лабиринту.

— A-а… И к каким же выводам ты пришла?

— Ну… — Одри попыталась подобрать слова так, чтобы сказать правду, но не всю. — Я думаю, что люди могут сделать это, когда они надеются на какое-нибудь…

— Какое-нибудь что? — Виолетта вопросительно посмотрела на дочь.

— …какое-нибудь чудо, — договорила Одри, пытаясь подавить возникшее у нее чувство неловкости. — Или что-нибудь в этом роде. Однако для этого нужно быть очень набожным.

— Или пребывать в большом отчаянии. Думаю, что это совсем не твой случай.

Виолетта всегда знала больше, чем можно было предположить. Возможно, она просто внимательно наблюдала за Одри, пока та стояла перед входом в лабиринт и с огромным интересом разглядывала одиннадцать концентрических кругов…

В местном соборе имелись замечательные — знаменитые на весь мир — витражи, на которых было изображено более ста пятидесяти библейских сюжетов и сцен из повседневной жизни тринадцатого века и которые во время Второй мировой войны были один за другим вынуты из рам и спрятаны в надежном месте.

— Одри! — Виолетта посмотрела на дочь с нетерпением, как будто та начинала выводить ее из себя. — Подними глаза к небу, девочка! Оглянись по сторонам и обрати внимание, какая красота тебя окружает! И если у тебя есть какое-то заветное желание, попроси небеса о том, чтобы оно исполнилось!

Одри повиновалась, словно безвольная марионетка, и увидела, что стоит перед западным окном-розой, освещенным солнечными лучами, с изображением Иисуса Христа, сидящего в центре и окруженного сценами Страшного суда. Солнечные лучи, проникая сквозь витражи, придавали всем этим изображениям впечатляющий вид. Не хватало только музыки, доносящейся из органа, у которого включены все регистры и у которого воздух проходит по всем трубам с огромной интенсивностью. Разглядывая изображения на витражах, Одри поначалу не поняла почти ничего. Она подумала о своей дипломной работе на степень магистра, которую писала и защищала в университете и которая была посвящена антиквариату и старинным декоративным стилям, и вспомнила то немногое, что знала об этих витражах. Она решила, что купит путеводитель, который посвящен этому собору и в котором описываются один за другим все витражи, чтобы затем внимательно их рассмотреть и припомнить то, что ей когда-то рассказывали о них в университете. Когда она сказала об этом своей матери, та сердито покачала головой.

— Одри, Одри, ну когда уже ты поймешь, что мир — это все, что тебя окружает, а не только то, что находится у тебя под носом? Смотри, вот тут даны объяснения по поводу этих витражей и изображенных на них сцен. — Виолетта протянула дочери путеводитель. — Бинокля у нас нет, но, мне кажется, мы и без него сможем все увидеть.

Одри открыла путеводитель и стала поспешно листать, пока не дошла до западного окна-розы, напротив которого она сейчас стояла. Ее взгляд начал перескакивать с окна-розы на страницу, со страницы — на окно-розу, причем Одри прищуривала глаза, чтобы получше рассмотреть еле различимые с такого большого расстояния детали.

— Знаешь, а я ведь изучала в университете антиквариат и старинное декоративное искусство. — Одри произнесла эти слова, продолжая смотреть то на страницу путеводителя, то на окно-розу. — То, что я тогда узнала об этих окнах, меня потрясло, потому что большинство из них — очень ценные витражи. Когда-то давно жили знаменитые французские стекольщики, братья, их фамилия, по-моему, была Момежан… — Одри все еще перебегала взглядом от путеводителя к окну-розе и обратно. — Насколько я помню, каждое окно разделено на секции, которые нужно рассматривать слева направо, но не сверху вниз, а снизу вверх, то есть от земли к небу… Понимаешь? — спросила Одри у матери, даже не глядя на нее. Она словно разговаривала сама с собой. — Вот на том окне «Древо Иессеево». Оно показывает генеалогию Христа — начиная с Иессея, отца Давида, и заканчивая Иисусом Христом, изображенным здесь сидящим на троне. На втором окне — земная жизнь Христа, на третьем — страсти Христовы и воскресение Христа. Посмотри вон туда: это — торжественный въезд Иисуса в Иерусалим в Пальмовое воскресенье… Видишь? — Одри по-прежнему разговаривала как бы сама с собой. — Вон там — ангелы склоняют головы перед небесным престолом, а в верхней части — Мария и младенец с нимбами над головами. — Одри радостно заулыбалась. — А я-то думала, что уже забыла обо всем.

Она наконец повернулась к матери и посмотрела на нее:

— Ты можешь мне объяснить, почему так задумчиво разглядываешь эти концентрические круги, которые никуда не ведут?

— А я их никогда раньше не видела. Только и всего. Мне тут все интересно. Кроме того, я жду тебя. — Виолетта с серьезным видом посмотрела на Одри.

— Слушай, а все-таки здорово, что мы купили этот путеводитель! Просто замечательно!

— Да. — Виолетта выхватила путеводитель из рук дочери и начала листать. — Посмотрим, что еще здесь интересного.

Мать и дочь углубились в путеводитель, читая описания изображенных на витражах сцен и затем, прищурив глаза, всматриваясь в эти витражи. Женщины стали ходить по собору, время от времени издавая восхищенные возгласы, пока не осмотрели все витражи. Затем они спустились в склеп — самый большой во Франции. Оттуда снова вернулись в собор и уселись на одну из скамеек, чтобы немного отдохнуть и рассмотреть внутреннее убранство храма. То, что они здесь увидели, потрясло их.

— Впечатляюще, — прошептала Одри.

Виолетта ничего не ответила. Одри снова стала зачарованно разглядывать то, что ее сейчас окружало. Время от времени она поднимала глаза и вертела головой, чтобы рассмотреть свод собора и то, что находилось у нее за спиной. Затем опять начинала разглядывать витражи, но уже все вместе, любуясь тем, как сквозь них струятся солнечные лучи, создающие при этом своего рода объемную разноцветную мозаику. Одри вдруг осознала, что ее мать в течение всего путешествия всячески стремилась открыть ей глаза.

— Забавно. Мы ни с того ни с сего вдруг вспоминаем о том, что считали уже давно забытым. Работа в музее не оставляла мне много свободного времени, и поэтому я почти не ходила на аукционы и не заглядывала в антикварные магазины… Тебе, помнится, нравилось там бывать.

— Да, хотя я ничего не понимаю в антиквариате. Я ходила смотреть на то, о чем прочла в каком-нибудь журнале и что можно было бы купить для нашего дома.

— В «Виллоу-Хаусе» есть несколько ценных предметов. Я имею в виду не драгоценности, а старинную мебель…

— Как ты, видимо, понимаешь, в «Винди-Коттедже» такой мебели не будет.

Одри, едва не подпрыгнув на скамье, уставилась на мать.

— Ты хочешь сказать, что продала дом вместе со всем, что в нем находилось?

— А как, по-твоему, я должна была поступить?

— Но, мама… — Одри все еще не верила своим ушам. — Это ведь наша фамильная мебель… Среди нее были старинные, но при этом хорошо сохранившиеся предметы…

Виолетта начала сердиться.

— Так ведь это не я решила, что «Виллоу-Хаус» — слишком большая резиденция для одинокой вдовы. Это вы убедили меня, что мне следует продать дом и подобрать себе что-нибудь поменьше.

Одри вспомнила, что она в свое время не захотела вникать в детали, и пожалела о том, что так поступила. Ей нужно было найти себе оправдание, хотя она и знала, что вряд ли сумеет это сделать. Она оставила мать одну под натиском своего брата.

— Я тебе не говорила, чтобы ты продавала дом. На этом настаивал Сэм.

Одри показалась себе маленькой девочкой, пытающейся избежать наказания.

— Да, но я что-то не помню, чтобы ты высказала хотя бы одно возражение против того, что тогда происходило. Мы все были к этому так или иначе причастны. — Виолетта вдруг осознала, что невольно сказала сейчас то, чего ей, наверное, говорить не следовало, и попыталась исправиться еще до того, как Одри обидится. — Я хочу сказать, что, исходя из завещания твоего отца, мы все трое являлись владельцами дома. Так что решение о продаже «Виллоу-Хауса» принимала не я одна.

— А дядя Арчи не имел к этому никакого отношения.

— Именно так. Когда умерла Дженни, ее доля в наследстве перешла к твоему отцу, а когда умер и он, все унаследовали мы втроем: одна половина — мне, а вторая половина — тебе и Сэму. Однако твоя доля должна была бы вернуться в семью, если бы с тобой случилось что-нибудь еще до того, как у тебя появились бы дети. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду… Нужно было сохранить имущество внутри нашей семьи. Так что, как видишь, не я одна принимала решение.

— Ты права, я тогда не возражала против продажи дома, — печально кивнула Одри. — Я слишком долго прожила вдалеке от «Виллоу-Хауса» и считала, что когда-нибудь и у нас с Джоном появится что-нибудь подобное. В тот момент фамильный дом не имел для меня большого значения. Мне он был не нужен, и я за его судьбу не переживала.

— Ты думала, что Джон захочет уехать в глушь, чтобы жить неторопливой жизнью вдалеке от мегаполиса?

Виолетта изумленно уставилась на дочь.

— Но ведь… очень многие бизнесмены поступают именно так. Они работают в Лондоне, а живут в двух-трех часах езды от него. А то и дальше.

— Ну да. И ты полагала, что Джон захочет стать одним из таких бизнесменов. — Виолетта пристально посмотрела на нее. — Послушай, Одри, я не знаю, помнишь ли ты, что Джон был совсем не в восторге от выездов на природу. Он заставлял себя в них участвовать, потому что он — галантный джентльмен, никогда не позволяющий себе вести себя бестактно. Не то что твой брат, который, когда его приглашают на пикник, тут же в пренебрежительной форме отказывается. В душе Джон, по-видимому, не такой уж и джентльмен, но он все же всегда старался вести себя очень вежливо…

— Я это знаю, мама, знаю, — поспешно сказала Одри, стыдясь собственных заблуждений, — однако я думала, что все еще впереди и что Джону это когда-нибудь понравится. Большой город ведь утомляет. В нем все совсем не так, как в провинции! Когда у меня плохой день, в Лондоне он кажется еще более мрачным, чем на самом деле, и я прячусь в каком-нибудь — находящемся поблизости — пабе, пью там пиво и болтаю о всяких глупостях с Бекки и Джун. Мы делаем вид, что дела идут хорошо и что впереди у нас радужное будущее, однако в действительности мы все хотим примерно одного и того же — хотим, чтобы, когда мы возвращаемся домой, нас там кто-то ждал и чтобы этот кто-то спросил, как у нас прошел день, и предложил нам чашку горячего чая. И чтобы мы потом садились на диван и рассказывали этому кому-то о своих повседневных радостях и горестях.

— Когда ты возвращалась с работы, Джона никогда не бывало дома?

— В последнее время, после того как он устроился на новую работу — ну, и после связанных с ней изменений в его жизни, — он довольно часто приходил очень поздно, потому что, как он мне объяснял, ему приходилось то задерживаться допоздна, то ужинать с каким-нибудь большим начальником, то участвовать в корпоративном мероприятии. В этом, в общем-то, не было ничего необычного — ему ведь доверили очень ответственную должность…

— К чему он всю свою жизнь и стремился, — перебила дочь Виолетта.

Одри посмотрела на нее с таким видом, как будто узнала об этом последней.

— Да, именно так. А я… я не хотела на него давить… — Она на некоторое время замолчала, и Виолетта терпеливо дождалась, когда ее дочь снова заговорит. — Я боялась, что если начну артачиться и попытаюсь заставить его относиться к нашим отношениям более серьезно и взять на себя кое-какие обязательства, то… Не знаю. Мне почему-то кажется, что Джон как раз и дожидался, когда же я затрону эту тему. «Наши пути расходятся, Одри», — вот и все, что он мне сказал. По телефону. На следующий день, когда я вернулась с работы, он уже забрал все свои вещи и оставил мне дурацкую записку, в которой написал о том, что он всегда будет с большой благодарностью вспоминать о нашей с ним тесной дружбе. Как будто между нами никогда не было ничего, кроме дружбы. Самой что ни на есть обыкновенной дружбы. Столько лет прожить вместе с человеком — и вдруг он становится абсолютно чужим. Такого я от него не ожидала. Я думала, что Джону нужно время, чтобы адаптироваться к новой работе, что его новая должность будет отнимать у него все его время до тех пор, пока он не войдет в курс дела, и что затем все снова станет так, как было раньше, и что мы поженимся и создадим полноценную семью. Как видишь, ничего из этого не сбылось. Нет у меня ни семьи, ни детей, ни чашки чая, подаваемой мне любимым мужчиной, — в общем, ничего. Столько лет, проведенных в тени Джона, — и никакого результата.

— Я бы не сказала, что ты находилась исключительно в его тени. У тебя ведь была своя работа…

— Я не имею в виду работу. Я планировала свою жизнь, исходя из того, что у нас с ним будет одна жизнь на двоих. Прежде чем что-то сделать, я обязательно советовалась с ним, а он в большинстве случаев имел какие-то свои планы, в которых не было места для меня. Джон говорил, что все это из-за его работы, но мне кажется, что если у тебя есть близкий и любимый человек, твоя жизнь так или иначе связана с ним, и если ты хочешь что-то сделать, тебе хочется делать это вместе с ним. В последнее время я сидела по субботам и воскресеньям дома одна и даже брала на дом работу, которая была отнюдь не срочной. Я просто пыталась себя чем-то занять. Так что я тоже, как и он, работала, но субботы и воскресенья мне хотелось проводить с ним.

— А что делал по субботам и воскресеньям Джон?

— Иногда ему нужно было съездить на пару дней за границу, иногда — пообедать с каким-нибудь большим начальником, иногда — сходить на футбольный матч… Думаешь, мне многое об этом известно?! Я только знаю, что я его ни в чем не упрекала. Я не капала ему на мозги, а, наоборот, хотела, чтобы он чувствовал себя свободным и делал только то, что ему нравится.

— Знаешь, Одри, должны быть все-таки какие-то пределы. Когда два человека живут вместе, они оба должны чем-то жертвовать друг ради друга. Ты ведь, наверное, во многом себе отказывала.

— Я столько лет прожила вместе с Джоном, что теперь мне кажется, что вся моя жизнь определялась исключительно его интересами.

Виолетта на минуту-другую задумалась.

— И это очень плохо. Когда двое живут вместе, каждый из них должен чем-то жертвовать ради другого. В противном случае в отношениях возникает перекос и проигрывает всегда тот, кто жертвовал больше.

— Я это уже поняла, — с горечью сказала Одри.

— Ладно, что было, то прошло. Всегда есть что-то, что человек может обратить себе на пользу, какая-то возможность, которая у него в другой ситуации не появилась бы.

— Ах вот как?

— Ну, например, у тебя впереди еще целая жизнь, чтобы решить, чем ты будешь заниматься, чтобы найти себе работу, которая будет доставлять тебе удовольствие, и чтобы познакомиться с новыми людьми, с которыми бы ты в противном случае не познакомилась. Возможно, твоя судьба заключается совсем не в том, в чем ты думала. — Виолетта посмотрела на дочь так, как может посмотреть только мать. — Знаешь, Одри, жизнь ведь мудрее любого из нас, и она иногда подсказывает нам, куда идти. Да, подсказывает нам это в той или иной форме. Мы пытаемся продвигаться в определенном направлении, но у нас ничего не получается, жизнь наносит нам удар за ударом, и все наши усилия оказываются…

— Что ты хочешь этим сказать? — перебила ее Одри. — Что не нужно ни за что бороться, что нужно отказываться от того, что тебе нравится?

— Нет. Конечно же нет. Человек должен разобраться, что же ему необходимо на самом деле, и затем бороться за это, осознавая, что ему придется столкнуться со многими препятствиями и что может получиться так, что он не достигнет того, к чему стремился, — или, по крайней мере, не достигнет этого в том виде, в каком хотелось, и тогда, когда хотелось. Однако если человек не может чего-то достичь, это отнюдь не означает, что он должен перестать желать этого хотя бы втайне. Взять и поставить на своей мечте крест — так поступать не стоит. Если ты хотела создать семью, а Джон не хотел — поскольку у него имелись другие приоритеты, — тебе следовало своевременно это осознать. Попытки наладить отношения с тем, кто не разделяет твоих планов на будущее, не принесут тебе ничего, кроме горя и разочарования. Ты это понимаешь? Жизнь всегда идет своим чередом, и она рано или поздно расставляет все на свои места. Ты не можешь ни свернуть со своей дороги, ни заставить кого-то идти по ней вместе с тобой.

Одри очень хорошо понимала то, о чем ей сейчас говорила мать. Вообще-то она поняла это уже давным-давно, но закрывала на все глаза.

— Я думала, что рано или поздно буду вознаграждена, что, если я его люблю и даю ему достаточно свободы, он в конце концов станет любить меня так же, как я люблю его.

— Это не любовь, Одри. В любви вознаграждений не бывает. В любви каждый дает другому то, что может дать, но при этом ему не следует надеяться получить что-то взамен. Если равноценной взаимности не получается, то следует разобраться, что в данном случае имеет значение, а что — нет. Ты вцепилась в Джона и забыла при этом о себе и о том, чем тебе самой хочется заниматься. Ты считала себя современной и независимой женщиной — женщиной, у которой есть работа и свободные, без каких-либо уз и обязательств, отношения с мужчиной. «Мы приходим и уходим, когда хотим, и нам не нужно давать друг другу никаких объяснений», — сказала ты, когда вы с Джоном начали жить вместе. А ведь на самом деле близким людям нужно давать друг другу объяснения. Каждый из нас смотрит на все, что происходит, своими глазами, и потому иногда необходимо, чтобы нам давали объяснения — для того, чтобы мы могли понять, как смотрят на происходящее другие люди. Тот, кто не объясняет свои поступки, попросту не хочет этого делать, а тот, кто не требует объяснений, попросту боится их услышать. Близкие люди не требуют друг у друга объяснений, Одри, — они дают их добровольно.

— Теперь это не важно. Что произошло, то произошло. Пути назад все равно уже нет.

Виолетта пристально посмотрела на дочь, пытаясь подавить охватывавшую ее душевную боль и чувствуя, что это ей вряд ли удастся.

— Мне хотелось бы, чтобы ты поверила: то, что с тобой произошло, в общем-то, самое лучшее, что могло с тобой произойти. Когда-нибудь ты осозна́ешь это сама — когда встретишь человека, рядом с которым осуществятся твои мечты…

— Мне уже надоело терпеливо ждать и надеяться, что будущее принесет мне то, в чем я нуждаюсь и чего у меня нет сейчас. Тебе не кажется, что в подобном ожидании есть что-то по-детски наивное?

— А может, ты нуждаешься совсем не в том, в чем, по твоему мнению, ты нуждаешься, и, может, ты не умеешь ценить того, что у тебя уже есть сейчас. Задумайся хотя бы на секунду о том, чего ты ни в коем случае не хотела бы потерять, и научись это ценить.

Одри прекрасно знала, чего она ни в коем случае не хотела бы потерять: она поняла это, стоя перед лабиринтом. Пытаясь подавить в себе желание расплакаться, она улыбнулась и слегка небрежным тоном — сказала:

— Ты права. Ты всегда права. — Одри старалась не встречаться взглядом с матерью. — А вот я, наверное, буду права, если скажу, что ты наверняка уже хочешь есть.

— И как ты об этом догадалась?! — воскликнула, засмеявшись, Виолетта. — А еще у меня ноет шея оттого, что я так долго задирала голову, рассматривая эти твои удивительные витражи, и болят глаза, потому что я напряженно всматривалась в детали изображений, о которых ты мне рассказывала. Однако больше всего меня мучает, конечно же, голод.

— Мне сейчас тоже хочется чего-нибудь вкусненького. — Одри закрыла глаза и села на скамье поудобнее. — Жареную утку в посыпанных корицей яблоках, с приправой из малины. — Девушка открыла глаза и, резко поднявшись со скамьи, добавила: — Наша туристическая поездка отнимает у нас много энергии, и нам нужно ее восполнить.

Виолетта, прежде чем встать, посмотрела на дочь и улыбнулась:

— И как ты потом будешь жить в Англии без таких вот жареных уток?

— Не переживай. Я знаю, где их раздобыть, — ответила, подмигивая, Одри.