Одинокие сердца

12

Как Одри ни хотелось убедить себя в обратном, она вынуждена была признать, что этот замок — одно из самых красивых и впечатляющих сооружений в долине реки Луары. Это был как раз тот замок, который она выбрала, сидя в своем кабинете в Лондоне, для проведения выставки работ художников-прерафаэлитов. Поскольку Одри пыталась оттянуть момент приезда в этот замок, они с матерью сначала посетили замок Амбуаз и впечатляющий Туринский собор, а также побродили по старинному городу, поедая на ходу мороженое. Однако сегодня не оставалось ничего другого, кроме как отправиться в Шенонсо — замок в стиле Ренессанс, с галереей, построенной на мосту через реку Шер. В этом замке когда-то жили Диана де Пуатье, Екатерина Медичи и Луиза Лотарингская (на ее комнату, стены и мебель которой были затянуты черными драпировками в знак траура по умершему супругу Луизы, Генриху III, Виолетта и Одри не преминули взглянуть).

Луиза Лотарингская превратила свою жизнь в траур из-за утраченной любви… Действительно ли она это сделала? Действительно ли Луиза Лотарингская была так сильно влюблена в своего супруга, что после его смерти решила всю оставшуюся жизнь пребывать в трауре? Если учесть, что освещение в те времена было не ахти каким, то легко себе представить, какой мрачной казалась эта комната в пасмурные зимние дни. Луиза Лотарингская пыталась запечатлеть свою боль на стенах: монограммы, слезы, капли крови, черепа и терновые венцы, напоминающие о страданиях Христа, — все это было нарисовано белой краской на черных деревянных панелях и на драпировках. И сама она, наверное, выглядела очень печально в своем белом одеянии — символизирующем траур у особ королевской крови — в этой комнате с черным потолком и черными стенами. Был ли ее поступок проявлением истинной боли или же это лишь женское тщеславие и кокетство? Как много могли бы рассказать стены и камни, если бы они умели говорить!.. Сколько тайн мы скрываем в уединенной комнате, когда нас никто не видит и когда нам не остается ничего другого, кроме как быть собой! Сколько мифов развеялось бы, если бы мы могли подглядеть через какое-нибудь отверстие за частной жизнью других людей!

Было бы наивно думать, что Луиза Лотарингская только то и делала, что мучилась и страдала. Любой человек время от времени оказывается в полном одиночестве в какой-нибудь комнате и становится тем, кем он является на самом деле, без масок, без дорогих или дешевых костюмов, без изощренных или простеньких украшений, без титулов, без званий, в изоляции от других людей, которые судят и навешивают ярлыки… В жизни случаются такие моменты, когда человек становится самим собой. Самим собой — и больше никем и ничем.

Время от времени в голову Одри вдруг ни с того ни с сего приходили подобные мысли. Кто она теперь? Она уволилась с работы, у нее пошла прахом личная жизнь, и ничего из того, что она планировала, в обозримом будущем теперь даже не просматривалось. Что стало с прежней Одри? Где она сейчас находится и что собой представляет? Сможет ли она пережить то, что с ней случилось?

Одри попыталась отогнать грустные мысли.

— Давай уйдем отсюда. Этот альков действует на меня угнетающе, — сказала она матери и направилась к выходу.

Виолетта с любопытством посмотрела на дочь и пошла вслед за ней.

— Пойдем в Большую галерею, — сказала Одри матери, когда они уже вышли в коридор. — После такого мрачного, давящего на психику помещения мне нужно немного свежего воздуха.

— Ты права, — сказала Виолетта. — Комната Луизы Лотарингской такая же мрачная, как испытанная ею боль… Впрочем, и так называемый «зеленый кабинет» Екатерины Медичи не вызывает у меня особой зависти, хотя и следует признать, что из него открывается восхитительный вид на реку. Она, в общем-то, выбрала себе неплохое место для работы.

Они вошли в Большую галерею. Солнечные лучи, попадающие сюда через открытые громадные окна, освещали бывший танцевальный зал, пол в котором был выложен плитами в виде скошенных шахматных клеток. Одри вдруг охватило бешенство из-за того, что она не смогла посмотреть подготовленную ею выставку и что результаты ее напряженной работы были присвоены другим человеком.

— В прошлом году я организовывала в этой галерее выставку работ художников-прерафаэлитов…

Виолетта молчала, позволяя дочери выговориться. Одри — шутливым тоном, который, однако, не скрывал охватившего ее негодования, — продолжала:

— Мне дали четыре дня, чтобы выбрать подходящее для выставки место, но этих четырех дней мне не хватило. Когда я вернулась в Лондон, то уселась в своем кабинете, взяла в руки путеводитель и путевые заметки и еще раз перебрала в памяти те места, которые посетила, и те, которые мне посетить не удалось. Вот тогда-то я и прониклась любовью к этой романтической долине. А еще мне захотелось побывать тут вместе с Джоном…

Одри замолчала, пытаясь понять, какое действие произвели на нее саму эти слова, которых она еще никогда не произносила вслух. Она тут же осознала, что не так уж и трудно примириться с тем, что она и Джон уже никогда не будут вместе. У нее возникло ощущение, как будто с ее плеч начал сваливаться груз, от которого она изнемогала и задыхалась.

— Теперь же мне кажется, что на Джона подобные места не произвели бы абсолютно никакого впечатления. Тем не менее я считаю эту долину удивительной. Да, я считаю ее удивительной, хотя свое путешествие сюда я представляла совсем другим.

Произнося эти слова, Одри смотрела по сторонам, как будто ей хотелось охватить взглядом все, что находилось вокруг нее, и слиться с этой прекрасной местностью. Она так много раз видела ее в своем воображении, она так много раз мысленно посещала эти места (представляя себе, как она при этом радостно улыбается, как держит Джона за руку, сияя от счастья), что приезд сюда казался ей возвращением в хорошо знакомые и обожаемые ею места.

Мечты, мечты. Они с Джоном почти никогда не держались за руки… Чем она, Одри, занималась? Налаживала желанные для нее отношения с Джоном в своем воображении? Слеп тот, кто не хочет видеть, и она, Одри, была слепа.

— Мама, я… — Она запнулась. — Я еще не поблагодарила тебя… Я уже давно так не наслаждалась.

Виолетта взяла дочь за руку, а другой рукой обхватила за талию, заключая в объятия.

— Спасибо тебе, — сказала она, улыбаясь. — Летом в Бартон-он-де-Уотере, конечно, хорошо, но здесь — еще лучше. — Мать и дочь, медленно идя по галерее, посмотрели Друг Другу в глаза и улыбнулись. — Значит, у тебя украли твою выставку, да?

— Украли — не то слово. Я, можно сказать, сделала черную работу, и за это мне обещали дать карамельку. Однако в самый последний момент карамельку дали не мне, а другому. А я ведь уже собиралась покупать билет на самолет, который доставил бы меня сюда. Вот и все, что произошло» — ответила Одри шутливым тоном.

— Ну, если это все, что произошло, то произошло не так уж и много, — усмехнулась Виолетта. — А вот местечко ты выбрала и в самом деле замечательное. Могу представить себе дам, которых рисовали на своих картинах прерафаэлиты, — с длинными волнистыми волосами, в легких, из тонкой материи или же, наоборот, тяжелых, парчовых одеждах, с бледными лицами и тоскливым выражением глаз. А для картины «Офелия» пришелся бы весьма кстати звук журчащей под галереей речной воды[6]. — Виолетта вдруг и в самом деле поверила в то, что место для выставки ее дочь выбрала весьма и весьма удачное. — Да, я убеждена, что это отличное место для выставки. Самое что ни на есть подходящее. Ничего лучшего и не сыщешь.

Одри, улыбнувшись, с благодарностью посмотрела на мать, восхвалявшую ее выбор.

— То же самое подумала и я… после целой недели поисков, — сказала она, чувствуя, что не может сдержать улыбку. — Знаешь, мама, мне кажется, что тебе будет приятно взглянуть на близлежащие сады.

— Да, я в этом уверена. — Виолетта подошла к одному из открытых громадных окон. — Но пока что я хочу полюбоваться видом на реку и почувствовать себя Дианой де Пуатье, которая решила отдохнуть.