Одинокие сердца

19

— Я не понимаю, почему дедушка не позволил своей дочери получить университетское образование, а вот против моей учебы в университете возражать не стал. Да и папа почему-то был согласен с ним в обоих случаях.

Слова Одри отразились эхом от каменных плит парадной лестницы замка Шамбор, на которой она сейчас стояла вместе с матерью.

— Ну, это вполне объяснимо, — сказала Виолетта. — После того как у меня отняли твоего брата, я очень четко дала понять, что относительно тебя я уступать не намерена и что никакого вмешательства в твое воспитание не потерплю. Поскольку ты была не мальчиком, а девочкой, мне позволили воспитывать тебя так, как я считала правильным, хотя мне время от времени и приходилось выслушивать критические замечания на этот счет. Для твоего дедушки ты была, так сказать, «пропащим человеком» еще с самого раннего детства. Кроме того, тебе ведь предстояло рано или поздно выйти замуж, и тогда твоя фамилия была бы уже не Сеймур.

Эти слова вызвали у Одри негодование. Ее любимый дедушка — тот самый, с которым она ездила на конные прогулки, который учил ее ездить верхом, как настоящая представительница рода Сеймуров, и гордиться своим происхождением, который читал ей сказки, когда они сидели вдвоем в дождливый вечер у камина или когда она болела, — был, оказывается, совсем не таким, каким она его себе представляла. Одри прислонилась спиной к балюстраде и скрестила руки на груди.

— Мою тетю тоже вряд ли можно было назвать настоящей представительницей рода Сеймуров, — мрачно сказала она.

— Да, но с ней все было совсем по-другому. Она ведь была его дочерью. Кроме того, применительно к тебе имело значение не только мнение твоего дедушки. Твоему отцу тоже пришлось высказаться.

Виолетте вспомнился разговор, состоявшийся у нее с Сэмюелем много лет назад. Она все еще не забыла о разочаровании, охватившем ее тогда, когда она поняла: ее супруг хотя и является более прогрессивным, обаятельным и приятным в общении человеком, чем его отец, но, тем не менее, во многом разделяет патриархальные и заскорузлые взгляды Теобальда… Разговор этот состоялся в то время, когда Сэм был очень маленьким и его еще не отправили в школу-интернат Святого Михаила. Виолетта не помнила, в связи с чем они с Сэмюелем вдруг заговорили о Дженни — возможно, поводом для этого послужил какой-то пренебрежительный комментарий Сэмюеля о том, чем занимается Дженни, когда она находится вне дома.

Виолетта имела лишь поверхностное представление о том, что делала Дженни, когда она куда-то уходила из дома по утрам. Иногда Дженни возвращалась с новой прической (значит, посещала парикмахерскую), иногда — с множеством покупок (стало быть, ходила по магазинам). Ей нравилось заниматься рукоделием, и она очень часто мастерила различные украшения для деревянных рамок, вставляла картины в подобранные ею изящные рамки или рисовала на сундучках изысканные цветы. Она частенько сидела по вечерам в садовой беседке — до тех пор, пока не становилось слишком темно и она уже не могла работать. Бывало, она говорила, что идет покупать деревянные рамки и лак для них, однако у нее почему-то уходило на это целых полдня, а потому Виолетта Думала, что на самом деле Дженни что-то где-то тайком писала или читала. Дома ее, правда, никогда не видели с книгой в руках, хотя всем и было известно, что она, запершись в своей комнате, часто что-то читает. Как это ни странно, со стороны казалось, что она стыдится своего пристрастия.

Виолетта иногда слышала, как о том, чем обычно занималась Дженни, отзывались, как о «женских делах». Это ей очень не нравилось, потому что «мужские дела» выставлялись как нечто очень важное и серьезное, а вот «женские дела» считались пустыми развлечениями — так, лишь бы чем-нибудь себя занять. Поэтому, когда Дженни по утрам уходила за покупками, Сэмюель насмешливо ворчал, что его сестра опять отправилась бродить по магазинам — то есть, как говорил Сэмюель, «заниматься тем, что очень нравится вам, женщинам, и чего мы, мужчины, терпеть не можем».

— Мне кажется, что ты ошибаешься относительно своей сестры, Сэмюель, — заявила как-то раз своему мужу Виолетта, которой уже надоело слушать подобные реплики. Она в этот момент направлялась в ванную, чтобы привести себя в порядок, потому что они с Сэмюелем собирались к знакомым — чете Фостеров — на ужин. — Я помню, что когда мы учились вместе с Дженни в школе, она все время что-то читала. Ты не можешь себе даже представить, с какой жадностью она глотала книги одну за другой.

— Да уж. Ведь вам, женщинам, очень нравятся сентиментальные романы, порождающие мечты о прекрасных принцах, готовых одарить вас своей любовью — после того, как преодолеют разделяющие вас всевозможные препятствия, — заявил с сарказмом Сэмюель, стоя перед зеркалом и умелой рукой поправляя галстук. — Не знаю, кому первому пришло в голову написать подобный дурацкий роман… Или нет, знаю — какой-нибудь женщине. А кому же еще? — Сэмюель закончил возню с галстуком и самодовольно посмотрел на себя в зеркало.

У Виолетты патриархальные взгляды мужа вызвали бурю негодования. Она сердито уставилась на Сэмюеля, стоя у дверей ванной и — сама того не замечая — вдавливая зубья расчески себе в ладонь.

— В нашей школе не разрешали читать ни романы Барбары Картленд, ни вообще что-либо такое, что было бы на них похоже и могло бы вызвать у учениц романтические мечтания. В библиотеке имелись лишь произведения классиков. Твоя сестра прочла их все.

— Но это, похоже, не пошло ей на пользу, разве не так?

Сэмюель всегда тратил очень много времени на личную гигиену и уход за собственной внешностью. Он относился к числу людей, сильно переживающих из-за того, как они выглядят. В тот момент он, щедро смазав волосы гелем, усиленно их расчесывал.

— Это помогло бы Дженни, если бы ей позволили поступить в университет. Она хотела изучать английскую литературу. Не понимаю, что в этом плохого.

Виолетта — она уже находилась в ванной — с еле сдерживаемым гневом посмотрела на отражение Сэмюеля в висевшем на стене ванной зеркале: ее муж старательно укрощал расческой непослушную прядь волос.

На ужин к Фостерам в тот вечер были приглашены и Арчибальд с Дженни. Это был, в общем-то, не просто ужин, а неформальная деловая встреча. Женщины щеголяли друг перед другом модными платьями и драгоценностями, а мужчины тем временем, собравшись в библиотеке, обсуждали серьезные дела, пили коньяк и курили.

— Университет… Скажи мне, Виолетта, зачем женщине университетское образование, а? Чтобы потом работать секретаршей, да и то недолго — до замужества… Какой был бы прок Дженни от изучения английской литературы?.. Это создало бы ей одни лишь проблемы.

Сэмюель покачал головой с таким видом, как будто желание сестры изучать английскую литературу было абсолютно бессмысленной блажью, а затем снова принялся прихорашиваться.

— Дженни и сама что-то сочиняла.

Виолетте очень хотелось запустить в мужа цветочным горшком, но она все же решила ограничиться словесной перепалкой. Она вышла из ванной, еле сдерживая нарастающий гнев.

— Еще одно женское занятие, — фыркнул Сэмюель.

Последний раз прикоснувшись расческой к волосам, он стал рассматривать в зеркале результат своих усилий. Затем он, впервые за время разговора повернувшись к супруге лицом, добавил:

— Университет только испортил бы Дженни. Она привлекала бы к себе слишком много внимания со стороны однокурсников, и это ничем хорошим бы не закончилось.

Виолетта стала с разъяренным видом рыться в шкатулке с драгоценностями, пытаясь найти там серьги, подходящие к выбранному ею для сегодняшнего вечера ожерелью. Ей никогда не удавалось быстро найти то, что требовалось, а сейчас был еще и весьма неподходящий для поисков момент. Где же эти чертовы сережки?!

— Дженни никогда не была легкомысленной. Не понимаю, как ты вообще можешь такое говорить.

— Я знаю, что она не легкомысленная, — сказал Сэмюель с таким видом, будто он что-то втолковывал жене, а она притворялась, что ничего не понимает, — однако у нее слабый характер и романтический склад ума. Она бросилась бы в объятия любого, кто прочел бы ей «Сонеты с португальского»[9], катая ее вечером на лодке по реке. Дженни всегда была слишком мечтательной, слишком доверчивой, слишком романтичной. — Произнося эти слова, Сэмюель надевал наручные часы. — Поверь мне, Виолетта, самое лучшее, что могло произойти в жизни Дженни, — это встреча с таким человеком, как Арчи. Именно поэтому я тогда его сюда и притащил. Он — как раз тот тип мужчины, за которого кто угодно захотел бы выдать замуж свою младшую сестру.

— И что же это за особенный тип? — спросила Виолетта с досадой и гораздо более резко, чем ей хотелось бы.

Сэмюель пристально посмотрел на жену с таким видом, как будто хотел дать ей понять, что не потерпит сарказма.

— Мне казалось, что Арчи тебе нравится, — сказал он.

— Да, он мне нравится. Он замечательный человек. Меня, однако, раздражает предубежденное мнение, которое сложилось у тебя и у твоего отца относительно Дженни. — Виолетта стала ходить туда-сюда по комнате, сгребая в кучу все, что собиралась надеть в этот вечер. Она небрежно схватила платье, которое лежало — идеально отглаженное — на кровати, и начала надевать его через ноги. — Меня раздражает то, что у твоей сестры не было выбора, что вы не дали ей возможности проявить себя, не позволили самой решать свою судьбу. Все у вас было расписано наперед до мельчайших подробностей. Я представляю, как твой отец сказал тебе своим зычным голосом: «Сэм, сынок, найди у себя на факультете хорошего юношу — такого, который сделает из твоей сестры прекрасную жену…»

Виолетта, имитируя голос свекра, натягивала узкое платье и, чтобы делать это было легче, виляла бедрами.

Сэмюель с любопытством посмотрел на нее.

— Да, примерно так он мне и сказал, — произнес он шутливым тоном с лукавой улыбкой (у Виолетты возникло желание смести эту улыбку пощечиной), глядя, как жена сердито дергает за язычок застежки-молнии на платье. — Я тебе говорил, что ты очень красивая, когда сердишься?

— Ты не купишь меня подобными глупостями. Тебе прекрасно известно, что я их не переношу, — процедила сквозь зубы Виолетта, подходя к трельяжу, чтобы надеть украшения, выбранные ею для сегодняшнего вечера.

— Именно поэтому я их и говорю, — прошептал Сэмюель, подходя к жене и целуя ее в затылок. — Давай я тебе помогу, а то ты сломаешь замочек. — Взяв из ее рук ожерелье, он застегнул замочек одним четким движением — как будто всю свою жизнь только тем и занимался, что застегивал на женской шее ожерелье из брильянтов и сапфиров. — Видишь, как это просто? — Он улыбнулся и бросил взгляд на зеркало, в котором отражалась соблазнительная в своем негодовании, со сверкающими от гнева глазами Виолетта.

— Когда ты начинаешь разговаривать со мной покровительственным тоном, у меня появляется желание взять и взъерошить тебе твои причесанные волосы, — проворчала Виолетта, стараясь не поддаться чарам своего разодетого супруга.

Сэмюель отпрянул, делая вид, что испугался за свою прическу. Он знал, как заставить супругу улыбнуться. Подобные споры всегда заканчивались ничем, однако Виолетте время от времени приходилось в них ввязываться. Сэмюель, продолжая улыбаться, стал надевать на Виолетту остальные украшения.

— Ты сегодня просто красавица, — вдруг серьезным тоном сказал он.

Это, в общем-то, было очевидно, но Сэмюель знал, что, услышав от него эти слова, Виолетта позабудет об их споре и вся сияющая — пойдет на вечеринку к Фостерам. Лестное высказывание по поводу красоты женщины — самый лучший способ заставить ее поверить в себя и пойти решительной походкой и с высоко поднятым подбородком в самый центр заполненной гостями просторной гостиной. Сэмюель поцеловал жену в лоб.

— Ни за что на свете не стал бы портить сейчас твой макияж. С этим можно подождать до того момента, когда мы вернемся с вечеринки, — сказал он, а затем обхватил супругу за талию и с заискивающим видом приблизил лицо к ее шее, чтобы вдохнуть запах ее духов. — Хотя, конечно, такого рода мероприятия всегда длятся слишком долго, — хриплым и чувственным голосом прошептал он на ухо Виолетте.

— Вот в этом я с тобой полностью согласна, — ответила она, расплываясь в лукавой улыбке и делая вид, что поправляет торчащий из нагрудного кармана пиджака ее мужа платок. — Просто удивительно…

Сэмюель вопросительно поднял брови.

— Просто удивительно, на что становится способен мужчина, если ему угрожают взъерошить его волосы.

Сэмюель резко повернул Виолетту за талию и, слегка шлепнув по ягодицам, сказал:

— Ты пойдешь впереди, а то от вас, женщин, можно ожидать чего угодно.

— Твой отец был обаятельным, но уж очень консервативным человеком.

Виолетта несколько секунд помолчала, а затем продолжила:

— Думаю, он позволил тебе поступить в университет только потому, что в то время почти все девушки твоего круга шли учиться, и потому, что надеялся: там ты быстрее найдешь подходящего парня и выйдешь замуж. Ему никогда даже в голову не приходило, что у тебя будет серьезная работа. Поэтому он очень тобой гордился, когда ты сумела устроиться в музей. Этим ты, можно сказать, сразила его наповал. Он от тебя такого никак не ожидал.

Одри с большим трудом верила тому, что слышала. Виолетта, заложив руки за спину, начала спускаться по лестнице.

— Папа полагал, что мне от университета не будет никакой пользы? — с удивлением спросила Одри.

— Он думал, что учеба в университете для тебя — просто способ самоутверждения, что ты хочешь почувствовать себя взрослой, что потом ты все равно выйдешь замуж и отдашь предпочтение традиционной роли, уготованной в нашем обществе женщинам. — Виолетта притворилась, что внимательно разглядывает лестницу, спроектированную, как принято считать, самим Леонардо да Винчи. — Он частенько говорил, что независимость предполагает ответственность, а ответственность обычно вызывает сильное утомление — или, по крайней мере, рано или поздно наступает момент, когда она начинает давить слишком сильно. Твой отец придерживался мнения, что мы, женщины, смолоду пытаемся демонстрировать независимость, однако вскоре начинаем понимать, чем это чревато: за все в жизни нужно платить, — и он был уверен, что рано или поздно мы выбираем традиционную роль, уготованную женщине.

Одри никак не могла подыскать подходящих слов, чтобы хоть что-то ответить матери, а потому просто молча шла с разъяренным видом вслед за ней по лестнице.

— Я не… — наконец заговорила Одри. — Не могу поверить… Папа… Мама, ты не можешь себе даже представить, как… В школе и в университете я… я считала себя одной из немногих, кто вырос в благополучной семье… Я полагала…

— Думаю, ты вряд ли сможешь дать мне более-менее четкое определение, что такое благополучная семья.

Виолетта, остановившись, оглянулась на дочь.

— Мама, я знаю, что ты сейчас собираешься мне сказать. — Одри стояла на одной ступеньке с матерью. — Что во всех семьях есть свои проблемы. Однако наша семья была особенной, не такой, как все, — последнюю фразу Одри произнесла почти шепотом.

— Да, именно такой наша семья и была. — Виолетта снова зашагала вниз по ступенькам. — И это не так уж и плохо. А что тебя, собственно говоря, не устраивает? То, что твой отец был…

— Мачистом![10] — взорвалась Одри.

— Опять ты начала наклеивать ярлыки. — Виолетта, остановившись и подождав, когда Одри окажется с ней на одной ступеньке, посмотрела в глаза дочери. — А скажи-ка мне, какая разница между мачистом и феминисткой? — Виолетта с трудом сдерживала гнев, который вызывал у нее весь этот разговор. — Ты говоришь так, как будто тебя чем-то очень сильно обидели или сделали по отношению к тебе какую-нибудь гадость. Сэмюель был твоим отцом со всеми присущими ему недостатками и достоинствами, и, поверь мне, у него имелось и то, и другое. Он был сыном твоего дедушки, и об этом тоже не следует забывать. Его представления о семье и семейных традициях оставались, можно сказать, незыблемыми. Вот и все. Ты до недавних пор вообще этого не замечала, а сейчас вдруг ведешь себя так, как будто для тебя стало новостью то, что Земля круглая…

— И приплюснутая с полюсов, — машинально выпалила Одри, не задумываясь о том, что ее мать может не на шутку рассердиться.

Виолетта продолжала говорить с таким видом, будто ее никто не перебивал:

— Ты окончила университет и устроилась на работу, и при этом менталитет отца и деда никак не отразился на твоей жизни. Я позаботилась о том, чтобы этого не произошло.

После всего сказанного она тяжело задышала.

Одри, со своей стороны, уже начала кое-что понимать. Ее мать сделала все, что от нее зависело, чтобы ей позволили воспитать по крайней мере одного ее ребенка так, как она сама считала правильным, и этим ребенком стала она, Одри. Мать выступила в роли ангела-хранителя, защищавшего ее от всяческих напастей — в том числе и от вмешательства в процесс воспитания консервативно настроенного дедушки. Сэмюель был слишком загружен работой, и, кроме того, воспитание ребенка являлось женским делом — по крайней мере, до тех пор, пока этот ребенок не достигнет определенного возраста. Однако когда Сэмюель решил, что пришло время ограничить кое в чем свободу дочери, было уже слишком поздно: она почти поступила в университет, и ей предстояло жить довольно далеко от «Виллоу-Хауса». Сэмюель понадеялся на то, что Виолетта будет воспитывать их дочь так, как полагается… Но не тут-то было!

— Когда я поступила в университет, отец, наверное, сердился из-за того, что мне придется жить в одном помещении с другими девушками, да? — спросила Одри, хотя ответ на этот вопрос был для нее очевиден.

— И из-за этого тоже.

Можно было даже не спрашивать, какие ожесточенные споры разгорелись между родителями, когда она решила покинуть помещение, в котором жила со своими сокурсницами, и поселиться с Джоном. Но Одри все же спросила:

— Когда я начала жить вместе с Джоном, это вызвало у вас раздоры?

— Да, но не очень серьезные. Твой отец знал, что я все равно настою на своем. Мне повезло, что ты была девушкой, а не юношей, иначе с моим мнением никто не стал бы считаться.

— Да уж, меня это тоже радует… — мрачно сказала Одри. — Где, ты говорила, находится замок — тот, рядом с которым есть сад с редкими душистыми растениями?

Виолетта на несколько секунд задумалась.

— Château[11] Шамроль… — наконец вспомнила она. Затем, достав путеводитель, стала читать вслух: — Э-э… Замечательные сады в стиле Ренессанс… крытая аллея со стенами и потолком из виноградной лозы… павильон с видом на замок… A-а, вот — участок земли с редкими ароматическими растениями, использовавшимися в шестнадцатом веке для приготовления лекарств и духов.

— Я уже представляю себе, как наши прапрабабушки-колдуньи впадали в страстную дрожь от одного лишь упоминания об этом саде.

Виолетта, не обратив внимания на слова дочери, продолжала читать:

— Кроме того, здесь есть музей, посвященный искусству изготовления духов и его развитию на протяжении нескольких столетий, а также имеются лаборатории парфюмеров и естествоиспытателей, коллекции флаконов и магазинчик сувениров.

Виолетта, оторвав взгляд от путеводителя, захлопнула его с таким видом, как будто уже прочла все, что хотела.

— Ну что ж, очень даже интересно. И в каком направлении нам нужно ехать?

Она снова открыла путеводитель.

— Э-э… Орлеан. Нам нужно ехать в направлении Орлеана. По-моему, по национальной автомагистрали номер сто пятьдесят два.

— Тогда поехали. Заодно там и поедим, да?

— Прекрасная мысль, но, если не возражаешь, давай поедим еще до того, как приедем в этот замок.

Одри — уже в который раз — удивилась жизненной силе матери и ее стремлению побывать в каких-то новых для нее местах, попробовать незнакомую еду и вообще, как говорится, жить на полную катушку. Разумеется, от пребывания в течение целого дня на открытом воздухе разыгрался аппетит не только у матери, но и у Одри, однако активность Виолетты во время этой поездки не переставала удивлять ее дочь. Если бы в этой поездке верховодила Одри, то они с матерью не посетили бы и половины тех мест, в которых побывали, и не отведали бы и половины тех блюд, которые они — благодаря неутомимому любопытству матери — попробовали. Одри приходилось признать, что благодаря Виолетте она открыла для себя этот уголок Франции, о котором раньше у нее имелось весьма ограниченное представление и в котором можно было обнаружить гораздо больше интересного, чем она могла себе представить. Одри мысленно упрекнула себя в том, что пыталась использовать долину реки Луары лишь как декорации для своих романтических грез — не более того. При таком подходе она не увидела бы и половины красот, открывающихся перед ее глазами, а вот благодаря проникновенным словам матери она начинала смотреть на все другими глазами. Каждый день ей предоставлялась возможность испытать блаженство — пусть даже всего лишь на миг, — и открыть восхитительные моменты. Она то слушала загадочный шелест листвы, то наслаждалась отдыхом на берегу бурной и весело журчащей речки, то любовалась долиной, простиравшейся перед ее взором и казавшейся под лучами солнца полной жизни и самых ярких красок. В любой из таких моментов Одри испытывала умиротворение, чувствовала радость, восторг и твердое намерение не упустить ни один из этих моментов из-за собственной невнимательности. У нее возникало ощущение, что раньше она, чтобы увидеть мир и восхититься им, использовала чужие глаза, вместо того, чтобы смотреть своими собственными. Здесь же она могла увидеть все вокруг именно своими глазами — нужно было только захотеть это сделать.