Одинокие сердца

33

Виолетта и Арчибальд внимательно выслушали рассказ Сэма. Слова, прозвучавшие из его уст, окончательно подтвердили их подозрения. Сэм раскаивался в том, что совершил, но при этом отнюдь не чувствовал себя подавленным. Будучи по своей природе человеком расчетливым и расторопным, он уже дистанцировался от всего того, что произошло, и теперь размышлял над тем, что в подобной ситуации можно сделать. У него не было времени на слезы и сетования. Сэм изложил факты в хронологическом порядке, коротко и ясно. Он говорил без эмоций — как будто все происшедшее касалось не его лично, а какого-то очередного клиента. Усевшись в кресло и положив руки на подлокотники, он — с ослабленным узлом галстука и со слегка взъерошенной шевелюрой — вел себя раскованно, а его мозг работал с лихорадочной быстротой.

— Я подумал, что ты будешь представлять мои интересы, если дело дойдет до суда.

Эти слова были адресованы Арчибальду, который слушал Сэма внимательно и с абсолютно бесстрастным лицом.

— До суда дело, скорее всего, не дойдет, но я в случае чего согласен представлять твои интересы. А у тебя есть что им противопоставить?

Ну конечно, у Сэма было что им противопоставить: он мог обвинить Салливана, Кроуфорда и Лонингема в мошенничестве. А еще он был уверен в том, что архитектурная студия, в которой работает Сесл Эркшайн, — «Сансет проджектс» — предъявит им иск по поводу нарушения договорных обязательств. Так что Салливан, Кроуфорд и Лонингем наверняка согласятся вернуть дом его прежним хозяевам и получить уплаченные за него деньги обратно.

Одри молча сидела в кресле, и никто не обращал на нее внимания — как будто ее здесь не было. Ей казалось, что ею пренебрегают, однако сейчас был не самый подходящий момент для того, чтобы выражать недовольство. Лучше всего было просто смотреть и слушать.

Сэм поднялся с кресла и начал ходить взад-вперед по комнате, засунув руки в карманы и о чем-то задумавшись. Из раздумий его вывела Виолетта.

— Да, кстати, Сэм… — Она попыталась подыскать подходящие слова. — Я сегодня разговаривала по телефону с Алисон и…

— Алисон! — с усталым видом воскликнул Сэм, качая головой. — Я, похоже, почти забыл о самой последней из своих проблем. — Он впервые за весь вечер улыбнулся. — Она предъявила мне иск о расторжении брака и разделе имущества, — сказал он таким беспечным тоном, как будто сообщал матери, что его жена записалась в кружок рисования.

Эта новость, однако, никого особенно не удивила.

— Ага. Именно это она, наверное, и праздновала, сидя в ванне, — сказала Виолетта, чтобы хоть что-то сказать.

— Мне не хочется об этом разговаривать. — Сэм решительным жестом отмел реплику матери и, снова сев в кресло, взял со стоявшего рядом столика бокал с виски. — Мне сейчас необходима особая ясность мышления, и я не желаю забивать себе голову не очень важными мыслями. Если Алисон хочет со мной развестись, то я не возражаю. Мне ее обвинить практически не в чем.

— А чем ты теперь собираешься заниматься? И что будет с детьми?

Виолетту удивила беспечность, с которой ее сын относился к предстоящему разводу.

— Я буду заниматься тем, чем мне всегда нравилось заниматься, тем более что теперь для этого представилась хорошая возможность. — Сэм сидел в кресле, держа бокал с виски обеими руками и слегка наклонившись вперед. — Я начну с нуля в маленьком городке неподалеку от Лондона — буду заниматься местными судебными делами. Больше я пока никаких планов строить не хочу. Что будет со мной в будущем, то пусть и будет. Я поработал в большом адвокатском бюро и считаю, что это совсем не то, чем мне хотелось бы заниматься всю оставшуюся жизнь. Уж слишком там все сложно. — Сэм говорил, глядя сквозь золотистое дно своего бокала в пол. Задумавшись на несколько секунд, он поднял голову и, ни на кого не глядя, продолжил: — Я уже даже и не помню, когда в последний раз спал всю ночь напролет — с вечера и до утра — и когда мне в последний раз удавалось спокойно выпить бокальчик и почитать утреннюю газетку. У меня ни на что не оставалось времени…

Собеседники Сэма молча смотрели, как он допивает виски. Он, казалось, расслабился после большого напряжения — как тетива лука после того, как ее натянули и затем отпустили, выстрелив в цель. Сэм, прожив уже немало лет на свете, наконец начал осознавать, что ему от жизни нужно. Поерзав в кресле и вздохнув, он вдруг повернулся к сестре и спросил:

— Ну а ты-то как поживаешь? Я слышал, что у Джона дела пошли резко в гору. Он вроде бы стал руководителем филиала транснациональной компании, в которой работает, да?

В гостиной воцарилось молчание, однако только Виолетта и Одри чувствовали напряженность момента. Одри, глубоко вздохнув и набравшись решимости, сказала:

— А ты хорошо информирован относительно Джона. — Она сидела, скрестив ноги и засунув ладони под бедра. — У вас там, в высшем свете, все друг о друге знают… Мы с Джоном расстались. А еще я уволилась из музея. — Вот тут уже все присутствующие ощутили напряженность момента. — Так что далеко не тебе одному придется начинать все сначала, — произнесла в заключение Одри, усмехаясь, так сказать, в знак солидарности одного неудачника по отношению к другому.

— Ты уже думала, чем теперь будешь заниматься?

В голосе Сэма слышалась озабоченность.

«Вечно он разговаривает со мной покровительственным тоном. Сам попал в переделку, но при этом интересуется, чем я буду заниматься».

— Да, — ответила Одри с уверенностью, которой у нее в действительности не было. — Когда я училась в университете, я писала и защищала дипломную работу, посвященную антиквариату и старинным декоративным стилям. Чем мне теперь хотелось бы заниматься — так это организовать какой-нибудь бизнес в данной области…

Виолетта смотрела на дочь, подперев подбородок ладонью и одновременно удивляясь и радуясь тому, что Одри наконец-то расшевелилась и уже пытается устраивать свою жизнь сама. Одри же, осмелев от внутренней силы, которую вдруг в себе ощутила, продолжала:

— Должна признать, что и мне продажа «Виллоу-Хауса» не принесла ничего хорошего. — Она на несколько секунд замолчала, как будто ей, чтобы говорить дальше, потребовалось быстренько проанализировать свои чувства. — Поначалу мне казалось, что этот дом не имеет для меня большого значения, но я ошибалась. Я пыталась самоустраниться от всей этой затеи, думая, что меня она не очень-то касается и что, в общем-то, это не мое дело. Теперь же я хочу вернуть наш дом, вернуть наше прошлое. Нам не следовало продавать «Виллоу-Хаус».

Все, кто находился в уютной гостиной «Роуз-Гарден», погрузились в размышления. Сейчас не было смысла упрекать себя и друг друга в том, что они натворили. Что было, то прошло. Сейчас им всем следовало сосредоточиться на том, как выкрутиться из сложившейся ситуации. В этом женщины полагались на Арчибальда и Сэма.

Одри положила руки на подлокотники кресла и, шумно вздохнув, сказала:

— Пойду-ка я поговорю с тетей Шарлоттой.

Одри с самого начала чувствовала себя здесь лишней — как будто все то, о чем сегодня говорилось по поводу «Виллоу-Хауса», должны были решить остальные присутствующие, но отнюдь не она. Лишь в конце разговора Одри вдруг осознала, что и она причастна ко всему этому. Теперь же, высказав то, что накопилось у нее на душе, она почувствовала настойчивое желание отсюда уйти.

Шарлотта вела себя очень тактично: даже не заглядывала в гостиную и все время находилась на кухне под предлогом того, что ей нужно переписать начисто кое-какие новые рецепты. Зайдя на кухню, Одри увидела, как тетя листает свои записи, то и дело поправляя сползающие с носа очки. Одри невольно подумала, что тетя почти никогда не хмурится и вообще не выражает никакого беспокойства, хотя Одри была уверена, что у нее имелось много проблем.

— Я пришла выпить чашечку чая, тетя Шарлотта.

Одри уселась с унылым видом за стол. Шарлотта расплылась в широкой улыбке и посмотрела на племянницу поверх очков.

— Тяжелый был день, да?

— Да. Такой тяжелый, что тянет на пару месяцев.

Шарлотта кивком головы показала на чайник.

— Налей себе чаю. Я его совсем недавно заварила.

Одри, послушно направившись к кухонному шкафу за чашкой, вдруг заговорила с решительным видом:

— Помнишь, как мы разговаривали в саду? Ты еще меня спросила, чем мне хочется заниматься. — Одри, уже держа чашку в руках, на несколько мгновений задумалась, а затем продолжила: — Я уже поняла чем. И поняла я это, честно говоря, еще в Шартрском соборе.

Шарлотта внимательно посмотрела на племянницу.

— Там передо мной промелькнула вся моя жизнь, и я увидела ее совсем другими, незатуманенными глазами, а затем, у тебя в саду, меня осенило. Я спросила себя, чем хочу заниматься, и ответ стал для меня очевиден: «Виллоу-Хаус». — Одри оглядывала кухню блестящими от волнения глазами, ни на чем не останавливаясь. — Потерять этот дом означало для меня потерять свое прошлое, и теперь я нуждаюсь в том, чтобы вернуться туда, чтобы заново обрести свои корни, вспомнить, кем я была, и больше не забывать об этом. В «Виллоу-Хаусе» полно замечательной старинной, прекрасно сохранившейся мебели. Вот этим я и хочу заняться.

Шарлотта не очень хорошо понимала, о чем сейчас говорила Одри, но решила ее не перебивать.

— Я хочу посвятить себя антиквариату, старинным и современным декоративным стилям, хочу разрабатывать дизайн интерьеров… — Одри посмотрела на тетю с таким выражением лица, которое та у своей племянницы еще не видела. — Вот чем я хочу заниматься!

— Прекрасно! Очень рада это слышать!

— Я снова буду вращаться в мире искусства. — Взгляд Одри стал мечтательным, словно она мысленно представляла себе то, о чем сейчас говорила. — Но уже совсем по-другому. — Она повернулась к тете и посмотрела ей в глаза — в первый раз с того момента, как начала говорить. — Я пока еще не представляю, что именно буду делать. — Девушка пожала плечами и хихикнула с таким видом, как будто только что совершила какую-то шалость. — Я лишь знаю, что хочу заниматься именно этим и что я знакома с людьми, которые могут мне помочь.

Тетя и племянница посмотрели друг на друга и улыбнулись. Одри стояла, прислонившись к холодильнику, а Шарлотта сидела за столом. Отхлебнув чая из чашки, Одри повернулась к окну и посмотрела — глазами, заблестевшими от подступивших слез — на уже погрузившийся в ночную темноту сад. Приятно, когда рядом с тобой находится человек, в общении с которым иногда можно обойтись и без слов.

Одри понимала, что ее ждет долгая бессонная ночь. Она ведь теперь была полна планов и надежд, и это не позволит ей уснуть. «А ведь все еще может закончиться очень плохо, может случиться так, что вернуть «Виллоу-Хаус» не удастся, — подумала она. — Впрочем, раз уж за это дело взялся дядя Арчи…»

Она показалась себе маленькой девочкой, верящей во всемогущество взрослых родственников — как будто те всегда могут добиться того, чего захотят. Ей очень хотелось, чтобы так оно и было… Но вдруг Одри пришла в голову мысль, что есть, наверное, множество людей, которые с радостью делают всевозможные пакости своим окружающим и всячески им мешают — просто так, из вредности, — и ее охватила дрожь.

— Тебе холодно?

Вопрос тети Шарлотты вывел Одри из задумчивости и заставил обернуться.

— Нет… Не холодно. Просто я подумала: это даже хорошо, что мы иногда не достигаем того, к чему стремимся.

Эти слова вырвались у Одри совершенно случайно, но при этом она осознала: все-таки хорошо, что Джона рядом с ней больше нет. Если бы они не расстались, она так и продолжала бы двигаться в никуда и никогда бы даже не попыталась сделать то, что позволило бы ей почувствовать себя по-настоящему счастливой. А еще она никогда бы не стала планировать свою жизнь, исходя прежде всего из собственных интересов, а не из интересов другого человека. Это, конечно, было для Одри слабым утешением — пока еще слабым, — однако она уже начинала смотреть на жизнь совсем другими глазами. Шарлотта прекрасно понимала, о чем говорит ей сейчас племянница.

— Было бы замечательно, если бы можно было учиться чему-то, не испытывая при этом страданий, однако страдания, по всей видимости, неизбежный спутник процесса познания. Они — то, чем приходится за знания расплачиваться. У китайцев есть поговорка, которая гласит: нужно быть очень осторожными со своими желаниями, чтобы они не дай бог не исполнились. — Тетя и племянница улыбнулись. Шарлотта поднялась и подошла к Одри. — Еще чашечку чая?