Я снова заколотила в окно изо всех сил и закричала: – Демариус! Демариус! Она здесь! Скажи Уайатту! Сделай же что-нибудь, черт возьми, задержи ее! Голос быстро сорвался.
Демариус упрямо стоял ко мне спиной и, хотя слышал, как я стучу в окно кулаком, слов не различил. Я судорожно закашлялась, скорчившись от спазмов и утирая выступившие слезы.
По горлу изнутри будто прошлись наждаком, каждый звук давался с трудом, боль ощущалась всюду – от носа до самых легких. Даже дышать было больно. Должно быть, я все-таки наглоталась дыма, несмотря на все меры предосторожности. Да и голос сорвала, но ничего не добилась.
Когда я наконец выпрямилась и снова поискала эту тварь в толпе, оказалось, что она как сквозь землю провалилась. Иначе и быть не могло: она полюбовалась делом своих рук, позлорадствовала, но задерживаться на пожаре не собиралась.
Слезы ярости и боли заструились по моим щекам, и я в бешенстве смахнула их. Не хватало еще, чтобы эта сука увидела, как я плачу. Такого удовольствия я ей ни за что не доставлю.
Я отыскала телефон и позвонила Уайатту.
Честно говоря, я и не ждала, что он мне ответит, и с каждой минутой злилась все сильнее, мечтая нажаловаться на него в социальную службу. Встав на сиденье на колени, я высматривала его в толпе и одновременно прижимала к уху телефон. Наконец я его увидела: возвышающийся над большинством мужчин, он слушал доклад начальника пожарной команды, с трудом перекрикивающего шум, и доставал телефон. Должно быть, переставил его на виброрежим, потому что в шуме звонок все равно не расслышать. Уайатт что-то сказал пожарному, проверил, кто звонит, открыл телефон, поднес к одному уху и заткнул пальцем другое.
– Потерпи еще немного! – гаркнул он в телефон.
Я открыла рот, чтобы выругаться, обвинить Уайатта в том, что он упустил преступницу, но поняла, что в трубке тихо. Ни единого шороха.
Пришлось набрать тот же номер еще раз. Никакого ответа. Я окончательно потеряла голос и забарабанила по микрофону ногтем, надеясь хоть таким способом привлечь внимание Уайатта. Нет, такой тихий стук он даже не заметит. В приступе досады я заколотила телефоном по стеклу.
Себе на заметку: мобильный телефон – штука непрочная.
Чертов аппарат рассыпался прямо у меня в руках, крышка отсека для батареек отскочила, передняя панель улетела на пол, где должна была и остаться – в этой машине я ничего не стану поднимать с пола. Посыпался какой-то мелкий электронный хлам. И больше я ничего не добилась.
Аг-р-р! Я увидела, как Уайатт закрывает телефон и убирает в карман на поясе. А в мою сторону даже не взглянул, гад.
Так, что там еще у меня в сумке? Нож – но резать обивку сиденья глупо, это может дорого обойтись мне: нетрудно догадаться, как относятся в полиции к порче казенного имущества. Значит, нож мне не поможет. Бумажник, чековая книжка, губная помада, салфетки, ручки, органайзер – он-то мне и нужен! Я вырвала страницу, схватила ручку и в неверном, мерцающем свете огня написала: «скажи Уайатту: она здесь. Я видела ее в толпе».
Записку я пристроила к окну и снова застучала в стекло. Но оказалось, я могу стучать хоть до посинения: Демариус смотрел в сторону с упорством под стать моему.
От ударов у меня заныл кулак. Если бы я не опасалась очередного сотрясения, то принялась бы биться в окно головой, но мне уже казалось, что я пытаюсь прошибить стену. Будь на мне туфли, я расколотила бы окно каблуком. Если уж не везет, то даже в мелочах.
Я отложила записку и подергала язычок металлической решетки, отделяющей заднее сиденье от передних, для полицейских. Но решетка держалась прочно – как и следовало ожидать, иначе ее давным-давно выломали бы люди посильнее меня. Так что даже тратить силы не стоило.
Делать было нечего. Я снова приложила записку к окну, прижала ее головой, закрыла глаза и стала ждать. Рано или поздно меня кто-нибудь выпустит, а заодно и узнает, какие все полицейские тупые задницы.
Про меня так прочно забыли, что эта психопатка могла бы подойти к машине с другой стороны и выстрелить в меня через стекло. Едва эта мысль пришла мне в голову, я выпрямилась и в панике огляделась, но психопатов нигде не заметила. Вернее, не увидела только ту, которая меня преследовала.
Кажется, у меня в сумочке завалялась жвачка – на случай «если зубная щетка недоступна». Я ощупью нашла сумку, в ней – жвачку, выдавила на ладонь одну подушечку и принялась жевать. Одновременно я выдрала из органайзера еще один лист и размашисто написала: «Забудь про Джаза и Салли: свадьбы не будет!» Тщательно разжеванную жвачку я разделила пополам и одной половинкой прилепила к окну первую записку, а второй – новую, про Джаза и Салли.
А потом сунула в рот еще одну подушечку и вырвала из органайзера новый лист.
На заднем, наклонном, стекле машины записка держалась плохо, поэтому мне понадобились обе половинки подушечки, чтобы прилепить ее. Эта записка гласила: «Говнюки».
В пачке было десять подушечек. Мне пригодились все.
Пока на меня никто не обращал внимания, я успела оклеить записками все заднее и оба боковых окна.
Через просвет, которых осталось не так уж много, я увидела, как один из патрульных озадаченно уставился на машину, потом толкнул в бок второго и указал на меня. Его жест заметили еще двое. Демариус тоже обернулся, хотя до тех пор старательно игнорировал мой стук и вопли – да, кричать я не переставала. Он усмехнулся, покачал головой, достал фонарик и направился к машине.
Я повернулась к нему спиной и скрестила руки. Черта с два я буду упрашивать его выпустить меня! Уже слишком поздно.
Демариус осветил фонариком мои записки – не все, а только две на боковом окне. Потом я услышала, как он ахнул, рывком распахнул дверцу, сорвал со жвачки записку про преследовательницу и снова захлопнул дверь. Даже если бы я попыталась запротестовать, он не услышал бы меня, потому что во весь опор понесся на розыски Уайатта.
Ничем не занятое место на боковом окне выглядело эстетически неприятно, Я знала, чем его заполнить, написала еще одну записку и приклеила ее к стеклу тем же огрызком жвачки, на котором держался предыдущий лист, – жвачка еще не успела высохнуть. Ну и прекрасно, потому что снова совать ее в рот я бы не рискнула.
Я не стала высматривать в толпе Уайатта, чтобы увидеть его реакцию. Какое мне до нее дело, если уже слишком поздно? Неизвестная давно ускользнула, а я настолько зла, что у меня даже слов нет.
Заметив, что к машине приближается мрачный Уайатт, я передвинулась в середину сиденья, закуталась в одеяло и устремила взгляд перед собой.
Он подошел слева, открыл дверь, а я отодвинулась подальше, к правой двери. Уайатт наклонился и отрывисто спросил:
– Ты уверена? Описать ее сможешь? Где она была?
В ответ хотелось выпалить слишком многое – к примеру, спросить, теперь-то зачем беспокоиться, ведь психопатка давно исчезла, а все из-за него, Уайатта. Но я не стала даже пытаться, только снова схватилась за органайзер, яростно нацарапала «светлые волосы, кофта с капюшоном, была в толпе», вырвала страницу и резким движением протянула ему. Теперь искать ее абсолютно бесполезно, вряд ли она до сих пор торчит здесь, но обвинить меня в том, что я не помогаю следствию, Уайатт уже не сможет. А в том, что преступница сбежала, виноват только он, вот пусть и делает что хочет.
Порой остается радоваться лишь моральному превосходству.
Уайатт заглянул в записку, передал ее Демариусу и начал отдавать приказы. А дверь машины снова захлопнул!
Нет слов.