Я увидела Уайатта последним перед тем, как меня увезли на «скорой», и он же встретил меня, когда дверцы машины распахнули.
Он был таким хмурым, чужим и свирепым, причем одновременно, что я попыталась взять его за руку, пока меня выгружали.
– Я в полном порядке, – заверила я.
Если не считать сотрясения, со мной и вправду все хорошо. Я исцарапана, но жива. Мне хотелось держаться бодро, чтобы убедить его, а заодно вызвать восхищение и сочувствие, но мешала боль в голове, поэтому я постаралась вложить в голос всю искренность. Конечно, Уайатт мне не поверил.
Оказывается, после сотрясения нелегко продолжать извечную борьбу мужчины и женщины за превосходство. А Уайатт, вместо того чтобы расслабиться, совсем встревожился – я видела это по напряженному подбородку и стиснутым челюстям. Все-таки мужчины устроены неправильно.
Я собралась с силами.
– Это ты виноват, – старательно изображая возмущение, объявила я.
Уайатт шагал рядом с носилками и держал меня за руку. Услышав обвинение, он прищурился и взглянул на меня.
– Я?
– Если бы не твой дурацкий последний срок, сегодня я не поехала бы за покупками. Если бы ты ценил мое мнение, я ходила бы по магазинам днем, как все нормальные люди. Но нет, ты предъявил мне ультиматум, вот мне и пришлось удирать от какой-то взбесившейся психопатки на «бьюике».
Глаза Уайатта превратились в узкие щелки. Но к моему облегчению, выражение лица было уже не таким мрачным. Видно, сообразил: раз мне хватает сил кипятиться, значит, ничего страшного не случилось.
– А если бы ты сама справилась с таким простым делом, как организация свадьбы, я не стал бы вмешиваться, – парировал он, проявляя возмутительное пренебрежение к тысячам мелочей, из которых складывается свадьба.
– С простым делом? – ахнула я. – С простым? Это свадьба-то простое дело? Запустить космический «шаттл» – да, это просто. И квантовая физика – тоже просто. А планирование свадьбы – вроде подготовки к войне…
– Уместное сравнение, – проворчал Уайатт себе под нос, но я услышала.
Я выдернула руку из его пальцев. Иногда так и тянет влепить ему пощечину.
Дуайт, который толкал каталку, рассмеялся. Дуэйн был гораздо вежливее.
– Я не хочу, чтобы вы меня везли, – сказала я. – Пусть лучше Дуэйн. Где он?
– Занимается бумагами, собирает ваши вещи и все такое, – равнодушно отозвался Дуайт, не собираясь отходить от каталки.
Сегодня был определенно не мой вечер, но, услышав, что моими вещами занимается Дуэйн, я взволнованно приподнялась. Вот вам доказательство, что у меня и вправду болела голова: если бы не головная боль, я бы вспомнила про покупки гораздо раньше, особенно про новенькие туфли.
– А мои туфли у него?
– Туфли на тебе, – сказал Уайатт, быстро переглянувшись с Дуайтом и словно спрашивая, не тронулась ли я рассудком.
– Я в своем уме, я имела в виду новые туфли. Которые купила сегодня.
Пока я объясняла, Дуайт вкатил меня в кабинку приемного покоя. Следом явился Дуэйн, нагруженный блокнотами, бумагами, моей сумочкой и пакетами с покупками. Я высмотрела среди них пакет с эмблемой магазина, в котором купила туфли, и вздохнула с облегчением. Значит, они не пропали. Затем за дело взялись медики: Уайатта выставили, Дуэйн и Дуайт принялись излагать подробности моего состояния, которые в точности совпадали с моими оценками. Потом их обоих тоже выгнали, шторку задвинули, а меня раздели. Больничный персонал обошелся с моей одеждой так, что больно было смотреть, хотя я и понимала, что это необходимо. Еще неизвестно, что со мной, не считается даже то, что я в сознании, значит, чем быстрее и эффективнее мне окажут помощь, тем лучше.
И все-таки так обидно было смотреть, как мой лифчик разрезали одним равнодушным щелчком огромных ножниц! Свое белье я обожаю. Этот лифчик был роскошного цвета мокко, весь в мелких цветочках по атласной ткани, с крошечными жемчужинками посередине. А теперь он пропал. Увидев его, я лишь вздохнула – он все равно безнадежно испорчен, потому что перепачкан кровью.
Честно говоря, на мне не осталось ни единого живого места: все тело было покрыто либо царапинами и синяками, либо кровью, либо всем сразу. Раны на голове все еще кровоточили. Я окинула взглядом сначала себя, потом кучу сваленной в угол одежды, которую вполне можно было снять, не заставляя меня поднимать голову, – изголовье каталки поднималось, а я могла привстать на локтях. Нет, из всей одежды можно было спасти разве что туфли. Черные брюки-карго с многочисленными карманами на липучках разрезали и разорвали в нескольких местах – такие широкие дыры уже не зашить, а ведь сестры просто могли стащить их с ног. Мои голые ноги покрывала грязь, смешанная с кровью, подтверждая, что не напрасно я боялась антисанитарных условий парковки. Словом, я вся была в крови и в грязи. И выглядела плачевно, отчего сразу впала в депрессию, тем более что пришлось показаться в таком виде Уайатту.
– Душераздирающее зрелище, – скорбно выговорила я.
– Да нет, ничего, – ответила одна из сестер. – Выглядит страшнее, чем есть на самом деле. Но от этого вам не легче, верно?
Ее голос прозвучал резковато, хотя с сочувствием. Вернее, она пыталась посочувствовать, но от ее слов мне стало совсем тошно: значит, я выглядела именно так, как и боялась. Да, я тщеславна, а еще надо мной висит последний срок подготовки к свадьбе. Не хочу на свадебных фотографиях выглядеть как беженка из зоны военных действий. Эти снимки придется показывать моим детям, не хватало еще, чтобы они увидели меня такой же, как их отец.
А еще у меня начисто отсутствует «менталитет жертвы», поэтому мне до смерти надоело, что в меня стреляют и пытаются сбить машиной. Не хочу, чтобы Уайатт решил, будто мне нужна охрана. Нет уж, спасибо, я и сама могу за себя постоять, а наблюдать, как меня холят и лелеют, предпочитаю, когда я цела, здорова и в хорошей форме.
Меня как раз запихивали в больничный халат, когда вошел усталый врач «скорой», по-стариковски шаркая ногами. Он осмотрел меня, выслушал сестер, проверил, как реагируют на свет зрачки, и отправил меня на компьютерную томографию головы и, кажется, на общий рентген. Убив на эти нудные и болезненные занятия несколько часов, я узнала, что мне придется остаться в больнице до утра: все врачи сошлись во мнении, что у меня сотрясение. Мои царапины и ссадины промыли, некоторые перевязали, почти всю кровь стерли. Она осталась лишь на волосах, которые слиплись сосульками и страшно раздражали меня. Худшее было еще впереди: мне подбрили волосы надо лбом и наложили на рану шов. Теперь придется несколько месяцев изощряться с прической. Наконец меня уложили в прохладную чистую постель, погасили свет, и я вздохнула с облегчением. Я уже говорила, что у меня все это время дико болела голова?
Уснуть мне не дали: Уайатт и вся моя семья расселись вокруг кровати, молча глядя на меня.
– Я ни в чем не виновата, – попыталась оправдаться я.
Даже не по себе стало: как будто я что-то натворила и теперь все близкие объединились против меня. Шона мрачно хмурилась, а я думала, что она всегда будет на моей стороне, что бы ни случилось. Впрочем, родню я понимала: если бы на Уайатта покушались бы так же часто, как на меня, я потребовала бы, чтобы он сменил работу, и увезла его в Монголию, подальше от опасности.
Мама поерзала. Она поджимала губы точно так же, как Уайатт, но потом переключилась в режим материнства, отошла к маленькой раковине и смочила салфетку. Приблизившись ко мне, она принялась осторожно смывать запекшуюся кровь, которую не заметили сестры. Мама не прочищала мне уши с тех пор, как я вышла из детского возраста, но ощущения остались прежними. Хорошо еще, что она не поплевывала на салфетку. Помните шутки насчет материнской слюны, якобы смывающей все – от жира до чернил? Так вот, это чистая правда. Давно пора запатентовать материнскую слюну и продавать ее как универсальный пятновыводитель. А вдруг ее уже продают? Мне же в голову не приходило прочитать состав пятновыводителя. Может, там и вправду есть материнская слюна.
Наконец Уайатт подал голос:
– Мы получим записи с камер наблюдения на стоянке и попробуем определить номер машины.
С моим будущим мужем я общаюсь достаточно давно, чтобы разобраться в некоторых тонкостях закона.
– Но ведь она меня не сбила. Она нажала на газ, а я увернулась. Так что она не сбила человека и сбежала с места происшествия, а скорее просто перепугалась и удрала.
– Она? – сразу встрепенулся Уайатт. – Ты ее видела? Узнала?
– Я могу сказать только, что за рулем сидела женщина, но знакомая или нет… – Я пожала бы плечами, если бы не старалась избегать резких движений. – Фары светили мне прямо в лицо. Но машину вела женщина, машина – «бьюик» последней модели. Фонари на парковке искажают цвета до неузнаваемости, но, похоже, это был светло-коричневый металлик.
– Насчет «бьюика» ты уверена?
– Ой, я тебя умоляю! – отозвалась я со всем пренебрежением, на какое была способна.
В чем, в чем, а в машинах я разбираюсь. Это у меня наследственное, от папы, потому что мама различает машины только по цветам, размерам да еще знает, что бывают пикапы. Марка и модель для нее пустые звуки.
– Если она говорит, что это был «бьюик», значит, так и есть, – вступился за меня папа, и Уайатт кивнул.
В другое время я бы разозлилась на то, что он поверил папиному слову после того, как усомнился в моем, но в тот момент я была не в себе, точнее, вне себя, но при этом не в себе физически и психически. Я обессилела, только не от боли, просто этот инцидент стал последней каплей. Сколько еще раз на меня будут покушаться, прежде чем вгонят в депрессию? Можно подумать, я специально мешаю кому-то жить. Да я даже чокнутым водителям не показываю палец – ведь неизвестно, приняли они лекарство или нет, прихватили с собой заряженный пистолет и не забыли ли дома мозги. Я устала, у меня все болит, я сейчас расплачусь.
Но плакать на виду у всех я не стала. Я не плакса, по крайней мере, не плачу напоказ. Могу, конечно, всплакнуть над мелодрамой или когда на футбольном стадионе играют «Звездно-полосатый флаг», но если несладко приходится лично мне, обычно сжимаю зубы и шагаю дальше. Жизнь не раз била меня, а слез не дождалась. Если я сейчас расплачусь, то все поймут, что мне себя жалко, а это ни к чему. Хватит и того, что я выгляжу немногим лучше трупа, распускать нюни ни за что не стану.
Если бы сейчас мне показали ту паршивку из «бьюика», я бы задушила ее своими руками.
– Поговорим об этом потом, – предложила мама. – Ей надо отдохнуть, а не переживать весь кошмар заново. Вы поезжайте домой, а я побуду с ней. Это приказ.
Уайатт ненавидит приказы, но маму иногда слушается.
– Я тоже останусь, – заявил он непререкаемым полицейским тоном.
Прикрыв глаза, я наблюдала за ними. В любое другое время перспектива схватки взбодрила бы меня, но сейчас мне хотелось только тишины и покоя.
– Не надо со мной оставаться. У всех завтра дела, так что поезжайте по домам. Со мной все хорошо, честное слово.
На заметку: «честное слово» обычно говорит тот, кто врет – как я сейчас.
– Мы останемся, – решил Уайатт, пропустив мимо ушей мое великодушное предложение и заверения. Меня обсуждали так беззастенчиво, что я невольно оглядела себя – мне вдруг показалось, что в палате меня нет. Ну вот, сначала пришлось целый час торчать на грязной стоянке, теряя надежду, что меня вообще когда-нибудь заметят, а теперь меня никто не слушает, хотя дар речи я вроде не утратила.
– Наверное, я стала невидимкой, – пробормотала я.
Папа похлопал меня по руке.
– Нет, просто все мы волнуемся, – негромко объяснил он, не купившись на мою браваду. Папа умеет вставить слово к месту и слишком близко к сердцу принимает все мои беды – может, потому, что я вылитая мама. Боюсь, что и Уайатт будет так же трястись надо мной. Все бы ничего, если бы мы уже прожили вместе тридцать с лишним лет, как мама с папой, но мы пока еще только притираемся друг к другу, избыток заботы лишает меня многих преимуществ и заставляет все время быть начеку. С другой стороны, умением беспокоиться за меня Уайатт выгодно отличается от моего бывшего мужа, Джейсона, который реагировал только на белокурую шевелюру и упругую попку – между прочим, собственную.
В Джейсоне есть что-то от игрушки-пружинки, которая гнется во все стороны; стоит представить, как он кубарем летит с лестницы, и губы сами растягиваются в усмешке.
Но вернемся в больничную палату. Мама быстренько положила конец спорам и отправила домой папу и сестер, потому что время близилось к двум часам ночи. Напряжение сказалось даже на маме с Уайаттом – у обоих под глазами появились темные круги, оба держались напряженно и все-таки выглядели лучше остальных, особенно меня.
Зашла медсестра – проверить, не сплю ли я, а если сплю, растолкать. Но будить меня не пришлось, медсестра померила мне давление, проверила пульс и вышла, жизнерадостно пообещав заглянуть еще раз через пару часов. Вот вам минус сотрясений: мало того, что зверски ноет голова, так еще и медицинский персонал не дает спокойно уснуть. Точнее, уснуть дает, но оставляет за собой право разбудить в любую минуту ради очередного осмотра и бессмысленных расспросов. Но к тому времени как заканчивается суета и ты начинаешь дремать, в палату вновь вваливается медсестра и все повторяется по новой. Словом, ночь предстояла длинная и беспокойная.
Уайатт предложил маме кресло, которое раскладывалось в узкую неудобную кушетку, и она без лишних слов согласилась, явно решив выспаться любой ценой. Для себя Уайатт придвинул поближе к моей кровати высокий стул для посетителей, сел и взял меня за руку, потянувшись через ограждение кровати. От этого жеста у меня сбивчиво застучало сердце, потому что я люблю его, а он умеет угадывать, когда мне особенно нужны маленькие и безмолвные знаки внимания.
– Если сможешь – поспи, – прошептал он.
– А ты?
– И я прикорну рядом. Я привык спать урывками и в неудобных позах.
Это правда, ведь он все-таки коп. Я сжала его пальцы и попыталась устроиться поудобнее, что было почти невозможно из-за ноющей головы и саднящих ссадин. Но едва я закрыла глаза, ко мне вернулось давнее умение засыпать где угодно и когда угодно.
Я проснулась в темноте: когда я задремала, Уайатт погасил неяркие лампы. Лежа неподвижно, я прислушивалась к размеренному дыханию двух спящих людей – мамы в ногах моей кровати и Уайатта справа. Эти звуки убаюкивали. Не знаю, сколько я проспала, но какая разница? Мне спешить некуда.
Головная боль и не думала утихать, но тошнота почти прошла. Мысленно я начала перебирать дела из списка самых необходимых: позвонить Линн и на пару дней передать под ее управление фитнес-клуб, попросить Шону полить мои цветы, договориться, чтобы пригнали со стоянки торгового центра мою машину. Видимо, я пошевелилась, потому что Уайатт мгновенно проснулся и потянулся к моей руке.
– Как ты? – шепнул он, чтобы не разбудить маму. – Ты проспала меньше часа.
– Да ничего, лежу и думаю, – еле слышно ответила я.
– О чем?
– О предстоящих делах.
– Ни о чем не беспокойся. Просто скажи, что надо сделать, и я сам справлюсь.
Я украдкой улыбнулась – впрочем, в темноте Уайатт все равно не смог бы разглядеть мою улыбку.
– Вот об этом я и думала. Пыталась вспомнить, что надо сделать.
Он тихонько фыркнул.
– Как я сразу не догадался.
Темнота придала мне смелости.
– А еще я не понимаю, как ты можешь видеть меня в крови и грязи и все-таки хотеть. – Я совсем понизила голос – ведь в двух шагах от нас лежала моя мама. Одним ухом я прислушивалась к ее дыханию: нет, по-прежнему ровное – значит, спит.
Уайатт молчал так долго, что меня снова начало подташнивать, как будто за минувший день мне не осточертела тошнота. Потом он ласково провел по моей руке пальцем.
– Я всегда хочу тебя. – Его страстный шепот как нельзя лучше подходил для темной комнаты. – Не важно, как ты выглядишь. Дело в тебе, а не в твоем теле, но если честно, меня заводят и твоя попка, и грудь, и аппетитные губы, и все остальное.
– А мои ножки? – поинтересовалась я.
Наконец-то мне полегчало! С каждой минутой мое состояние менялось к лучшему. Если Уайатту не наскучит разговор, через полчаса я выйду отсюда своим ходом.
Он приглушенно рассмеялся:
– Они тоже хороши. Особенно когда обнимают меня за талию.
– Тсс! – шикнула я. – Мама рядом.
– Она спит. – Он поднес мою руку к губам и прижался к ладони теплым и влажным поцелуем.
– Ага, жди и радуйся, – вдруг послышалось с кушетки.
Опомнившись, Уайатт расхохотался и ответил:
– Непременно, мэм.
Обожаю его. Разговор в темноте сразу поднял мне настроение, с души как будто свалился камень, потому что жалеть себя – тяжкий труд. Я пожала Уайатту руку и со счастливой улыбкой провалилась в сон. Ну и пусть болит голова! В остальном-то все хорошо.
Сон не продлился и десяти минут: в палату вломилась медсестра и включила свет, чтобы выяснить, сплю ли я. Так я и знала.