Патрициана. Книга третья (СИ)

ГЛАВА 6. Игры

Норен не знал, сколько ещё они лежали так, не двигаясь. За окном медленно угасал солнечный свет, а вставать по-прежнему не хотелось.

— Почему ты не любишь игры? — спросила энтари через какое-то время, когда комната уже погрузилась во мрак. Руки её по-прежнему рассеянно путешествовали по расслабленному телу убийцы.

Норен со свистом выдохнул.

— Это обязательно рассказывать?

— Да, мне это нужно.

Норен поймал странствующую по его телу кисть и сплёл свои пальцы с пальцами энтари, крепко сжимая горячую ладонь.

— Тогда я должен рассказать то, что ты не хочешь слышать, а я говорить. То, что никак не сблизит нас, Велена.

Рука патрицианы замерла, затем, высвободившись, легко погладила сжавшиеся теперь в кулак пальцы крылатого.

— Хорошо, — сказала она ровно, — расскажи мне о ней.

Но убийца молчал. Велена лишь чувствовала, как резко сжимаются и разжимаются его пальцы, впиваясь в ладонь.

— Как ты поняла, — сказал он, в конце концов, холодно и отстранённо, — я её заинтересовал, — Норен сделал ещё одну паузу, а затем продолжил, уже не прерываясь.

— Меня отделили от остальных рабов. Как я узнал потом — половину готовили для оргии в честь очередной победы. Другую — отправили прислуживать на кухне, на конюшне… в общем там, где их изуродованные лица не мозолили глаза энтари.

Позже она много раз говорила, что мне повезло, что я обязан ей и должен благодарить. И… самое страшное… Впрочем, об этом потом.

Чем я приглянулся ей? Не имею представления. Среди нас были те, кто гораздо красивее. Но эта энтари сделала выбор — и никто не желал её злить.

Меня отвели к стене и усадили там, заставляя дождаться окончания смотра. Затем двое мускулистых эфиопов подняли меня за локти и потащили к другому выходу из зала, где мы находились. Меня провели чередой ослепительных комнат и вывели в парк. Солнце, которого я не видел много недель, ударило в глаза, и я вмиг ослеп, а они всё вели и вели меня. Затем был толчок в спину. Я почувствовал, что падаю, и понял, что оказался в воде — со связанными руками, лишённый сил и не видящий ничего вокруг. Я барахтался как котёнок, зачем-то пытаясь выбраться наружу, хотя умереть там было бы гораздо проще. И всё же мне не удалось ни то, ни другое. Мои плечи снова сжали сильные руки и вытащили на воздух — оказалось, меня всего лишь пытались отмыть.

Затем потащили дальше, зрение медленно возвращалось, но видеть по-настоящему я стал только тогда, когда меня завели уже в другое помещение, и, бросив на пол, оставили в одиночестве блаженного полумрака.

Голова по-прежнему кружилась так, что я боялся подняться в полный рост. Привычный голод мучил желудок. Руки казались такими слабыми, что будто бы не принадлежали мне. Это всё оправдания, как ты понимаешь. Оправдания тому, что я не убил его сразу.

Я разглядывал место, в котором оказался, но никак не мог расставить всё по местам, увидеть пути для побега, оружие… Голова работала с трудом. Там была огромная роскошная постель, какой я никогда не видел, множество бесполезных столиков и комодов… и на всех стенах — зеркала. Большие и маленькие, в изысканных рамах из золота и красного дерева.

Когда она показалась на пороге, я всё ещё сидел на полу, не решаясь что-либо делать. Я даже не заметил момента, когда дверь открылась.

Её рука легла мне на затылок, я дёрнулся, вырываясь — но от этого стало только хуже. Теперь её ладонь обхватила моё горло, и она слабо приподняла меня, прижимая к комоду, но всё ещё не давая встать — моё лицо оказалось где-то на уровне её живота, подбородок — вздёрнут вверх. Сам я смотрел на картину, равной которой не видел, быть может, даже до войны. Каскад золотых волос, ниспадающий на тонкий бархат голубого камзола. Такие же голубые, яркие как небо глаза с золотыми ресницами.

— Игрушка, — сказала она медленно и отпустила моё горло, отчего я тут же осел на пол. — А я про тебя и забыла, — голос её походил на перезвон колокольчиков или даже льдинок зимой. — Скажи-ка, ты умеешь развлекать?

Я молчал. Как молчал все эти годы. Хотя эта энтари не походила ни на одного из тех, кого я видел раньше. Ненавидеть её было трудно, потому что от одного её присутствия тело обволакивала волна спокойствия.

Высокий сапог, такой же изящный, как и его владелеца, ткнулся мне в грудь.

— Проверим, — предложила она, легко улыбнувшись, — ну-ка, почисть.

Норен усмехнулся.

— Велена, я думаю, ты догадываешься, что я сделал, — продолжил он. — Я рванул этот чёртов сапог на себя изо всех оставшихся сил. Энтари, похоже, не ожидала такого поворота. Она поскользнулась и завалилась на спину, а я, не думая, бросился на неё, вырвал короткий клинок из ножен у её бедра и рванулся ещё дальше вперёд.

Металл уже почти касался её шеи, когда я остановился, будто руку мою удерживали на месте. Вот только меня никто не держал. Разве что удивлённый взгляд голубых глаз.

Клинок медленно выскользнул из моих рук.

Я ждал наказания. Но наказания… не было. Уверенные руки спокойно отбросили меня в сторону. Энтари встала и отряхнула камзол.

Я всё ещё лежал на полу. На грудь мне опустился всё тот же сапог.

— Всё будет просто, — сказала она. — Ты научишься мне подчиняться. Ты будешь чистить мою обувь языком, на коленях ожидать моего возвращения. И вот ещё что, — она развела в стороны полы камзола, — с моим братом ты уже познакомился, — она огладила большим пальцем пустующие ножны, — теперь познакомься с моей сестрой.

Она сняла с пояса плеть с рукоятью, переплетённой шёлком, и, присев — весь вес её тела теперь давил на мою грудь — поднесла её к моему лицу.

— Она может быть ласковой. Может быть жестокой. Но тебе придётся её полюбить.

Норен замолчал. Они с патрицианой лежали рядом, но не соприкасались сейчас даже кончиками пальцев. Велена тоже молчала и не шевелилась.

— Так вот, Велена, самое страшное, что она оказалась права.

Как ты поняла, Хозяйка любила играть. Она не слишком любила боль — по крайней мере, боли я не запомнил. Но ей нравилось видеть, как я стою на коленях у её ног и прошу… не важно о чём. Она просто любила, когда её просили.

Она запретила мне подниматься с колен — да я и вряд ли мог бы это сделать. Она по-прежнему почти не кормила меня.

Если ты спросишь, почему я подчинялся — я не смогу объяснить. Вначале была ненависть — но она каждый раз разбивалась о её взгляд. Потом… мне стало казаться, что всё происходит так, как должно. Я снова выполнял приказы, пусть это больше не были приказы старейшин. Мир был прост, и центром его стала украшенная шёлком рукоять плети.

Она выворачивала меня наизнанку. Две вещи я запомнил с тех пор — унижение и желание. Две ли? Они слились в одно, в две грани одного клинка. В два конца одной цепи. Она тянула то за один, то за другой. А я…

Норен надолго замолчал, вспоминая.

— Уверен, ты ожидала услышать про пытки, порки и грязь. Но в этом всё дело — грязи не было, а боль не имела значения. Не знаю, что стало бы, если бы всё продолжало идти своим чередом. Я ненавидел её — но эта ненависть свернулась змеёй в моей груди, как… — он поперхнулся.

— Как и сейчас, — глухо произнесла Велена.

Норен закрыл глаза. Как никогда он был рад той тьме, что отделяла его от госпожи.

— Однажды я ей надоел. И я снова оказался в подвале. Только теперь уже я не был военнопленным, и все знали, к чему меня применить. Я не хочу говорить о том, что было потом — потом были боль, унижение и непроходящая ненависть. Но они не имели значения. В моей жизни появился свет — свет, который я мог видеть только с колен, но который светил только для меня. Свет появился — и погас. Наверно, это довело меня в тот вечер, когда я попал в дом Флавиев в третий раз.

— Ты хотел вернуться к ней? — спросила Велена холодно.

Норен сжал кулак.

— Я мечтал. Я не видел другого мира. И я ненавидел её. У меня, наконец, появился повод ненавидеть энтари, ненавидеть холёные лица и извращённый ум. И плети, которые вы носите у пояса. А заодно ненавидеть себя, неудачный экземпляр генной селекции. Разве мог катар-талах встать на колени? По доброй воле, когда ещё мог стоять. Не этому нас учили. Нам рисовали образы гордых и сильных воинов древности.

Велена медленно коснулась плеча Норена одними лишь кончиками пальцев. Убийца не отстранился, но Велена и сама не хотела большего.

— Это действие руны. Не знаю точно какой, но твоя хозяйка была из четырнадцати. Каждая руна по-своему действует на разум клиента. Плутон вызывает чувство страха, Юнона — чувство родства…

Норен резко развернулся, пытаясь в темноте разглядеть лицо патрицианы.

— Но я победил страх, Хейд. Разве не так?

Велена не ответила. Норен тоже не желал продолжать. Он встал и подошёл к окну, где за пеленой перистых облаков едва виднелся расплывчатый силуэт луны. Он стоял, ссутулившись, как тогда, на арене, только теперь вместо посоха руки его сжимали собственное тело.

— Это нужно было рассказать, — сказал он спокойно, — чтобы ты знала, что ты держишь рядом с собой. Ты пытаешься сделать из меня равного… конечно, я этого хочу. Я больше всего на свете хочу стать тем, кого воспитали крылатые. Но всё гораздо проще. И та хозяйка была умнее. Ей не потребовались годы. Только сапог и плеть.

Велена тоже встала, но приблизиться не торопилась. Она бы соврала, сказав, что услышанное не перевернуло её мир с ног на голову. А впрочем…

Патрициана взяла со стола бутыль вина, наполнила два бокала и, подойдя к окну, протянула один Норэну.

Убийца стоял, не двигаясь, несколько секунд и смотрел, как плескаются волны о песчаный берег за окном. Смотреть на патрициану было невыносимо. И всё же он протянул руку и принял бокал.

— Я должна перестать любить тебя? — спросила Хейд. — Я знала, что ты был с другими.

— Ты не знала, что я подчинялся другим.

— Верно, — Велена глотнула вина, улавливая мгновение, чтобы совладать с голосом, — не знала.

Она помолчала.

— Тебе это всё ещё нравится?

Норен резко повернул к ней голову и несколько секунд смотрел на патрициану почерневшими глазами.

— Я ненавижу игры, — повторил он.

Велена залпом осушила бокал и опустила на подоконник. Протянула руку и, положив её на щёку крылатого, осторожно погладила большим пальцем.

— Теперь, я — твоя хозяйка. И что мне с тобой делать, я решу сама. А что касается игр, — Велена усмехнулась и, притянув к себе лицо любимого, коснулась губами его губ, а затем быстро отстранилась. — Ты просто не умеешь в них играть.