После всех этих лет

Глава 14

— Убирайся с дороги, черт побери, — закричала я Денни. — Что я сказала?!

— Остынь, — сказал Денни таким умиротворяющим тоном, что мне захотелось закричать.

Владелец ресторана появился в дверях кухни.

— Успокойтесь, — повторил он.

Голос его был слишком громким, чтобы успокоить, и выдавал в нем провинциала.

— Не лезьте, — прорычала я. — Вы оба!

Доля секунды потребовалась Денни, чтобы сделать знак владельцу ресторана, понятный, быть может, только сообщникам. Тот, пройдя за спиной, Денни, запер дверь и, положив ключ в карман, вернулся на кухню, бросив, проходя мимо меня торжествующее «Ха!».

— Ты не вернешься на Лонг-Айленд, — сказал мне Денни.

— Именно это я и сделаю. Пусть он откроет дверь. Сейчас же.

Возможно, я говорила, как сельская учительница. И все же совсем не обязательно было так грубо обрывать меня:

— Заткнись, Рози.

— Сам заткнись, ты, вонючка! Ты думаешь, я позволю, чтобы моего мальчика упрятали в тюрьму за преступление, которого он не совершал?

— Минутку подожди…

Он схватил меня за руку. Я вырвала ее.

— Ну, хорошо. Полминуты. Разве ты не поняла, куда клонит Гевински? Это же ловушка! Я считал тебя более сообразительной.

— Я и так сообразительная.

— Нет. Если бы ты была умнее, ты бы поняла, что это именно то, чего этот болван от тебя ждет. Подумай!

Положив руку мне на спину, он подтолкнул меня вглубь комнаты, туда, где стоял большой длинный стол. За ним была ширма, на которой были изображены деревья, горы, птицы, дети и еще какие-то люди, похожие на китайцев. От нее веяло спокойствием.

— Сядь, — приказал он мне, — и слушай, У Гевински нет ничего против Алекса.

— Но Алекс соврал, сказав, что прилетел самолетом из Бостона.

— Святая простота! — воскликнул Денни. — И за это он должен получить смертный приговор?

Я даже изобразила какое-то подобие улыбки.

— Я объясню тебе, что происходит. Уверен на сто процентов, что Гевински перехватывал все твои, телефонные разговоры. Возможно, он даже следил за Алексом и Беном, чтобы выйти прямо на тебя. Не получилось. Но, когда ребята отправились ужинать к мистеру Хигби, его внезапно осенило — что ты и она…

— Что?

— …две толстозадые подружки.

Вчерашний соевый соус оставил на скатерти пятно. По всей вероятности, это был соус к рыбе.

— Потому-то он и заходит к ней, якобы затем, чтобы получить некую информацию. А затем как бы ненароком роняет, что считает убийцей Алекса, прекрасно понимая, что лучший способ раскрутить тебя, это начать угрожать твоему ребенку — ты примчишься в Шорхэвен первым же поездом, умоляя арестовать тебя.

Я грызла ногти, слушая его, пока Денни не отвел мою руку ото рта.

— Посмотрим на это с другой стороны. Предположим, в свое время Алекс баловался наркотиками. Совсем немного, в одном из старших классов. Тем не менее, это будет отягчающим обстоятельством, если дело дойдет до полиции. Ты не считаешь, что это пришло ему в голову, когда Гевински буквально следовал за ним по пятам? Не допускаешь, что он мог бы и мне намекнуть об этом?

— Если Гевински был достаточно ловок, Алекс никогда бы не догадался.

— Ловок? Это ловкость свалить всю вину на невиновного? Это что, проявление его гениальности? Или просто этот лентяй-полицейский не хочет утруждать себя?

Когда спустились сумерки и появились первые посетители, хозяин ресторанчика выпроводил нас, дав на дорогу большой пакет с китайским ужином. На улице Денни взял меня за руку. Я не отняла ее. Мы миновали книжный магазин, магазин старых пластинок. Прохожие просто скользили по мне взглядом, видимо, не узнавая. Мы остановились перед химчисткой и прачечной-автоматом.

«Разыскивается преподаватель английского в связи с убийством мужа», — это уже было новостью вчерашнего дня.

Мы, прогуливаясь и наслаждаясь легким ветерком, дошли до реки. Люди вокруг — итальянские семьи, нью-йоркские дети, поэты, художники, академики, гомики, лесбиянки — вряд ли обращали внимание на сорокасемилетнюю женщину, державшую за руку двадцатидвухлетнего молодого человека. Пожилая женщина в джинсах и хлопчатобумажной блузе сидела на стульчике рядом со своим коккер-спаниелем. У собаки тряслась голова, а ее хозяйка сосредоточенно наблюдала за копошившимся у ее ног голубем, как бы и не замечая нас. Это захолустье действовало мне на нервы со всей его грязью и потугами на элегантность, причудливостью и отстраненностью. В Шорхэвене, напротив, все казалось прямо как с картинки времен, этак, Эйзенхауэра.

Вернувшись к нему домой, я положила клецки и цыпленка в холодильник. В течение последующих нескольких часов мы с Денни составляли список лиц, которые что-то значили в жизни Ричи, и старались выявить последовательность моих визитов к ним, не привлекая внимания посторонних, а именно: полицейских.

Нам было очень хорошо вместе. В микроволновой печи Денни приготовил обед. Я перемыла страшно грязные тарелки, хотя он клялся, что только что помыл их, постелила чистую пикейную скатерть и накрыла на стол. Когда я вернулась на кухню, чтобы достать из шкафчика стаканы для вина, Денни подошел ко мне сзади. Он поднял мои волосы и поцеловал меня в шею. Это не был обычный поцелуй — он продолжался очень долго. Меня охватило чувство блаженства. Наконец, я нашла в себе силы и сказала:

— Не надо.

— Почему не надо? — он дышал мне в шею.

— Не знаю. Потому что я не понимаю, чего ты хочешь.

— Я хочу тебя.

Очень трудно сказать «нет» молодому, красивому, сильному зеленоглазому мужчине, который неторопливо, как бы небрежно дотрагивается языком до шеи, проводит им до уха, и когда все ваше существо кажется кричит: «Хорошо! Великолепно! Еще! Еще!». А еще труднее, когда его руки заключают вас в объятия, и он всем телом прижимается к вам.

Я попыталась себя уговорить. Я говорила себе, что дело не столько в моей здоровой семитской натуре, сколько в эдиповом комплексе мальчика. А в это время его руки скользнули вниз по моим бедрам. Я говорила себе: «Это просто блажь».

Ничто не помогало. И я повернулась к нему и, обхватила ладонями его великолепный твердый зад. Я поцеловала его в губы. Было очень приятно. Я попробовала представить себе, сколько женщин у него было, а также пыталась вообразить себе аргументы всех молодых девушек, да и мужчин тоже, которые сочли бы возраст и неубранную постель Денни препятствием для занятий любовью. Я же об этом и не думала. Я вспомнила, что, осматривая его комнату, в ящике для носок видела презервативы. И поцеловав его еще раз, не могла отказать себе в удовольствии погладить и сжать выпуклость под его черными брюками.

Сброшенные рубашки и брюки устилали наш путь к постели. Моногамный образ жизни, конечно, имеет свои недостатки. Но с таким искусным и пылким партнером, как Ричи, который готов был постоянно доказывать мне, какое удовольствие он получает от занятий любовью со мной и не только в супружеской постели, но и на одеяле, расстеленном для пикника на берегу озера Саранак, и в убогом мотеле вдали от скоростной автострады, где крутили порнофильмы и подавали бесплатный завтрак, и в туннеле Куинс-Мидтаун в самые часы пик, я не чувствовала себя ущемленной ни в малейшей степени, наоборот, я считала себя достаточно искушенной в любви, достаточно, чтобы сбить спесь с какого-то мальчишки. А если бы мне это не удалось, энергии Денни с лихвой хватило бы на нас обоих.

— Рози!

— Денни!

— Фантастика! — сказал он потом. — Лучше не бывает.

— Я покажу тебе кое-что получше.

И я показала.

Последнее печенье съедено, и настало время позвонить первому человеку в списке. Это была Ходжо. Наде было выяснить, дома ли она, а также дома ли Том.

— Он очень много разъезжает, — объясняла я. — Участвует в заседании правлений. Инспектирует новые компании. Так что у меня есть шанс застать ее дома одну.

— А если, она узнает твой голос? Подумай об этом, Рози. Мистер Мейерс был ее закадычным дружком.

Полицейские могли предупредить ее, что ты бегаешь по городу и поливаешь всех грязью. Дай-ка лучше позвоню я.

Вша телефонную трубку, он спросил:

— Она что, из тех, кому больше всех надо? Кивнула.

— Миссис Дрисколл, пожалуйста, — спросил он.

К телефону подошел Том.

— Говорят из бара на Парк-авеню. Мы закрываемся, но только что получили ящик шампанского, который заказывала миссис Дрисколл. Вы не против, если мы пришлем его завтра? — он прикрыл рукой трубку. — Ее нет дома, она на водах.

Времени для размышлений не было, я сказала первое, что пришло в голову.

— Спроси имя швейцара, — прошептала я ему в ухо. — Ты, якобы, сам доставишь.

— Я мог бы позвонить швейцару, прежде чем отправить моего посыльного, мистер Дрисколл. Шампанское было бы уже у вас дома к приезду миссис Дрисколл. Благодарю. Не могли бы вы сказать номер, по которому я мог бы связаться с привратником? А его имя?

Когда он повесил трубку, я сказала:

— Не верится, что нам так легко удалось все узнать.

— Отчего же. Прежде всего, я был неправдоподобно правдоподобен. Так сказал профессор философии после того, как я попытался своими словами пересказать Сократа. В этом секрет моего успеха везде, за исключением факультета философии, конечно. И второе. Дрисколл сначала, похоже, действительно, не мог взять в толк, что происходит. Трудно определить, занимался ли он любовью или просто спал.

«Ты разбудил его», — решила я про себя. И я попыталась представить себе Тома спящим, с копной черных, чуть тронутых сединой, рассыпавшихся по подушке волос.

Все было так неожиданно. Я так устала, что готова была заплакать, но у меня не было сил даже на то, чтобы выдавить из себя хоть слезинку. Я взяла Денни за руку и попыталась втолковать ему, что не хотела бы, чтобы меня ночью беспокоили. Могу поклясться, его это несколько сбило с толку, и он даже не стал требовать объяснений.

Первый раз, начиная с убийства Ричи, я спала более или менее спокойно, вероятно потому, что начинала верить, что Денни не выдаст меня полиции. Безусловно, я ему нравилась, но не его чувства придавали мне уверенности к себе. Я теперь точно знала, что пока моя игра в «полицейских и воров» будет казаться ему увлекательной и захватывающей, он не захочет бросить играть в нее.

Меня замучили ночные кошмары. Я проснулась около шести утра, но вспомнить от чего, так и не смогла.

У меня было ощущение, что я стою на краю пропасти. Мне так нужна была помощь. В половине восьмого я позвонила моему адвокату Винни Кароселла. Он согласился встретиться со мной во второй половине дня в Вашингтон-Сквер-Парк. В десять, половине одиннадцатого и в одиннадцать я звонила Дрисколлам, чтобы убедиться, дома ли Том.

Затем позвонила швейцару. «Господи, только бы получилось», — молилась я.

— Джон, — сказали я. — Это говорит миссис Дрисколл.

Я попыталась говорить презрительно и сквозь зубы, как Ходжо, вспомнив, как она, не вынимая сигарету изо рта, обращалась к слугам.

— Я на водах в Аризоне.

— Да, миссис Дрисколл.

«Получилось!» Я на пальцах показала Денни, что победила, — он, наконец понял, что так борцы за мир приветствовали друг друга в конце 60-х, и послал мне ответный сигнал.

— Моя приятельница, миссис Петерсон вылетает сегодня сюда ко мне, — сказала я швейцару. — Я попросила ее захватить кое-какие мои вещи. Впустите ее.

— Хорошо, миссис Дрисколл.

Риск был — я отдавала себе в этом отчет, когда выбралась из подземки на перекрестке Пятой авеню и Шестидесятой улицы и очутилась среди людей, похожих на манекенщиц из «Вог». Но больше всего я боялась того, что Том и не спал вовсе и даже не занимался любовью, что, звонок Денни встревожил его и что, когда я войду в дом, по меньшей мере, пятьдесят полицейских встретят меня.

Однако Джон вручил мне ключи, даже не взглянув на меня. Когда я сказала ему, что мне потребуется время, чтобы найти то, что нужно миссис Дрисколл, так как я не знаю, где она держит свои вещи, он только пожал плечами.

— А горничой сегодня нет, Джон? — как можно более небрежно спросила я. — Может, она сможет мне помочь?

Швейцар отрицательно покачал головой и проводил меня к лифту. Лифтер, веселый человек, с улыбочками и подмигиваниями доставил меня наверх. Как только он удалился, я достала перчатки Денни и надела их.

Наверху, в апартаментах Дрисколлов, было прохладнее, чем в вестибюле. Только здесь я почувствовала, как пот струится по моим щекам. Я перчаткой вытерла лоб и даже через шерсть ощутила, как бьется пульс у меня в виске.

Ушла минута на вдох (Я…) и выдох (расслабилась…), прежде чем я смогла оглядеться вокруг. Апартаменты Дрисколлов занимали целый этаж дома. Я была у них дважды с Ричи и припоминала атмосферу подчеркнуто европейского шика, царившую в их доме, более подходящего для съемок, чем для нормальной жизни. Я не могла поверить, что тот самый Том Дрисколл, которого я знала, каким бы богатым и важным он ни стал, мог согласиться жить в такой обстановке. Полы были покрыты сизаль, годившимся лишь для изготовления веревок. Это было что-то такое особенное, по чему ни один человек не захочет пройти босиком. Окна были, затенены деревянными венецианскими шторами, через которые в огромную гостиную проникал желтоватый свет. Ходжо заставила всю комнату дорогой мебелью.

С того времени, как я была здесь в последний раз — это был ужин, и в приглашении было указано «праздничный», что означало «черные галстуки и вечерние платья», я же до прихода сюда не знала этого и разоделась во что-то ярко красное, Ходжо, кажется, посетила великое множество аукционов по антиквариату. К ее серебряным табакеркам и небольшому мраморному, бюсту лысого композитора добавилось еще множество бесполезных вещей, заполнивших все уголки гостиной. Антикварные перья. Хрустальные чернильницы. Шары — мраморные, хрустальные, металлические, деревянные — на деревянных подставках. Маленькие изящные китайские горшочки, в которых помещались растения, выращиваемые особым способом: среди блестящих листьев располагались небольшие бутылочки, в каждой из которых была одна-единственная орхидея.

Прежде всего, я осмотрела спальню. Точнее, гардероб при спальне. Чистое любопытство, но я была просто загипнотизирована открывшимся передо мной великолепием: шкафы с платьями, мехами, сумочками, ботинками, поясами — все было собрано вместе в гардеробе, который скорее являлся отдельной комнатой, по размерам походившей на студию. Три серые юбки, две из которых с ценниками, валялись на полу. Блузка цвета слоновой кости, вытащенная из пакета из химчистки, но не снятая с вешалки, была брошена поверх юбок.

Меня не удивило, что стены в спальне были затянуты шелком. Кровать представляла собой огромное металлическое сооружение с кружевными подушками, и была задрапирована москитной сеткой таких размеров, что ее хватило бы, чтобы защитить от малярии все южное полушарие. На покрытом скатертью столе возле кровати стоял маленький серебряный поднос, заполненный кремами для тела, рук, шеи и глаз. Ни одной книги. И никаких признаков мужского присутствия.

Это потому, что «мужское присутствие» имело свою собственную комнату в противоположной стороне от холла. Я пробыла там ровно столько, чтобы убедиться, что Том спал на кровати из красного дерева, что он читал толстую книгу о нарушении регулирования авиалиний в восьмидесятых, а после быстрого осмотра его высокого шкафа с выдвижными ящиками, что содержание их существенно изменилось с дней его молодости, и что вместо шорт он теперь носил боксерские трусики.

Не было детской комнаты, потому что у Тома и Ходжо не было детей. Ходжо конфиденциально поведала Ричи, что Том не мог иметь детей, но к тому времени, когда они оба прошли медицинские тесты и узнали об этом, им уже и не хотелось иметь детей.

Ходжо занималась «делом своей жизни», как она называла, в шикарно обставленном офисе, где даже письменный стол самого Людовика XIV не казался бы чересчур роскошным. Ящики стола были забиты приглашениями на ужины и бенефисы. Там же было несколько желтых почтовых карточек: Дартмут, 04. 25, Кансер, 10. 11. Лихорадка охватила меня: почерк Тома. Я просто не могла поверить, до чего знакомым он мне показался. Я не видела его с того времени, как мы, изучая вместе латынь, обменивались тетрадями. Но я не нашла ежедневник и подумала, что его забрала с собой Ходжо на воды.

История светской жизни Ходжо была буквально разложена по полочкам, как будто материалы предназначались для передачи в архив. Позолоченный столик за маленькой кушеткой был заполнен большими шкатулками — из слоновой кости, перламутра, дерева, ляписа, малахита — по одной на каждый год, начиная с 1983. Везде были вырезки из календарей, приглашения, заметки из газет, где упоминалось ее имя.

Я взглянула на свои часы, затем еще раз. Я не могла поверить — прошло всего пять минут. Я выдвинула нижний ящик стола к себе на колени. Вот это удача! Записка от Джессики, датированная 14 мая. За месяц до того, как Ричи сказал мне, что покидает меня.

«Дорогая Джоан! Как мне отблагодарить вас? Ужин был великолепен, также, как и вы. Не могу выразить, как много для нас обоих значит ваша поддержка в этот трудный момент. С любовью, Джессика».

Ричи не относился к тому типу людей, которые любили рисковать. Он никогда бы не стал выставлять напоказ свою личную жизнь. И, если Ходжо устраивала тайные ужины для счастливой пары, значит Ричи, действительно, доверял ей.

Не выпуская записки из рук, я стала рассматривать фотографии на столе. В раме, больше подходящей для картины Караваджо, чем для моментального снимки, была помещена фотография нарядно одетых женщин на заседании какого-то комитета. Там была еще фотография Ходжо и Тома на лыжном курорте: они улыбались прямо в объектив. Я попыталась определить, насколько деланными были их улыбки, но фотография была немного не в фокусе. Была еще одна фотография Ходжо с тремя другими женщинами в декольтированных платьях, возможно — на Палм-Бич. И еще две: Ходжо с Ричи на приеме перед входом в дом. Ходжо с Ричи и Джессикой на пристани на фоне яхт и катеров, на Джессике были шорты…

Семь минут. Я положила записку Джессики обратно в ящик. У меня так пересохло во рту, что я не могла глотать. Что, если Ходжо позвонила Тому, и тот скажет: «Кстати, твой ящик с шампанским сегодня будет доставлен». Или, если он обычно среди дня заходит домой, чтобы сменить рубашку.

Я быстро пробежала глазами вырванные из календаря страницы. В большинстве случаев — «позвони туда-то и туда-то», и код 516, означавший, что звонят из района Лонг-Айленда, в основном, их друзья из Гемптона. Один номер был из Шорхэвена, записанный на листке в среду после 1 мая. Мне даже не надо было смотреть на имя: Тиллотсон. Учитывая количество хирургических подтяжек, сделанных Ходжо (включая и самую последнюю, очень удачную, как я заметила на похоронах Ричи) эта запись меня не удивила.

Судя по календарю, Ходжо обедала с Ричи, по меньшей мере, раз в две-три недели. Но были и ужины: «Рик, Коте Баск 8.00» в январе, «Рик и др. Боули» в феврале. Я не была на французском ужине в январе. И определенно не была в числе «др.» в феврале.

Но, — постойте-ка — в тот день, когда Ричи объявил мне, что уходит, он принялся изливать мне душу, говорил, что он влюбился в Джессику по-настоящему, глубоко, страстно и даже пытался успокоить меня, когда я впала в истерику, умоляя его остаться, — а это было за два месяца до того, как он уехал из дома. Это случилось, когда его компания Дейта Ассошиэйтед переехала в новое здание около Санта-Фе. «Я же просил тебя поехать со мной, — говорил он, как бы доказывая, что я упустила свой последний шанс, — но ты сказала, что не можешь оставить школьные дела. Помнишь?».

Значит, Джессика Стивенсон также не могла быть в числе «др.» на февральском ужине!

Двенадцать минут. Я положила листки календаря к себе в карман. Для большей верности я стащила и календари за четыре предыдущих года и положила их в кожаную сумку, которую я взяла у Ходжо в гардеробе. Ну вот и все! Я заперла дверь в квартиру, сняла вонючие перчатки Денни Риза и спустилась на лифте в вестибюль, где вручила швейцару ключи и двадцатидолларовую банкноту.

— Благодарю вас, Джон.

Он был очень удивлен.

Еще больше он удивился, когда я позвонила ему из телефона-автомата с Мэдисон-авеню:

— Это говорит женщина, которая только что дала вам двадцать долларов.

— Что такое?

— Слушайте меня внимательно. Миссис Дрисколл не звонила вам, чтобы вы пустили меня в дом. Звонила я, подделав голос.

— Как?

— «Джон, это миссис Дрисколл».

— О, господи!

— Я только посмотрела, что мне было нужно. Я ничего не брала. Поэтому нет необходимости сообщать хозяевам, что вы впустили «подругу» миссис Дрисколл. Это доставит вам лишь неприятности, а мне бы этого не хотелось. До свидания.

Чего, черт возьми, я достигла в результате своего налета? Я получила лишь представление о бессмысленной жизни тех, кто наверху. Как я завидовала Ходжо с ее белоснежными кружевными подушками на постели! Мне хотелось вернуться наверх, лечь, наслаждаясь приятным запахом простыней, и уснуть. Нет, в чем я действительно завидовала Ходжо, так это ее мужу. Я не хотела верить, что с тех пор, как мы расстались тридцать лет назад, настоящий Том Дрисколл умер, и его душа покинула это тело в боксерских трусиках.

На обратном пути знакомое с детства ритмичное постукивание поездов подземки несколько успокоило меня.

У Джессики, чтобы ублажать ее, был Николас Хиксон, а до него — Ричи, а может, и Картер. Я закрыла глаза. Ричи — каким он был любовником! Он был нежным, изобретательным и при этом у него был несколько извращенный ум. Джессика, как хищница, владела им. Но не только же Джессика: я вспомнила ухмылки Фрэн Гундерсен. Но никогда ни о чем не догадывалась. Ну, и хорошо, я ни о чем не догадывалась, и жила себе спокойно. Но кто же, черт возьми, был «др.» в календаре Ходжо? Может, ею оказалась Мэнди, подруга Стефани? В его распоряжении были все самые шикарные женщины Манхэттена, а он выбрал одну из Шорхэвена? Были еще «др.»? Имело ли это какое-нибудь значение? И если имело, как я смогу когда-либо это узнать?

— Фрэн говорила тебе, что у Ричи были кое-какие интрижки еще до Джессики? — выдавил из себя со смешком Митчелл Груен.

Уже давно наступил день, а его седые волосы были взлохмачены, как будто он только что встал с постели. На нем был толстый свалявшийся свитер, выглядевший так, будто он в нем спал.

— Почему ты думаешь, что Фрэн знает? — спросила я.

Митч пересек комнату, обойдя компьютеры, и направился в коридор, который вел на кухню. Он налил себе молока и медленно пил, обдумывая ответ.

— Неужели ты не поняла, Рози? Это и была Фрэн.

— Кем была?

— Той, с кем он имел интрижку до Джессики.

— Ну, это ты брось!

Казалось, его задел мой раздраженный тон.

— Да, Ричи занимался этим с Фрэн в течение многих лет.

Вдруг я поняла, что мне нечего ему ответить. Сердцем я почувствовала то, что он сказал — правда.

— Фрэн была очень красива, — добавил он.

— Нет, не была, — смогла выдавить я из себя. Если бы Ричи в этот момент каким-то чудом воскрес, я бы сама схватила нож и убила его.

— Да, да. Она была красивая — вначале. Крупная, красивая, пышная. Знаешь, Ричи буквально носил ее на руках.

— Он рассказывал тебе об этом?

— Ты что, с ума сошла? Нет! Она рассказывала. Но она жила в мире грез. Фрэн была такая. А ей следовало бы спуститься на землю. Знаешь, что он сделал к их пятой годовщине? Он заплатил полностью за дом, который она снимала в Бруклине. Она, конечно, рассчитывала на большее. Я имею ввиду обручальное кольцо. Она пришла ко мне в контору, вся опухшая от слез, умоляя меня поговорить с ним.

— И ты говорил?

— Нет, ты — сумасшедшая. Я никогда не впутываюсь в дела такого сорта. У меня были свои счеты с Ричи.

Я не знала, что делать, плакать или смеяться. Плакать я не стала, а задумалась над хронологией адюльтеров Ричи. Первой была Фрэн, и это длилось несколько лет.

— Когда он бросил ее? — спросила я настойчиво. — Когда появилась Джессика?

— Нет. У Фрэн и Ричи все это продолжалось даже после того, как Ричи выгнал ее.

Допустим, что Ричи бросил Фрэн в то же время, когда и уводил ее — и устроил себе передышку. А может, у него был еще роман, после Фрэн и до Джессики.

Это было как раз в то время, где-то в начале года, когда я уже начала подумывать, что наша совместная жизнь налаживается. Дела у Ричи шли хорошо, и он чувствовал себя достаточно уверенно. Казалось, вернулись старые дни. В течение нескольких месяцев не было звонков о том, что он остается ночевать в гостинице, потому что слишком устал, чтобы ехать домой на машине. И он не заставлял себя притаскиваться домой около часу ночи, а приезжал в девять-десять вечера. Мы сидели на диване в его комнате, его голова лежала у меня на коленях, — вместе смотрели телевизор или разговаривали. Только поглядите на нас. «Пара пожилых супругов», — как он однажды выразился. Это между Фрэн и Джессикой.

А мог ли быть в это время еще и третий роман? А почему бы и нет? Это объяснило бы, почему Ричи вдруг бросил Фрэн. Она все воспринимала очень болезненно. От нее нельзя было ничего скрыть так, как от меня, которая была занята своей работой, жизнью в Шорхэвене. Фрэн должна была уйти, потому что она была слишком близко — Ричи не мог завести новую интрижку, находясь под личным присмотром его личной секретарши. А также, надо отдать ему должное, несмотря на свою страстную, чувственную натуру, он был склонен к моногамии. До Джессики мы с удовольствием занимались любовью. И даже, когда появилась она, я не чувствовала себя покинутой. В ночь после нашего серебряного юбилея мы начали в постели, потом перешли в кресло, потом оказались на полу. Если бы с Фрэн у него было то же, что и со мной, он бы не смог любить еще и третью женщину, не рискуя умереть от сердечного приступа. Он должен был отделаться от Фрэн, прежде чем уйти — если ушел, конечно, — к той, третьей женщине, которая оставалась загадкой.

Кто такая, черт возьми, эта Мэнди?

Я подумала о том, что он подарил Фрэн. Дом. Дорогую мебель. И, ручаюсь, великолепные пейзажи у нее на стенах. Я чувствовала, что это были настоящие вещи, а чутье меня никогда не подводило. Фрэн не была той дамой, которая достойна норки и рубинов.

Может имя Мэнди всплыло из-за случайного стечения обстоятельств?

А может Мэнди, которая так заинтересовала Фрэн, была внештатным юристом, выполнявшим какую-то работу для Дейта Ассошиэйтед?

— Тебе пора уходить, — проговорил Митч. — Мне надо работать.

— Дай мне взглянуть на календарь Джессики, и я уйду.

— В последний раз тебе позволено так вести со мной, Рози!

— Но ты все же разрешишь мне вернуться. И знаешь почему? В глубине души, ты хочешь помочь мне.

— Ничего я не хочу, — буркнул он.

Но он все-таки подошел к своему компьютеру и менее чем через минуту спросил:

— Что ты хотела бы знать?

— В день, когда был убит Ричи, где была Джессика?

Он нажал несколько клавиш, затем просмотрел появившуюся на дисплее колонку.

— Утром она сделала массу звонков из конторы. Хочешь знать, кому?

— Попозже.

— В половине двенадцатого встретилась с Лиз, помощником адвоката.

— А потом?

— В половине первого — записано: «Ногти». После этого в два — встреча в службе безопасности в Метрополитан.

— С Николасом Хиксоном?

Митч обернулся. Лицо его было перекошено от возмущения.

— Если ты это знала, Рози, зачем было спрашивать?

Я ничего не ответила.