После всех этих лет

Глава 4

Мне следовало строго соблюдать домашний арест. Однако я попросила Гевински, и он разрешил мне посетить моих ближайших соседей. И через две секунды, как сказали бы мои дети, я смылась.

Если посмотреть на наши поместья с воздуха, то Эмеральд-Пойнт находится бок о бок с Галле Хэвен, только на более высоком холме. Но если вам придется идти пешком, то, хоть вы и не попадете в чащу лиан и упавших несколько веков назад деревьев, но поймете, что лес, разделяющий наши владения, полон зарослей крапивы и ядовитого плюща, так что продираться сквозь эту девственную природу очень опасно. Другого короткого пути туда нет.

Самый простой путь — спуститься по деревянной лестнице в конце нашей лужайки за домом вниз на берег — через пляж — и вверх по каменным ступенькам, к задней стороне их дома. Обычно мы со Стефани ездили друг к другу на машине. На этот раз я выбрала длинный путь. Почти четверть мили пешком до Анкоридж-лейн, вверх по Хилл-роуд прямо к Эмеральд-Пойнт. Я не была уверена, что это меня отвлечет, успокоит или, что я обнаружу улики преступления.

Ничего примечательного перед домом, только группа полицейских в форме. Их безупречный вид говорил о том, что полицейское управление Нассау преуспело в пополнении своего штата восхитительными голубоглазыми мужчинами и может даже рискнуть выиграть приз по случаю Дня памяти Мартина Лютера Кинга.

Тюремная машина, выглядевшая не такой, устрашающей из окна моего дома, хранила свою тайну за зашторенными окнами. Полицейский в темно-бордовом пиджаке, которого я уже видела раньше, осторожно приоткрыл дверь машины, так, чтобы только проскользнуть внутрь, и резко захлопнул ее обратно.

Человек, занимавшийся на Хилл-роуд, был не очень замкнутым. Когда я приблизилась к нему, он раскладывал совком какое-то белое вещество. Другой давал ему указания, но потом тоже включился в работу. Он начал фотографировать. Он вытягивался, припадая к земле, но вместо того, чтобы снимать багряно-золотисто-оранжевый лес, он кадр за кадром снимал широкие белые ленты и ограниченное ими пространство. Я украдкой посмотрела: следы шин. Меня немного беспокоило, как бы то, что я слоняюсь здесь без всякой причины, не вызвало подозрений. Но эти двое, по-видимому, были не против зрителей. Округ Шорхэвен с плотностью населения один человек с хорошим вкусом на один акр, должно быть, представлялся им скучноватым. Они приветливо кивнули любезной хозяйке. Я ответила им и стала наблюдать за их работой. Кроме следов машины Ричи, были и другие. Мне все они казались одинаковыми, глубоко отпечатанные на грязной почве, такой же ширины, не тронутые ни ветром, ни осенним дождем.

— Откуда вы знаете, какие именно следы нужно замерять? — спросила я.

— А мы измеряем все, — ответил фотограф.

— Да, — подтвердил другой. — Все.

Они захихикали, довольные своим ответом.

— Здесь их еще много, — добавил он, указывая на следы, которые вели прямо к «ламборгини».

Было совершенно ясно, что Ричи свернул с дороги и оставил машину на лесной полосе. Не лучшее место для укрытия, но достаточно надежное. Играя сотни раз в теннис с Картером, Ричи хорошо знал это место. Там не надо было пробираться сквозь заросли ядовитого плюща, чтобы выбраться на грязную тропинку, ведущую к корту, на которой ваша машина уже будет видна. Партнеры Тиллотсона по теннису парковали здесь машины, потому что не хотели искушать автомобильного вора своими новенькими желто-красными «ягуарами» и не желали получить талон на штраф от местных полицейских за парковку на улице, а не в поместье, что считалось в нашем кругу дурным тоном.

Мужчины убрали рулетку и фотоаппарат и удалились. Я тоже. Дорога в Эмеральд-Пойнт никогда раньше не казалась мне такой крутой. Привыкшая проходить ежедневно по три мили, сейчас я при каждом шаге ощущала жгучую боль в икрах, и моя грудь при каждом вздохе болезненно сжималась. Когда теряешь ощущение времени и пространства, дорога, ведущая к дому, кажется бесконечной.

Совсем запыхавшись и даже слегка испугавшись, я, наконец, обнаружила дом. Я поднялась по высоким каменным ступеням и очутилась перед огромной красного дерева дверью. Дом Тиллотсонов, в стиле эпохи Тюдоров, был очень массивным. Резкий звонок дверного колокольчика прозвучал за дверью.

Когда кто-то из многочисленных слуг Тиллотсонов открыл дверь, я еще не успела отдышаться. Внезапно я почувствовала боль в груди, Я попыталась вспомнить, что я читала в разделе «Здоровье» в «Нью-Йорк таймс» о том, какие ощущения испытывает человек, когда умирает. В этот момент передо мной предстал Гуннар, сухопарый мужчина в белом пиджаке. По словам Стефани, он не был именно дворецким. Он был, скорее, похож на часто встречающегося в популярных романах хозяина японского дома, хотя по происхождению был норвежцем. Вероятно, он был родом из того уголка Скандинавии, где жители не пользуются английским как вторым языком.

— Йа? (Да?)

— Стефани? — спросила я, чтобы упростить дело. И в этот момент сама Стефани появилась из-за дома. Она уже сменила свою обычную одежду для прогулок — брюки, футболку юридического факультета Мичиганского университета и ветровку — на розовый свитер и хлопчатобумажный комбинезон с множеством карманов, По-видимому, она опять занималась перекрестным опылением. Кончик ее носа был покрыт желтой пыльцой. С увеличительным стеклом и кисточкой она могла приводить в своей оранжерее целые часы, осуществляя, как я полагаю, ботанический эквивалент искусственного оплодотворения. В это время прислуга занималась с маленькой Астор игрой в кубики, создавая из них прекрасные замки.

Ножницы, кусачки и миниатюрный совок торчали из нагрудного кармашка комбинезона Стефани.

— Рози, — она протянула руки с намерением обнять меня.

Я ловко увернулась, чтобы не быть проткнутой каким-нибудь инструментом. Стефани была молода. Ей было всего тридцать два. Миловидна, с прекрасным для женщины ростом в 5 футов и 10 дюймов. Она была благородного происхождения — настоящая «голубая кровь» Лонг-Айленда. Ее отец, двоюродный племянник Джона Фостера Даллеса, был самым лучшим специалистом по работе с ценными бумагами на Уолл-стрит. Мать ее, происходившая из рода Асторов и Уитни, уже в 1957 году попала в классификацию теннисных игроков. Довольно неожиданно выяснилось, что Стефани, получившая, блестящее образование, обладает весьма средними способностями. Мне были приятны ее нежные сердечные объятия, но она была настоящей спортсменкой, настолько сильной, что могла задушить человека, обнимая его.

— Спасибо, Гуннар, — поблагодарила она и предложила мне войти.

Дворецкий мгновенно исчез.

— Кошмар, — пробормотала она, подразумевая, конечно, убийство, а не свои проблемы с прислугой. — Пройдем в музыкальную комнату. У меня в духовке бриоши; Я их приготовила специально для тебя. Ужасно! Кошмар! Ингер сейчас нам подаст. Чай? Кофе? Каппучино?

Дизайн музыкальной комнаты соответствовал тому времени, когда музыка предполагала присутствие человек пятидесяти, приглашенных послушать фортепианный квинтет Шуберта. Последним приобретением Тиллотсонов стал чересчур громоздкий рояль, купленный по случаю в доме, где он занимал целую комнату. В отличие от Ричи, который превратился в достаточно состоятельного человека, доктор Картер Тиллотсон, пластический хирург в Манхэттене стал ошеломляюще богат. Он родился в семье, обосновавшейся на Лонг-Айленде еще в 1697 году. К несчастью, Тиллотсоны стали одной из первых семей в Шорхэвене, кто пострадал от кризиса 1893 года — они потеряли магазин, а последние, остатки своего благополучия — уже через тридцать шесть лет, во время Великой депрессии. Картер родился в такой бедной семье, как сообщила однажды Стефани по секрету, что родители не могли отправить его в школу-интернат. К счастью, он не был отвергнут обществом, а Стефани нашла в себе достаточно мужества, чтобы выйти замуж за человека, которому требовалась финансовая поддержка даже для поступления на медицинский факультет. К огорчению семьи Стефани и радости Тиллотсонов — они поженились. Картер самостоятельно добился огромного успеха и до сих пор все еще заботится о приумножении своего состояния. Чтобы сделать менее заметным недостаток мебели, она заполнила музыкальную комнату и все остальные деревьями в кадках. Она знала, так не обставляют то, что ее мать называла «достойным домом», но она рассчитывала на Картера: после следующей пары сотен операций по липосекции он позволит ей наведаться в магазины, имея в распоряжении шестизначную сумму. Тогда она купит шифоньеры, горки, кушетки, люстры, кресла. И все это будет поглощено гигантскими размерами Эмеральд-Пойнта. Однако, несмотря на огромность дома, благодаря усердию Стефани там все же было уютно. Мы уселись в одинаковые, обитые шелком кресла, окруженные влажным лесом пальм — веерных, комнатных, саговых. Бледно-зеленый ковер под ногами был таким толстым, что казалось, будто он вырос прямо из пола.

— Ты хочешь поговорить об этом? — спросила Стефани.

По школьным стандартам, Стефани могла считаться близким другом: не только потому, что вместе готовили, любили антиквариат, посещали «блошиные рынки» и ездили в Манхэттен встречать мужей. Однако я не хотела говорить с ней о Ричи, главным образом потому, что она никогда не говорила ничего существенного. Я просто хотела побыть с ней. Как в лекарстве, я нуждалась в ее осанке, наклоне головы, мягкой шутке, легкой болтовне.

— Правда, Рози, что ты нашла его?

Я кивнула. Говорить я не могла — у меня пересохло в горле. Стефани тоже не была в хорошей форме.

— Я так… так обескуражена, — сказала она. И чтобы доказать это, заплакала. Слезы полились по ее выступавшим скулам и щекам.

— Извини меня.

— Все в порядке, Стефани.

— Я не знаю, что повлияло на Ричи, — заявила она, — но в течение долгого времени… он в самом деле был каким-то странным.

— Да, — признала я.

Она порылась в своих бесчисленных карманах и, в конце концов, вытащила грязную тряпку. Только она собралась вытереть ей глаза, как я выхватила ее из рук.

— Такая грязная тряпка. Ты получишь воспаление.

Она уставилась на тряпку так, как будто увидела ее впервые, и засунула обратно в карман. Рукой она вытерла слезы и, всхлипывая, потянулась к керамической вазе с какими-то растениями, чтобы отщипнуть потемневшие по краям листочки, выделявшиеся на темном фоне зелени.

— Извини, я так расплакалась…

— Я бы тоже хотела заплакать, но не могу. У меня — шок.

— А следовало бы. Ты представляешь, как это произошло?

— Я всегда думала, что Ричи может умереть от сердечного приступа, — пробормотала я, опережая ее вопрос. Я не могла сказать ей, что я горячо желала ему этого. Чтобы он умер от сердечного приступа во время любовных утех с Джессикой, или во время регулярной пробежки по прогулочной аллее Ист-Ривера, или во время игры в теннис в Гемптоне, или во время зимних катаний на горных лыжах, когда он, как рыба, хватал воздух, чтобы получить как можно больше кислорода.

— Конечно, ты в шоке, — сказала Стефани. — А кто бы не был? Однако ты прекрасно держишься, поверь мне.

Меня это немного утешило, хотя я стремилась в Эмеральд-Пойнт отнюдь не за тем, чтобы самоутвердиться в своей стопроцентной американской сущности. Один Бог знает, как я нуждалась в любой поддержке, особенно в хорошем совете.

До того, как Стефани начала вести жизнь хозяйки большого дома, посвятив себя поискам подходящей прислуги, поездкам с двухлетней Астор в гости к ее сверстникам, выращиванию пальм и лимонных деревьев в оранжерее, она занималась юридической практикой в одной из гигантских нью-йоркских корпораций, с гордостью и достоинством защищавшей интересы нефтехимических монополий.

— По-моему, мне необходим юридический совет, — сказала я и перешла к рассказу о сержанте Гевински. «Так!», — произнесла Стефани два раза и «невероятно!» — один раз. Когда я закончила, она сказала:

— Я бы остерегалась его.

Я почувствовала облегчение: я не была параноиком. Я предположила верно.

— Ты действительно так считаешь?

Она потерла указательным пальцем верхнюю, слишком полную, чтобы считаться идеальной, губу. Посторонний мог подумать, что Картер сделал ей пару уколов коллагена, чтобы ее лицо выглядело безукоризненно, но посторонний был бы неправ. Весь дом был увешан фотографиями в рамках, где Картер и Стефани были запечатлены во все периоды их жизни. Картер был симпатичным блондином с короткой стрижкой, как на рекламах «кадиллака».

Стефании — не просто симпатичной. От ее школьных фотографий в Гринвейле, от фото мисс Портер в команде хоккея на траве, до моментальных снимков в вечернем платье на вечеринках в колледже, до ее портрета, сделанного по случаю помолвки — она была несравненно хороша. Хороша, соглашался Ричи, но не сексуальна. Я не возражала. Мужчины глазели на нее на расстоянии, но очень редко осмеливались подойти, предпочитая менее роскошных, но — доступных.

Стефани совершенно не уделяла внимания своей внешности. Она была слишком спортивна, чтобы тратить время на изобретение стиля прически. По утрам она играла с нами в теннис, днем каталась верхом, вечерами занималась расчетами для мастера, который выкладывал ступеньки. Когда же ей надоедало все это, она надевала спортивный костюм и вместе со своей приятельницей, работавшей в городе, адвокатом Мэнди, бегала по вечерам.

Одевалась Стефани очень просто. У нее не было роскошного вечернего туалета, только черное, украшенное бабушкиным жемчугом платье и очень простые и очень большие бриллиантовые серьги. Она никогда не употребляла косметику, и это делало ее еще более привлекательной.

Черты ее лица были почти идеальны. Мы с Касс предполагали, что Картер женился на ней только для того, чтобы каждое утро, сидя напротив за завтраком, рассматривать каждую черточку ее лица и говорить себе: вот таким подбородок должен быть. А может, он женился на ней, чтобы привлекать состоятельных клиентов. Черт возьми, подумают они: может, он сделает такими же и нас.

Кроме того, Стефани была необыкновенно обаятельной.

— Да, — задумчиво произнесла она. — Думаю, что этот полицейский спятил, если он подозревает тебя в чем-либо подобном. Я-то тебя знаю.

— Может, мне взять адвоката?

— Не знаю, что и сказать тебе, Рози. Я специалист по гражданским делам. Мы никогда не занимались уголовными.

— Стефани, мне необходима помощь!

Она снова начала потирать свою верхнюю губу, на этот раз более интенсивно.

— Да, но это может навести этого Гевински на мысль, что ты хочешь что-то скрыть… Успокойся. Дай мне докончить. Ты женщина со средствами и со связями в обществе. Ты не привыкла иметь дело с полицией. Раз он начал вести себя так некорректно, позволив себе без всяких причин подозревать тебя, ты могла бы найти кого-то для защиты своих прав, противостоять ему, потребовать разговора с лейтенантом или капитаном, или каким-нибудь начальником, — она нервно вытирала руки о брюки своего комбинезона. — То, что ты пыталась вытащить нож, может затруднить дело.

— Может, мне поискать детектива?

— Зачем?

— Чтобы найти того, кто совершил это.

— Рози, ты прекрасно знаешь, что делают детективы в реальной жизни. Они фотографируют неверных жен в пикантных ситуациях или следят за сбежавшими мужьями, — она, должно быть, заметила, как я приуныла, потому что добавила — Возможно, я ошибаюсь. Может, и найдется для тебя Шерлок Холмс.

— Стоит ли мне беспокоится, Стефани?

— Я была бы рада сказать тебе определенно — нет. Но я не знаю, что у, этого полицейского на уме. Есть ли какие-нибудь улики, связывающие тебя с Ричи?

— Конечно, нет, — ответила я. — Кроме ножа.

Она вздрогнула.

— Не хочу спрашивать о том, что ты видела. Это, вероятно, выше твоих сил. Единственное, что ты должна сделать — снова вернуться к жизни.

Она не проявляла никакой настойчивости. Кто бы не был ей благодарен за это? Ее лицо, классической овальной формы. Большие сияющие серо-голубые глаза. Она всегда выглядит так, будто только что кончила плакать или смеяться. Блестящие темно-каштановые волосы до плеч обрамляли ее красивое лидо так же, как и на детских фотографиях. Она получила слишком хорошее воспитание, чтобы быть сплетницей, однако люди тянулись к ней, желая доверить ей свои тайны или получить совет. К счастью, на это она была щедра. Не знаю ни одного человека, кто бы не хотел ей подчиниться. Кроме Картера. Он был с ней вежлив. Он покупал ей украшения, хотя, как призналась однажды Стефани, когда мы чистили грецкие орехи, не очень ценные.

Мы с Касс предположили однажды, что Картер не слишком влюблен. Может, предполагала Касс, он просто не хотел демонстрировать это. Однако после ухода Ричи мне пришла в голову мысль, что Картер работает подозрительно много времени. Кто знает? В больших городах не все, работают с девяти утра до пяти вечера. Может, хирурги по пластическим операциям осматривают самых важных своих клиентов в десять часов вечера.

Стефани никогда не жаловалась. Она тратила часы на приготовление изысканного ужина из трех-четырех блюд, чтобы доставить ему удовольствие, когда он, возвращался домой после одиннадцати вечера.

— Удар пришелся чуть ниже грудной клетки, — сказала, я и показала на себе это место. — Бен полагает, что нож повредил аорту и Ричи умер от потери крови.

— А что он делал в твоем доме?

Я уже устала от этого вопроса. Все меня об этом спрашивали. Поэтому я раздраженно ответила:

— Откуда я могу знать?

— Конечно. Извини.

Она помолчала.

— Я понимаю, какое напряжение ты должна была испытать, Рози. Ужасное напряжение. Не испечь ли что-нибудь для тебя, когда ты вернешься с кладбища? Пирожные… Бабку…

Прежде, чем она успела продолжить список, Ингер, жена Гуннара, принесла поднос с бриошами, джемом и кофе.

— Спасибо, Ингер, — сказала Стефани.

Ингер, невысокая седая женщина, похожая на сардинку, кивнула так резко, что это граничило с невоспитанностью, и исчезла.

Стефани на миг раздула изящные ноздри. То ли это была реакция на выходку Ингер, то ли та допустила такую оплошность, как если бы подала к завтраку салфетки, сложенные прямоугольником, а не продетые в кольца.

— Я позвоню одному своему знакомому в юридическую фирму, чтобы он порекомендовал адвоката по уголовным делам в округе Нассау. Лучше, кого-нибудь из местных, кто имеет связи с окружным прокурором.

У меня перехватило дыхание.

— Извини, — сказала Стефани. — Я не подумала. Я имела в виду, что тебе нужен человек, который может снять трубку и позвонить куда надо. Остановить сержанта Гевински. Направить его усердие на другую цель.

— А кто — та, другая цель?

Стефани взяла серебряные щипчики и положила бриошь на тарелку. Я отломила кусочек. Горячий, ароматный, свежий — прямо из духовки.

— Целью может стать любой, только не ты, Рози.

Я так надеялась, что Бен будет дома, когда я вернусь! Но я не увидела ни одного приятного лица. Я увидела только нескольких полицейских, которые усердно что-то делали, старательно отводя от меня глаза. Что-то сжалось у меня в желудке — это всегда у меня предшествует явной панике. Я попыталась избавиться от этого ощущения. Не удивительно, что они отворачивались. Теперь они знали, что Ричи ушел от меня. Какое они могли выразить мне сочувствие? «Леди, вы можете проявить участие, купив через девять месяцев маленькому Стивенсону-Мейерсу подарок на день рождения?»

Еще до того, как сержант Гевински указал мне пальцем на столовую, я поняла, в чем дело. Почему полицейские отводили взгляд. Для них убийство Ричи больше не было загадкой. Убийцей была я.

Я вошла, подумав, что не надо бежать вприпрыжку по бахроме красно-синего восточного ковра, который был привезен за день до празднования нашей серебряной свадьбы. Опередив Гевински и показав, кто здесь хозяин, не дожидаясь его приглашения сесть, я плюхнулась в старое кресло у стола.

— Я хотел бы выяснить у вас, миссис Мейерс только два вопроса. Вы легли спать в половине десятого или в десять?

— Около десяти.

— А проснулись в половине четвертого?

Если бы я устраивала обед, то за столом между нами поместились бы еще четверо. Не так уж и далеко.

— Да.

— Вы обычно чутко спали после развода?

Я прочитала достаточно много детективных романов, где совершенно невиновные люди попадали в очень неприятные ситуации только потому, что слишком много разговаривали с не сообразительным полицейским, хотя в конце они всегда оказывались оправданными. Но это был не роман — это была реальная жизнь. Будь начеку!

К какому бы заключению не пришел сейчас Гевински, через пару часов я буду знать фамилию адвоката, который попросит его начальника заставить Гевински заняться своим делом — поисками убийцы. Я убедила себя, что у меня есть все основания чувствовать себя уверенно. Против меня нет ничего по той простой причине, что я ничего не делала.

Между тем у меня пересохло в горле, и бешено заколотилось сердце, когда Гевински спросил:

— Хорошо ли вы спали?

— Я уверена, что заснула в десять. Я не знаю, почему проснулась.

— Понимаю. И вы ничего не слышали, когда проснулись. Еще вопрос: только вы легли спать, как ваш бывший муж — хорошо, почти бывший муж — появляется в доме?

У меня в голове было несколько вариантов ответа, но я промолчала.

— Вы уверены, что сигнализация была включена?

— Абсолютно.

— А почему же вы тогда не услышали ее?

— Ричи знал код.

— Вы не меняли его после его ухода?

— Нет.

Он посмотрел вверх на потолок, потом вниз на свое отражение на столе.

— Между прочим, — небрежно бросил он, — ребята из лаборатории сразу определили ваши отпечатки пальцев на ноже.

Он посмотрел мне прямо в глаза, стараясь, однако, скрыть напряжение.

— Я уже объяснила это вам ночью.

— Хорошо. Может, кто-нибудь уговаривал вас вытащить нож из тела — из тела пострадавшего близкого вам человека, — он особенно подчеркнул слово «уговаривал». — Это сделали вы, миссис Мейерс. Вот в чем проблема. Но есть и еще одна.

— Какая?

— Ваш договор о разделе имущества.

— А что с нашим договором?

— Как утверждает, мисс Джессика Стивенсон, вы с мистером Мейерсом собирались подписать этот договор в ближайшие выходные. Верно? Она клянется — и мы сможем проверить это, если необходимо, — что вы и ваш почти бывший муж устно договорились, Что он не изменит своего завещания после того, как вы подпишите договор. Так? Вам дали это слово, потому что он хотел в своем завещании поступить со своими сыновьями по-разному, так как с одним из них… — здесь он вытащил блокнот и просмотрел свои записи, — с Александром у него были сложные взаимоотношения. А вы хотели, чтобы мистер Мейерс поступил бы с Александром и Бенджамином одинаково. Переговоры между вашими адвокатами заставили мистера Мейерса согласиться на то, что оба сына получат равные доли наследства, которым они могли воспользоваться только через один и тот же трастовый фонд. В этом случае вы согласились не претендовать на его имущество, даже не дожидаясь окончания бракоразводного процесса. Верно?

— Верно. Отношения Ричи с Александром оставляли желать лучшего, но я знала, что рано или поздно это пройдет. Однако если с Ричи что-нибудь случилось бы за это время, Алексу это нанесло бы большой ущерб и испортило бы отношения между братьями.

Как в детском саду во время дневного сна, Гевински положил руки на стол, опустив на них голову. Я была готова ударить кулаком по его хлюпающему носу.

— Меня больше интересуете вы, хорошо? Если бы вы подписали договор, вы бы лишились всего?

— Всего, оставшись только с пятью миллионами долларов.

Это огромные деньги. Меня это немного задело. Если бы дело касалось не меня, я бы, вероятно, съязвила, как некоторые наши соседи или некоторые учителя в школе: «Бедная Рози. Она будет плакать всю дорогу до банка» или «Наконец-то Рози сможет позволить себе прекрасный отпуск, чтобы забыть все трудности». Ха-ха! Тысячи прекрасных отпусков.

— Так, миссис Мейерс?

— Что — так? Он сел прямо.

— Вместо того чтобы получить часть капитала Ричарда Мейерса, после подписания договора в эти выходные, теперь вы получаете все. А все — это огромные, огромные деньги. Я уверен, вы понимаете, что этот момент может вызвать недоумение.

Гевински удалось меня обескуражить. Я почувствовала себя на пределе возможного и поняла, чего он хочет от меня: чтобы я потеряла контроль.

— Вы можете назвать что-нибудь, что могло бы вызвать такое же недоумение, миссис Мейерс?

Я не ответила.

Он указал на свои часы.

— Сейчас происходит вскрытие трупа мистера Мейерса. Они забрали из кухни нож с вашими отпечатками пальцев. Будьте очень, очень осторожны.

— Чего вы от меня хотите?

— Чтобы вы лучше, чем раньше, объяснили, что произошло на самом деле. Не для меня. Я на вашей стороне. Я говорю совершенно искренне. А для моего начальства в управлении. И для Дейта Ассошиэйтед. Они не верят вашей версии. Итак, расскажите, миссис Мейерс. Начистоту. Позвольте мне помочь вам.