После всех этих лет

Глава 18

Том Дрисколл сделался таким сдержанным и невозмутимым, как только переступил порог Дартмута первого сентября. С годами он стал настолько хладнокровным, что я совершенно забыла, какой у него был живой темперамент. Мне пришлось об этом вспомнить, когда я отказалась от его дальнейшей помощи, — он не мог поехать со мной в Шорхэвен — стукнув кулаком по кофейнику и зарычав:

— Не будь идиоткой!

— Если меня схватят, схватят и тебя, — объяснила я ему своим хорошо поставленным голосом преподавателя английского языка.

— Ты полагаешь, я вообще ничего не соображаю? — завопил он.

Он встал и стукнул ногой по дивану. Лицо его было красным, но за всей этой яростью чувствовалось удовлетворение атлета, который выиграл соревнование. Но Тому этого было еще мало.

— Дело в том, — продолжал он, — что я и не собираюсь даваться им в руки.

— Но если ты будешь и дальше впутываться в это дело — ты попадешь именно к ним в руки.

Достаточно было всего несколько минут, чтобы выяснить, что еще оставалось несделанным и объяснить ему план дальнейших действий. В Нью-Йорке я беру машину и еду в Грейт-Нек, что в десяти милях западнее Шорхэвена. Как только стемнеет, я пойду на станцию и, прикинувшись запоздалым покупателем, возьму такси, чтобы ехать домой. Я устало брошу: «Шорхэвен».

Том уселся на край своего стола и вытянул ноги, снова вспомнив, что он холодный и спокойный человек.

— Тебе надо поговорить еще с тремя-четырьмя людьми, — сказал он, став неожиданно абсолютно невозмутимым. — Ты совсем не тупица, Рози! Бог дал тебе ум, чтобы думать. Ну как ты сможешь осуществить все это одна?

Он был так убедителен.

— Мы должны разработать такой план действий, чтобы я мог быть там, если тебе вдруг понадобится помощь.

Я отрицательно покачала головой. — Как ты можешь быть такой глупой? — снова закричал он.

— Я буду умницей.

Совершенно очевидно, что на диване он больше не мог вымещать свою злость и двинул кулаком по столу.

— Твоя голова настолько выше задницы, а ты света дневного различить не можешь. Неужели тебе не приходило в голову, что полиция будет ждать тебя в домах твоих друзей?

— Совсем не обязательно.

— Ты забыла о Картере. Да он, черт возьми, первым будет выслеживать тебя. И ты полагаешь, что его жена сбудет все так же мила с тобой и простит то, что ты чуть не прострелила голову ее мужа?

— Но это же был игрушечный пистолет?

— А откуда, черт возьми, ей это известно? А как насчет твоей подруги, которая писала эти идиотские стихи? Ты полагаешь, она угостит тебя мартини, когда ты свалишься ей на голову?

Я понимала, что Том прав: то, что он говорил, вызывало у меня нервную дрожь. И даже хуже. Пора с этим кончать. Достаточно. Все, что я хотела сейчас — найти мошенника-хирурга, который сделал бы мне нос, как у Элизабет Тейлор, и поселиться где-нибудь, где растут пальмы.

Все события произошли так быстро, что я не успела заметить, что остатки моей энергии иссякли уже три дня тому назад. Я выдохлась. Тишину и покой — любой ценой. На секунду я представила себе: Том дарит прощальный поцелуй Ходжо, прощается со своим бизнесом и всю оставшуюся жизнь проводит со мной на маленьком острове в небольшом домике на самом берегу моря — на окнах белые занавески, трепещущие от тропического бриза, и у нас большая библиотека.

Но это продолжалось не больше мгновения! Большое Дело Жизни Тома Дрисколла занимало почти двадцать четыре часа в сутки. Он уже не был тем необузданным в своих порывах мальчиком, каким был тридцать лет назад. Он стал важной шишкой с ограниченным кругозором. Его безрассудства хватит, быть может, лишь до полуночи. Если бы он даже дал мне кучу денег, как предлагал, и я верю, от всего сердца, какая будет у меня жизнь с чужим носом в каком-нибудь новом пальмовом городе? Как я смогу когда-нибудь узнать, женился ли Бен на «Подозрительной» и есть ли у него плаксивые, непереносящие лактозу дети — или он влюбился в молодую прелестную женщину? Кто сможет мне сказать, преуспел ли Алекс со своей музыкой, или он закончит карьеру где-нибудь на улице, а может, в тройке в полосочку будет искать супервыгодные контракты для какой-нибудь рок-звезды?

— Том, я все продумала относительно возвращения в Шорхэвен. Я согласна: мне нужна будет помощь, когда я туда попаду. Поэтому я и хочу позвонить моей подруге Касс.

На этот раз он не обрушился на меня ни с криками, ни с кулаками.

— Рози, я хочу, чтобы ты услышала меня.

— Я слушаю.

— Твоя подруга сейчас является главной угрозой. Она зашла слишком далеко, помогая тебе. У нее не будет сейчас выбора — она должна будет позвонить в полицию. Может, уже позвонила, чтобы сказать, что ты поддерживаешь с ней связь. Телефон в школе, по которому ты звонила, может прослушиваться!

— Я знаю, это рискованно. Но я ей доверяю. Я действительно ей верю.

— Позволь тебе напомнить, что ты была, пожалуй, единственной, кто верил твоему мужу.

Не знаю, как долго я пребывала в нерешительности, но в конце концов я согласилась не говорить Касс, что я собираюсь вернуться в Шорхэвен, а только спросить ее, не слышала ли она чего-нибудь нового. Том, приободренный моей покладистостью, сказал, что он сам позвонит в колледж, представившись мистером Томасом, архитектором Касс, и скажет, что он хочет перенести их встречу на десять тридцать в субботу. Я молила Бога, чтобы Касс зашла в канцелярию до десяти тридцати.

Том вновь подсел ко мне на диван. Мы молча сидели, держа друг друга за руки со сплетенными пальцами, глядя прямо перед собой — два подростка, завороженные фильмом, в котором вот-вот должно произойти что-то ужасное.

В половине одиннадцатого я позвонила из телефона-автомата рядом с кафетерием.

— Алло!? — ответила Касс с вопросительным оттенком в голосе.

— Тута я, — сказала я, допуская грубейшую грамматическую ошибку.

— Как ты могла так сказать?

«Ну вот! — сказала я себе. — Это не похоже на уловку человека, сотрудничающего с полицией и согласившегося говорить со мной по телефону, который прослушивается, чтобы помочь определить им мое местонахождение и схватить меня».

— Ты еще там? — спросила Касс.

— Это я, и я здесь.

Голос у Касс не оборвался, но зазвенел на высокой ноте, как бы сквозь слезы.

— Рози, не прошло ни одного часа, чтобы я не переживала из-за того, что потеряла тебя, чтобы я не опасалась за тебя.

Я обернулась. Мне хотелось увидеть лицо Тома. Мне было так стыдно, что я усомнилась в ней. Я вспомнила строчку из французского писателя, которого я использовала когда-то для классного сочинения: «Куда более стыдно, усомниться в своих друзьях, чем быть ими преданным».

— Я тоже скучала по тебе, Касс. Ты даже не можешь себе представить, как сильно.

— Конечно, могу — сказала она уже своим голосом. — Позволь я расскажу тебе, что узнала от Стефани — очень немного. Однако, совершенно очевидно, что она в крайнем смятении. Кто-то может и не заметит, но ее нервы расшатаны до крайности. Я заглянула к ней сразу после школы, и едва успела снять пальто, как Стефани тут же выкатила свой бар. И это при известном правиле Тиллотсонов — «мы никогда не пьем до пяти вечера». Я налила себе немного шерри, а она влила в себя, по крайней мере, двойную порцию виски. Я никогда не видела ее такой бледной! Она была белее снега, белее, чем….

— …Белее, чем ты. Знаю, слава Богу, что она белая. Расскажи лучше, что она говорила?

— Что она находится в ужасном напряжении. Почему, можешь ты спросить? Она уволила работавшую у них супружескую пару, и теперь не может найти ни няню, ни, как она выразилась, подходящую домработницу, но мы обе хорошо знаем, что значит для нее «подходящая».

— А как насчет Картера?

— О, Рози! Что на тебя нашло? Пистолет был настоящий?

— Конечно, нет. А что она говорила об этом?

— У него до сих пор понос.

— Ну и прекрасно. Он это заслужил. Она ничего не говорила о Картере и Ричи?

— Они, главным образом, вместе играли в теннис, ходили на баскетбол и хоккей. Я пыталась разговорить ее и разузнать побольше о Картере, даже сказала, как был потрясен Теодор, узнав об убийстве; насильственное преступление в собственном владении с территорией более двух акров! Я даже придумала, что он плохо спит.

— Это правда?

— Конечно, нет. Теодор — крепкий орешек, — его не проймешь ничем. Он спит, как ребенок. Кстати, догадайся, кто не спит?

— Картер?

— Стефани предполагает, что он никак не может прийти в себя после того случая.

— Потому что у него нет «себя»;— вставила я. — Картер Тиллотсон от рождения безликий. Даже папоротники, растущие у Стефани, более интересны, чем он.

— Не сомневаюсь, что это именно так, но она убеждена, что он встревожен. Она предложила ему поговорить по душам, чтобы стало легче, но он отвечал только, чтобы его оставили в покое. Что и было сделано. После; вашей увеселительной прогулки он спит только в офисе.

— Учитывая понос, это для него благо.

— Несомненно. Он еще и потому там, что полиция проверяет его машину, пытаясь установить твое местонахождение, а БМВ Стефани брать не хочет потому, что у машины, якобы, какое-то не такое сцепление. А, как ты понимаешь, Стефани чувствует себя не в своей тарелке, если ей не для кого готовить. Она говорит, что все дни проводит в оранжерее, якобы только там ей хорошо. — Касс сделала глубокий вздох и заметила. — На самом деле, мне очень жаль ее.

— Ты упоминала о Джессике?

— Только спросила, видела ли она ее на похоронах? Она сказала, что не видела, только слышала, что Джессика была в чем-то сером, что, как она считает, было сделано из желания не выделяться. А вообще она не хотела говорить о Джессике. Она проявила в этом такую твердость, что это заставило меня поверить, что она знает любовных делах Картера, хотя не могу сказать это с уверенностью. Знаешь, она перескакивала с предмета на предмет, не поймешь, что ей известно, а что нет. Я бы даже сказала, что, похоже, ее очень беспокоит собственный муж. Каждый раз, когда я называла его имя… Конечно, я не могла видеть, что с ней происходит, но я, поверишь, буквально чувствовала, что она меняется в лице. Просто, может, в нормальной обстановке он такой флегматичный, что любое проявление эмоций: пугает ее.

Я переложила трубку к другому уху.

— Может, она беспокоится, потому что, раз Джессика опять свободная, Картер может снова начать волочиться за ней?

Я посмотрела назад, на Тома. Прежде чем позвонить Касс, я предложила ему послушать этот разговор вместе со мной. В отличие от меня, он сразу не захотел подслушивать — он изменил бруклинским привычкам — это Дартмут испортил его. Теперь, конечно, ему было очень любопытно, и он едва мог усидеть на диване.

— Что? Что? — прошептал он.

Я покачала головой — не сейчас — а потом сделала рукой знак в воздухе: разговор слишком сложный, чтобы попытаться передать его. Бросив на него, как мне казалось, извиняющийся взгляд, я повернулась к нему спиной.

Я готова была пренебречь его предостережениями. Да, я ошиблась в Ричи. Может, я ошиблась также и в отношении других людей. Но мне надо поверить Касс! Я не хочу жить в мире, где нельзя доверять лучшим друзьям.

— Касс, у Ричи был роман с кем-то в Шорхэвене. Мне нужно найти, с кем.

На другом конце воцарилось полное молчание. Том, наливавший себе еще кофе, так грохнул кофейник о стол, что донышко раскололось. Кофе растекся по столу и Начал капать на ковер. Я чуть было не попросила Касс подождать у телефона, когда до меня неожиданно дошло, что Элизабет Кэди Стэнтон прожила свою жизнь не для того, чтобы я прервала этот, такой жизненно важный для меня разговор и мчалась в туалетную комнату, хватала полотенце и подтирала за мужчиной грязь.

— Ты меня слушаешь, Касс? — спросила я.

— Да. А ты в этом уверена?

— Абсолютно.

Том взглядом следил за тем, как струйка кофе, наверное, минуту стекала на ковер, а потом сам устремился в туалетную комнату.

— Мне нужно кое-что выяснить относительно некоей Мэнди. По моим сведениям, с этой женщиной Ричи крутил до Джессики. Я совершенно уверена, что она живет в Шорхэвене.

— Мэнди? — переспросила Касс. — Есть Минди Ловенталь. Она работает в библиотеке в справочном отделе.

— Нет. Я точно знаю, ее зовут Мэнди.

Том вернулся с пачкой салфеток и вытер разлившийся кофе, хотя на ковре все равно осталось несколько коричневых пятен.

— По моим сведениям, она адвокат, и они со Стефани время от времени вечерами бегают вместе. Узнай у Стефани, но только, пожалуйста, будь очень осторожна. Я не хочу, чтобы кто-нибудь догадался, что мы с тобой поддерживаем контакт. Пусть люди думают, что я одинокий бродяга.

— Разве я допустила хоть малейшую неосторожность? Я поговорю со Стефани и поспрашиваю еще кое у кого относительно Мэнди — или Аманды.

— Вероятнее всего, ей от двадцати до сорока, но, зная Ричи, не отбрасывай никого до семидесяти пяти.

Я прикрыла глаза рукой, чтобы побыстрее сочинить какую-нибудь ложь для Касс. Понадобилась всего секунда, и правдоподобное объяснение было найдено — я становлюсь профессионалкой.

— Можешь сказать Стефани, что у тебя был сержант Гевински, интересовался, где бы я могла быть, а тем временем ему позвонили. И ты смогла подслушать, что речь шла о Ричи и женщине по имени Мэнди.

— Отличная легенда, — с восхищением заметила Касс.

— Благодарю. Сделай это поскорее, не откладывая. Это очень важно.

— Чувствую, что меня знобит и у меня саднит горло. Мне придется сейчас же уйти из школы.

Все эти годы, что Касс преподавала в школе, был единственный случай, когда она ушла раньше трех часов — чтобы родить ребенка.

— Постарайся позвонить мне домой около шести вечера. К этому времени я постараюсь что-либо узнать для тебя, если вообще есть, о чем узнавать.

— Может я смогу заехать, — сказала я спокойно.

— Рози, нет! Ты не можешь вернуться сюда!

— Думаешь, я не знаю, что надо быть осторожной.

— Ты просто не сможешь быть достаточно осторожной! Сегодня утром я видела Алекса.

— Когда?

— Когда шла на горку, чтобы встретиться с Маделейн и Стефани для утренней прогулки.

— Что он делал на улице в такое раннее время?

— Понятия не имею. Тем не менее, с тех пор, как я больше не являюсь его учительницей, я нахожу его очень приятным. Даже больше — он мне просто нравится теперь. Рози, мы с ним разговариваем каждый день. Он сказал, что ваш дом находится под постоянным наблюдением. И я сама знаю, что там все время крутится огромное число полицейских машин. Ты не должна рисковать. Не приезжай!

Том знал, что я уже сделала выбор. Он больше не бесился. Мы стояли на ковре рядом с мокрым пятном и обнимались. Было так приятно уткнуться ему головой в плечо. Он спросил, окончательно ли я решила, что еду одна. Я кивнула. Он сказала, что будет молиться за меня. Я ответила, что мне так нужны его молитвы. Он притянул меня к себе, обняв двумя руками, и сказал, когда все будет позади, я должна буду также крепко обнять и его. Я ответила, что он не вправе требовать от меня многого, жаркие объятия не для женатого мужчины.

Он сказал, что если будет нужен мне, мне надо будет позвонить по его личному номеру и назваться его невесткой Мардж. Диспетчер свяжется с ним немедленно, — будь то день или ночь, — и он приедет ко мне. Затем он, повертев замок, открыл один из своих сейфов и достал оттуда пачку денег. Когда он отсчитал тысячу долларов, я сказала ему, что этого более чем достаточно, и что я надеюсь, когда все уладится, я смогу их ему вернуть.

Он проводил меня мимо своего секретаря, через приемную и по длинному серому коридору до лифта. Когда подошел лифт, он сделал еще одну попытку:

— Рози, ну, давай! Позволь мне поехать с тобой! — он просто потерял голову.

Я готова была расплакаться. Но я держала себя в руках. Я вошла в лифт, нажала кнопку «вниз» и сказала ему то, на что у меня никогда не хватало решимости в школьные годы — я ждала, что он скажет это первым:

— Том!

— Да!

— Я люблю тебя.

Дверь закрылась раньше, чем кто-нибудь из нас успел сказать: «До свидания».

Я почти так же боялась отрезать волосы, как нанять машину по фальшивой кредитной карточке Дэнни и пользоваться его водительскими правами, Я обычно зачесывала свои волосы назад. Они были довольно длинными, и при необходимости их можно было собирать в хвост, либо поднимать наверх и делать вечернюю прическу. Но все же я купила ножницы в магазине неподалеку от Мэдисон-авеню. В магазине продавались ужасающие по виду спортивные вещи, какие-то облегающие костюмы черного и грязно-оливкового цветов с таким количеством колец, заклепок и цепей, что могли бы подойти самому изощренному садисту. В туалетной комнате того самого магазина я отрезала волосы так коротко, что, когда я посмотрела на себя в зеркало, то увидела какую-то незнакомую мне женщину с косо подстриженной прической под голландского мальчика.

Помимо ресниц и ног самым красивым у меня был, как я считала, лоб. Конечно, челом Афины его нельзя было назвать. Но, казалось, на нем лежала печать ума и даже утонченного аристократизма. А теперь его скрывала челка.

Я стряхнула с себя волосы, засунула игрушечный пистолет, с которым теперь не расставалась, глубоко в карман своих новых доспехов. Я подняла капюшон ярко-зеленой ветровки с толстыми молниями вокруг шеи и на отворотах. Это был наименее воинственно выглядевший предмет одежды во всем магазине. Когда-нибудь в нашем доме в Шорхэвене я выряжусь еще раз таким образом и сойду, среди непосвященных, за поклонницу этого стиля.

Я осмотрела себя. Зеленоватый оттенок лица был под стать зеленой ветровке, но если не обращать внимания на мою пышную комплекцию, я выглядела вполне экзотично. Дитя любви сицилийца и индианки. Какое привлекательное лицо! Если бы меня еще так не тошнило при мысли о предстоящих испытаниях, я, возможно, была бы даже очарована своим новым обликом.

Мое новое «я», направлялось через мост 59 улицы прямо в Куинс. Серебристый «седан-де-вил», который я взяла напрокат, был любимой машиной воротил бизнеса, у которых длина их рук была равна длине их сигар. Я выбрала его, исходя из того, что если в Шорхэвене мне придется оставить его в месте, где стоянка запрещена, полиция отнесется с подозрительностью, если увидит приметный «шевроле», но посмотрят сквозь пальцы на весьма экстравагантный «седан-де-вил».

На мосту я попала в пробку, и только к трем мне удалось выехать из города. На скоростную трассу я попала в час пик. Но одна из программ классической музыки передавала Бизе, так что ожидание было уже не такой пыткой. Я пела вместе с Кармен. Визе доставил мне такое удовольствие, что, только, когда я доехала до Нассау и выключила радио, я почувствовала, что в животе у меня урчит от голода.

Я села в уголке пиццерии. И, хотя я понимала, что будет большой ошибкой с моей стороны съесть целиком большую пиццу, я решилась пойти на риск. Я выпила два стакана кока-колы, но уже не диетических, и проехала еще с десять миль до офиса Винни Кароселла, расположенного в одном из восьмидесяти похожих, как две капли воды, зданий, будто бы сделанных из одного стекла.

В приемной находилась пожилая седовласая женщина, которая, казалось, поверила моему рассказу о том, что я была подругой Рози Мейерс. Я называла ей имя, которое было указано на водительских правах — Кристина Петерсон. Спокойно выслушав меня, она так же без эмоций отнеслась и к моему облачению. Я обрадовалась: моя челка ввела ее в заблуждение! Она отвела меня в офис Винни.

— Мистер Ка, — окликнула она. Он поднял глаза.

— Миссис Петерсон. Ее прислала Рози Мейерс. Но челка не обманула Винни.

— Петерсон, — закрыв дверь, переспросил он. — Если вы и дальше собираетесь выдавать себя за кого-то другого, то выберите себе имя покороче, например, Руссо и Гарсия. Петерсон — это очень длинно, Рози.

Столы, стулья, книжные полки — все было завалено письмами, конвертами, вырезками из газет, сообщениями. Сбросив пачку бумаг на пол, Винни освободил для меня стул, церемонно придерживая его, пока я садилась.

— Чем могу быть полезен? — спросил он.

— Я пришла заплатить гонорар. У меня немного, но…

— Забудьте об этом, — перебил он меня. — Это уже сделано. Один высокий полицейский чин, который у меня в долгу, поговорил с вашими сыновьями. Он сказал, что с вами все в порядке и что вы обратились ко мне как к адвокату. Это было пару дней назад. Они славные ребята! Вчера старший отдал мне десять наличными.

Прежде, чем я успела открыть рот, он добавил:

— Он продал свою машину. У них все в порядке: и у одного, и у другого. Медицинский факультет не возражает против его столь длительного отсутствия. А младший занялся продажей билетов в рок-клубе, но его менеджер сообразил, что вся эта история только прибавит ему популярности, и нанял его для участия в больших рождественских концертах.

— Так что Рози, тут все в порядке. Мне также удалось вытащить из лаборатории справку относительно оставленных машиной следов. Кроме того, у меня есть друг, который может объяснить все это устно.

Винни подошел к одному из кресел и, перебрав кучу лежавших на сиденье бумаг, вытащил какой-то желтый листок.

— Следы шин, которые, вам показалось, вы видели вблизи машины вашего мужа? Так вот, это не было галлюцинацией. Они были оставлены шинами «мишелин» MX, возможно, в то же самое время, когда и следы машины вашего мужа, — он отложил листок в сторону. — У его машины были шины «пирелли».

Надежда, казалось, снова возвратилась ко мне. Я почти боялась спросить:

— Это хорошая новость, Винни?

— Неплохая. Лучше было бы, конечно, получить показания его подружки, этой Джессики, вызвать полицию и устроить видеопросмотр признания, и все-таки это уже кое-что. Кто-то еще был в том месте, когда он там находился.

— Это же подтверждает и мою версию.

— Но только частично, если уж быть откровенным. Хотя, можно сказать, начало положено.

На краю стола, под раскрытой книгой по юриспруденции валялись конфеты в форме ликерных бутылочек. Это были конфеты с ромом и орехами, а также сникерсы, Милки Уэй, Три Мушкетера. Он отложил книгу, сгреб целую горсть конфет, и предложил мне, будто я была ряженым с подставленной для угощения сумкой. Я отказалась — он высыпал их обратно на стол и стал снимать обертку с ловкостью сладкоежки. Он сунул одну конфету в рот.

— У каких марок машин шины «мишелин», — спросила я.

— Я ждал, что вы спросите об этом. У дорогих — «сааб», БМВ, «вольво», «мерседес».

Я заметила след от шоколада в уголке его губ.

— У меня «сааб», — сказала я ему. — Двое из моих подруг имеют БМВ — Стефани, и Касс. У мужа Стефани — «мерседес». У Маделейн — «вольво». Они так распространены здесь.

По какой-то причине, несомненно со злым умыслом, люди, проживавшие в богатых усадьбах, предпочитали, в основном, немецкие марки машин, так что ежедневно по нашей дороге колесили не менее пяти тысяч шин «мишелин».

— Есть еще женщина по имени Мэнди. Никто не знает, какую она водит машину, но если у нее вообще есть машина, я ручаюсь, что шины у нее — «мишелин».

— Какое это имеет отношение к делу? — спросил Винни.

Прошло еще какое-то время, пока он закончил разворачивать шоколад, а я смогла вернуть его к концу нашего разговора в Вашингтон-сквер. Я рассказала, что я успела за это время сделать. Казалось, с этой встречи прошла целая жизнь. Целая жизнь? Со времени убийства Ричи прошла целая жизнь… если забыть, что это случилось всего неделю тому назад.

— Давайте, подумаем, — сказал Винни. — Леди с колесами «мишелин» — леди ради удобства аргументации — едет по дороге следом за вашим мужем или, может, просто проезжает мимо. В любом случае она видит, где он припарковал свою машину. Она проезжает дальше и останавливается невдалеке от него — либо, чтобы осмотреть его машину, либо, чтобы спрятать свою, либо она видела, что он вышел из машины и подошел к дому.

— Машина проехала на несколько футов вглубь леса, напомнила я ему — Может, там было грязно — деревья совершенно не пропускают солнце. Может, она испачкала обувь в грязи. Помните грязь, которая была на полу на кухне?

— Никто не может принести такое количество грязи на ботинках, особенно, если этот кто-то вышел из леса и прошел к дому той же дорогой, что и ваш муж, — Винни остановился, задумавшись и массируя переносицу. — Я буду детективом, хорошо. Знаете, как бы я рассматривал все то, что вы сейчас мне сказали? Когда я получил бы заключение лаборатории, у меня появились бы прямые доказательства, что почва в том месте, где были обнаружены другие следы от шин, тоже не была слишком сырой. И грязь на кухне была грязью от ботинок вашего мужа.

— Но он не оставил никаких следов около своей машины. Там не было грязи!

— Грязь была на его туфлях, а с точки зрения детектива этого достаточно. Никаких указаний на то, что был кто-то третий.

— Не может же детектив доказывать то, что легко опровергнуть?

— Я мог бы кое-что сделать, чтобы разрушить эту версию. Выглядит так, будто криминалисты получили приказ сконцентрировать все свое внимание на машине вашего мужа. Зачем им искать следы от каких-то других шин или исследовать почву вокруг них? Но это могло бы помочь нам — немного.

Я сползла почти на край стула.

— А как насчет этого? Если он… или она… ну, пусть, убийца… пришел из Шорхэвена, особенно, если со стороны усадьбы, или находился у нашего дома или дома Тиллотсонов, он или она знали место, где парковал машину Ричи. Тогда, куда мог пойти убийца? Если вы не хотите, чтобы вас увидели на дороге, то можно пройти очень небольшой участок лесом, и вы попадете на тропинку, которая ведет к теннисному корту Тиллотсонов. Но не забывайте, это было в середине октября, и была ночь… Вряд ли кто-то сумел бы отыскать узенькую тропинку, спрятаться на окруженном деревьями теннисном корте и ждать там, когда Ричи пойдет обратно к своей машине. При этом, как раз вокруг машины достаточно много деревьев, так что можно и не увидеть, когда он будет возвращаться.

— Просто из чистого любопытства — с корта виден ваш дом? Мог ли кто-нибудь увидеть, что ваш муж идет в дом или даже что он внутри, на кухне?

— Нет, без бинокля нельзя. Но посмотрите, что вы, еще можете сделать, если не хотите, чтобы вас увидели. Забудем о теннисном корте: Вы паркуетесь так, что машина Ричи блокирует вашу? Либо вы следуете за ним, либо просто оказались рядом с его машиной и хотите понять, находится ли Ричи внутри. Итак, его нет, но вы можете предположить, куда он, вероятнее всего, направился. И, если вы не следовали за ним, вы не рискнете идти по дороге, чтобы подойти к нашей подъездной дорожке, потому что вы можете столкнуться со мной. Верно? Или с Ричи. Вы ведь не знаете, один он или нет.

— Так, — согласился Винни.

— Хорошо. Что же вы станете делать, чтобы увидеть Ричи, но чтобы никто не увидел вас?

— Вы проберетесь через лес, — сказал Винни. — Но вы сами сказали мне, что это все равно, что пробираться сквозь джунгли.

— Но это возможно, Винни! Послушайте, я же проделала это. Поверьте мне, это было трудно. Мои башмаки превратились в сплошную грязь. Я пробиралась между нависавшими, как канаты, лозами дикого винограда, которые цепляют тебя арканом. В моей одежде и волосах были все виды листьев, колючек, хвои. Конечно, никто не захочет идти этим путем ночью. Но я знала, на что я шла и только поэтому смогла пройти. Знаете почему?

— Почему?

— Потому что это — война, Винни. И мне очень надо победить.

Винни кивнул.

— Так же было и с убийцей.

Я, откинувшись на стуле, смотрела на его испачканный шоколадом рот и в его шоколадно-коричневые глаза. Он одарил меня шоколадной улыбкой.

— Винни, не говорите мне…

— Ах, Рози. Вы меня убедили. Вы этого не делали. Кто-то с намерением убить вашего мужа заходил в вашу кухню в ту ночь. Вы не виновны — вас оклеветали.

— Благодарю вас, — я встала, собираясь уйти.

— Или, — продолжал он, — вы самая изощренная лгунья, которую я только встречал за всю свою жизнь. В любом случае…

Винни снял воображаемую шляпу и, взмахнув ею в воздухе, приложил к сердцу.

— Я к вашим услугам, мисс Рози. Сразу же я сделаю следующее: я отправлюсь к детективу и поговорю с ним. Я попрошу, чтобы он позвонил вашему другу Гевински и поговорил с ним об отпечатках шин. Я поговорю с ним о других уликах: о том, что можно пробраться через лес и запачкать ботинки. О ботинках, которые должны были оставить грязные следы на дорожке, но не оставили. Я поговорю обо всех очевидных вещах, которые они не захотели заметить, потому что преследовали, черт возьми, только одну цель — арестовать вас. А вы знаете, что следует делать вам тем временем?

— Что?

— Не высовываться!

— Ну, конечно, Винни.