После всех этих лет

Глава 9

План. Мне нужен был план побега.

Я покачала головой: слишком торжественно. Похоже на шутку.

Деньги. Я не могла убежать далеко без денег. Мне нужно было место, где я смогла бы остановиться, деньги на дорогу, еда. Во всех моих сумочках я наскребла что-то около тридцати долларов с мелочью. Я добавила еще восемьдесят из своего бумажника. Есть еще чековая книжка, однако уже с завтрашнего утра и до конца следствия компьютер заморозит все мои счета. То же самое и с кредитной карточкой.

На мой последний день рождения Ричи подарил мне кольцо с сапфиром размером с маленькую сливу. В лихо закрученных детективах героиня всегда предлагает частному сыщику в оплату его услуг какую-нибудь маленькую безделушку, на что он всегда отвечает: «Ладно, детка, забудь об этом». Такой является жизнь для восемнадцатилетних блондинок. Но если они могут оплачивать свои просьбы драгоценностями, то почему не могу я?

Затем я спросила себя: чего ты добьешься тем, что сбежишь?

И ответила: может, ничего. Может, это такая фантазия, просто жалкая забава для тех, кому некуда бежать.

Переодевание. Немного грима. Успокоительное. Я схватила пузырек и прижала его к груди, как бальзам для страдающей души. Но успокоить себя могла только я сама. И если у меня осталась хоть какая-то надежда снасти свою жизнь, я должна стать решительной. Я не могу позволить себе впадать в отчаяние при каких бы то ни было неприятностях.

Мои колебания продолжались ровно три секунды, после чего я утопила свои таблетки в туалете.

Я бегала по спальне в поисках зубной щетки и твердила себе: «Этот план обречен на неудачу. Забудь о нем. Иди спать. Я в высшей степени напряжена, а все мое успокоительное, которое было в доме, растворилось в воде унитаза».

Я сказала себе: убийство Ричи не было случайным. Я искренне в это верила. И чтобы мне оправдаться, я должна найти того, кто это совершил. Однако это не детективный роман Джона Диксона Карра, где все распутывается уже в предпоследней главе. Поскольку поймать убийцу вряд ли возможно, то мне, по крайней мере, необходимо выяснить, что происходило в жизни моего мужа в последние несколько лет. Необходимо предложить Гевински альтернативу. Единственное, что я могу — узнать, что Ричи делал, видел, думал. Он переехал в город на самом деле значительно раньше, чем покинул меня, и я должна последовать туда по его стопам.

Ветер завывал, как в дешевом фильме ужасов — у-у-у-у-у — от него дребезжали стекла. Холодная ночь — предвестник зимы. Я думала: как одевается человек, скрывающийся от правосудия. Я была твердо убеждена, что одежда должна состоять из джинсов и черного свитера. Но если я хочу попасть в мир Ричи, то мне следует одеваться, как и всем остальным там, — дорого. Я подошла к шкафу и вытащила твидовые французские слаксы темно-серого цвета. Мне они казались потрясающе модными. Шелковую блузку. Светло-серый кардиган, который я покупала вместе с Кэрол, и низкие кожаные ботинки. Все необходимое я сложила в очень красивую сумку из страусовой кожи, которую я купила через месяц после того, как мы разбогатели, и за два года до того, как я стала бороться за права животных, спасая их от детей моего показательного класса.

Я выключила свет в холле. Ступая как можно тише, я вошла через приоткрытую дверь в комнату Бена. Вымпелы и полки со спортивными наградами соревновались за место на стене с портретами различных деятелей науки. Уже в колледже он повесил последний, молодого Эйнштейна. Никаких рок-звезд и политических лозунгов.

Я прошла дальше и остановилась в дверях комнаты Алекса. Конечно, я была напугана всем, что произошло и может еще произойти, но я отдавала себе отчет, что меня охватывает ужас только тогда, когда я начинаю прислушиваться к собственному прерывистому дыханию.

Комната Алекса все еще была пуста. Он проспит в библиотеке до полудня, если кто-нибудь не разбудит его резким и требовательным: «Скажи, где твоя мать!» Я проскользнула в его комнату, закрыла дверь и села на жесткий матрац его узкой подростковой кровати.

Это слишком опасно, говорила я себе. А что, если Алекс проснется и поднимется наверх? Ты что, хочешь, чтобы он выбирал между тобой и законом? Я понимала, что шансы мои близки к нулю, и чтобы успокоиться, начала считать бананы — один банан, два банана… Я дошла до трехсот — ничего! Надо заметить, что это было наиболее скучным занятием, конечно, после разговоров с «Подозрительной» об аллергии.

Кругом тихо. Алекс не поднимается. Я выглянула в окно. Полицейских я не увидела, хотя знала, что двое у входа в дом и еще двое в машине в конце аллеи. Я вытащила лестницу из-под кровати. О, Боже! Цепи, скреплявшие ступеньки, заскрежетали, как дух Марлея. Я замерла. Ни окрика, ни полицейского свистка. Сантиметр за сантиметром осторожно и легко я открыла окно.

«Не делай этого, — предостерегала я себя. — Ты сделаешь только хуже. Они скажут, ты смылась, потому что виновата. Невиновный не сбежал бы. Они поймают тебя. Ты знаешь, что они поймают тебя».

«Пусть поймают, — отвечала я себе. — И что они смогут сделать? Добавить пару лет к приговору? Когда тебе шестьдесят пять или семьдесят пять, какое значение имеют год или два. У меня будут вставные зубы, седые волосы на лобке и никаких надежд. Так, действуй!»

«Это бессмысленная затея, — говорила я себе. — Ты — законопослушная гражданка».

И ответила: «Они потащат меня в тюрьму. Лучше я смоюсь отсюда».

«Нет, подожди, — покачала я головой. — Ночь только наступила. Все эти бойкие голубоглазые полицейские, которые ведут наблюдение, еще достаточно бдительны. Часа через два они захотят спать».

Я улеглась. Подушка Алекса пахла его гелем для волос и арбузом. Я очень устала и знала, что могу заснуть. Но если я позволю себе вздремнуть — можно и не проснуться! Я заставила себя лежать с широко открытыми глазами и не спать, а читать вслух все стихи, которые еще помнила. Для начала дюжину сонетов Шекспира. От него я перешла к Эдриенн Рич, затем к романтическим одам и к Элиоту. Но «Дуврский берег» я декламировать не стала.

Однажды поздней ночью, через несколько месяцев после нашего переезда в Галле Хэвен, убедившись, что мальчики уснули, мы с Ричи выскользнули из дома и занимались любовью прямо на берегу. Великая любовь должна быть отмечена: я декламировала «Дуврский берег». Ричи обнимал меня и гладил по голове.

В одиннадцать вечера я закрепила металлические крючки за подоконник и спустила — по возможности, аккуратно — лестницу вниз. Однако удар металла о кирпич был неожиданно громким. Каждый скрежет заставлял мое сердце трепетать от страха, не помогал даже лай собаки вдалеке. В конце концов, наступила тишина.

Я села на подоконник. Медленно перебросила ноги наружу, и они коснулись кирпича. Через шерстяные носки я почувствовала его холод. Я вцепилась в край рамы с такой силой, что наверняка оставила там свои вдавленные в дерево отпечатки пальцев. «Не смотри вниз», — приказывала я себе. Но, конечно, я посмотрела вниз. Лужайка зияла черной щелью, похожей на вход в чистилище. Я зажмурилась и подумала о жизни. Цепь позвякивала на ветру. Я заставила себя подумать о лестнице и о том, что я буду делать после побега.

Так или иначе, я поставила одну ногу на ступеньку, потом другую. О, Боже, как она неустойчива! Лестница качалась из стороны в сторону. Костяшки пальцев царапались о кирпич. Даже в темноте я почувствовала, как они кровоточат. Но от этого никто не умирал. Вперед! Еще одна ступенька. Усики плюща касались моих запястий. Еще ступенька. Больше я не могла. Руки дрожали. Если я упаду… Я представила свое распростертое тело, переломанные руки и ноги, череп разбитый, как сваренное всмятку яйцо.

Нет. Я не могла больше. Я начала карабкаться наверх, в дом. Но как только я поднялась на одну ступеньку, крючки, державшие лестницу, издали звук протеста, готовые сорваться. Я повисла бездыханная. Пальцы онемели. Если я не смогу подняться, как мне быть? Я снова начала спускаться. Я не хотела смотреть вниз, потому что боялась увидеть четверых полицейских с направленными на меня пистолетами.

Но все же взглянула. И не поверила своим глазам! Почти у цели. Еще шесть, семь футов — и все. Черный газон превратился в мягкую траву. В этот последний момент я уже не думала о сыновьях, я не думала о матери — я становилась свободной. Я думала о своих студентах. Быстро про себя я попросила у них прощения и понадеялась, что кто-нибудь из них найдет у меня на столе их сочинения, лежавшие под пресс-папье Дейта Ассошиэйтед с девизом «Знание — сила», и отнесет их в школу. И у Адама Готфрида, когда он узнает, что получил «отлично», не будет очередного приступа колита. Тут моя правая нога коснулась земли.

Была ли это собака Баскервилей или гигантская немецкая овчарка, принадлежавшая полицейскому управлению округа Нассау, но она мчалась прямо на меня. Она лаяла так громко, что могла разбудить даже мертвого — только не Ричи.

Могу ли я убежать? Как раз в тот момент, когда она была настолько близко, что я слышала ее шаги, я остановилась. Собака приблизилась ко мне.

— Хороший мальчик! — пролепетала я истерично и взглянула на нее. — Девочка!

Собака рычала слишком громко.

Когда я обучала своих собак, Ирвина, который умер в августе, и Блоссома, то читала, что, если собака угрожает вам, надо встать спокойно. Не бежать. Если же она проявляет желание вцепиться вам в горло, попытайтесь завопить, лучше до того, как она вопьется вам в глотку.

— Джаус! — позвал мужской голос.

Казалось, голос раздался от лестницы, которая вела к берегу, но ветер еще продолжал шуметь, и я не могла точно определить направление.

— Джаус!

Ветер донес звук, и только тогда собака услышала и залаяла в ответ.

— Хороший Джаус, — прошептала я.

Собака подняла голову и уставилась на меня.

— Что за прекрасная собака! Такая умная собака! — бормотала я, как только могла нежно. — Пре-е-екрасная. Умная.

Я молилась, чтобы она не унюхала кровь у меня на пальцах и не решила укусить. Несмотря на ее огромные размеры, лапы у нее были не очень мощные — она только вышла из щенячьего возраста. Только ее молодостью — видимо, ее только взяли в школу полицейских собак — можно было объяснить то, что она перестала лаять.

— Иди ко мне, — настойчиво повторяла я с энтузиазмом лунатика. — Давай погуляем.

Я сделала два шага в сторону от дома. Сейчас клыки Джауса вонзятся в мою плоть… Но, о, чудо! — она встала рядом со мной. Думаю, оттого, что ветер донес еще один окрик «Джаус!», собака не разорвала меня на части.

Я бросилась в лесок, разделявший владения наши и Тиллотсонов. Идти было трудно. Пробираясь между кочками и виноградными лозами, я поцарапала лодыжки, будто я ползала по узкой пещере. Собака была рядом. Было так темно, что я не заметила, как уперлась в баррикаду из поваленных деревьев и ветвей высотой почти до пояса. Я сделала несколько шагов в сторону на ощупь, пока не нашла дорогу, чтобы обойти препятствие.

Собака остановилась! Каждый мой последующий шаг она сопровождала рычанием, но дальше не двигалась из-за корней поваленных деревьев.

— Давай, Джаус! — приказывала я. — Ты можешь преодолеть это.

Я понимала, что собака хотела следовать за мной. Поджав задние ноги, она пыталась перепрыгнуть через непроходимые завалы корней. Она вытянула шею и завыла. Я почувствовала к ней такую жалость, что готова была вернуться, но затем сказала себе: «Одумайся. Это не кино про животных». И стала пробираться через лес без собаки, темной ночью, одна.

Пока я шла, мне в голову лезли разные мысли. То я боялась наткнуться на полчища крыс. То — на щеголевато-счастливых полицейских. То — на ядовитый плющ. Заросли грубой крапивы обожгли мне шею, оставив вздутые рубцы. Крапива зацепилась за отвороты моих твидовых брюк и потащила меня назад. Я боролась, подпрыгивая, как сумасшедшая ракета, четыре, пять, шесть раз. Наконец я освободилась.

Собака яростно лаяла там, где я ее оставила. Откуда-то, может, со стороны лужайки, я услышала голоса. Они искали Джауса или уже знали, что я сбежала? Я двигалась, не оглядываясь. Я не знала, скрыла ли ночная темнота спасательную лестницу или она блестит при свете звезд на фоне кирпича и плюща. Слишком поздно думать об этом. Я с трудом пробиралась сквозь заросли по скользкой от гниющих листьев земле. Мне надо идти вперед. Но у меня просто не осталось сил. Я не могла больше двигаться и прислонилась к молодому слабому деревцу. Я так взмокла, что блузка прилипла к спине и животу.

Пальцы больше не дрожали — они просто онемели. Я постояла немного. Внезапно мысли мои прояснились. Я поняла, что произошло два важных события. Первое — собака перестала лаять. Возможно, она выбралась из чащи и уже пускает слюни у брюк своего хозяина. Ни воя, ни лая и — что лучше всего — никаких голосов. Второе — я ушла так далеко, что как раз передо мной за деревом то место, где Ричи оставил свою машину. Я находилась в двадцати футах от дороги.

Мой план состоял в том, чтобы добраться до Манхэттена и, затерявшись в толпе, пробыть там некоторое время и провести кое-какие расследования. Но какие именно? Тут я поняла, что четко я продумала только одно: что положу в свою сумку.

У меня не было настоящего плана побега. Куда я намеревалась бежать? Как? Именно в этот момент лучи фар осветили дорогу, которая вела от моего дома к дому Стефани. Я бросилась на землю. «Не сходи с ума, — успокаивала я себя. — Это, должно быть, кто-то из соседей возвращается домой с ужина или из театра». А сколько прошло — пятнадцать минут? — с момента моей встречи с собакой, когда она сорвалась с поводка и бросилась ко мне. Для полиции достаточно, чтобы понять, что что-то произошло. И мне следовало понять, что фары движутся с такой скоростью, с какой едут полицейские на поиски сбежавшего преступника. Их сейчас, наверное, полно в усадьбе, да и во всем Шорхэвене. Что мне делать? Куда идти? Фары приближались. Я не могла идти вперед — меня увидят. Значит, надо пробираться назад, через лес. В этот момент я почти не была испугана, меньше во всяком случае, как если бы я столкнулась с дьявольскими глазами енота или дикой кошки.

В конце концов я вернулась к Галле Хэвен. Я уже различала лестницу, спускавшуюся из окна Алекса и отливающую в темноте серебром. Продолжая скрываться за деревьями, я обогнула дом и лужайку и добралась до фасада. Полнейшая тишина. Ни полицейских, ни машин. Ни даже собаки. Где все? Ждут, чтобы пристрелить меня, когда я выйду из леса на гравиевую дорогу. Нет, поняла я. Их просто нет здесь. Они были там, где бы я хотела — они искали меня у дороги.

Как я догадалась? Я не эксперт. Я читала романы Эда Мак-Бейна и некоторую научно-криминалистическую литературу, но не была знакома с тонкостями настоящей полицейской процедуры. Однако я читала достаточно, чтобы знать: если они догадались, что я сбежала, то не бросятся искать меня все вместе, оставив дом без присмотра. Где-то рядом должен быть хоть один полицейский. Позади дома, чтобы успеть добежать до лестницы? Ходит вокруг дома? Внутри?

Нет, только не внутри. Дом все такой же темный, каким я его оставила, если, конечно, они не обладают инфракрасными выпученными глазами, как в фильме «Молчание ягнят». Скоро кто-то с полицейским значком вернется опять к фасаду, и я вынуждена буду скрыться в лесу, пока они не начнут его прочесывать.

Я изучала Галле Хэвен, как никогда за все годы, что жила в нем. Что это даст мне? Прекрасная изящная кирпичная коробка с покатой шиферной крышей. Там никакой помощи. Крытая галерея, выложенная из того кирпича, что и дом, с тремя небольшими арками, имитирующими величественный парадный вход. И там негде спрятаться! С левой стороны дома, где кухня, галерея ведет в гараж на три машины. Гараж! Могу использовать его? Уехать? Через секунду я неслась через открытую лужайку. В голове у меня не было ни одной мысли, но когда я оказалась там и увидела джип Бена с пенсильванским номером, я поняла, что это шанс. На четырех колесах по лесу, вдоль берега. Вот это побег! Если не считать, конечно, что у меня не было ключа. Как пожалела я, что вместо того, чтобы без всякой пользы тратить время на тригонометрию, я не провела его с бруклинскими мальчишками и не научилась заводить машину без ключа. Итак, у меня был еще выбор: или ползти через подстриженные и ухоженные сады Шорхэвена, вокруг качелей и лужаек для пикников, далее вниз по Мейн-стрит к железнодорожной станции Лонг-Айленда — или взять красный «сааб», который был хорошо знаком следившим за мной полицейским.

Ну, все готово. Я оставила дверь чуть приоткрытой и включила зажигание «сааба». Большие ворота медленно поднимались вверх, будто больные подагрой. Слишком громко! Я подала машину задом, закрыла дверь гаража и приоткрыла окно. Тишина. Я включила скорость и под шуршание гравия поехала по аллее. Я насмотрелась достаточно детективных фильмов, чтобы не включать фары. Однако в них не показывали, что, когда на темной, но знакомой вам дороге возникает помеха, вы узнаете об этом только по резкому удару о бампер. На этот раз это было дерево. Какой шум! Громче, чем полицейская машина.

Точно. Вдали послышался голос. Я не могла разобрать, хотя было похоже на «Потато!» Весьма подозрительно. Я повернула обратно. Пытаясь высвободить машину, я сумела, наконец, развернуться в нужном направлении. Доехав до конца аллеи, я вновь услышала: «Потато!» Голос звучал слабее. Я поехала дальше в полной темноте.

На Анкоридж-лейн полицейских не было. И, поскольку я выбралась из Шорхэвена кружным путем, теперь я могла продумать маршрут: по Санди Нук-драйв вниз, мимо богатых усадеб, затем вверх по Зефир-корт, по хорошо знакомым мне улицам я добралась до стоянки машин лютеранской церкви Христа Спасителя. На параллельных улицах я видела зажженные фары машин — но не полицейских.

Без десяти двенадцать я свернула к банку Марин Мидлэнд и вставила карточку на получение 300 долларов наличными. Полицейская машина с огромным значком на двери проехала мимо. Она даже не затормозила, чтобы посмотреть, в чем дело. На экране загорелась надпись: «Ваш заказ выполняется, Рози Мейерс». Совершенно очевидно, автомату еще не было известно, что Рози Мейерс стоит номером первым в списке лиц, интересующих полицию округа Нассау, потому что через минуту автомат выплюнул пятнадцать двадцатидолларовых банкнот.

Мне бы хотелось написать про погоню, но ее не было. Отъехав от банка, я включила фары и узкими улочками выбралась из Шорхэвена. Я направилась на восток, минуя Манхэттен, через деловой квартал Глен Коув, вдоль берега и попала в другой деловой квартал нижнего Порт-Адамса. Было пять минут первого. Уже начался следующий день! Я остановилась у автомата другого банка и взяла еще триста долларов. Затем я оставила машину у пирса. Полиция решит, что я прыгнула в воду, и ближайшие день-два будет прочесывать весь залив.

В порту, в двух минутах от места, где я оставила свою машину, я нашла незапертый грузовик-пикап. Я уселась на место водителя и задумалась. Прежде всего, я должна забыть о том, что я учитель английского языка. Кто же я тогда? Поскольку подозрение в убийстве — полнейшее дерьмо, а не род занятий, я должна вжиться в новую роль: детектива. Во-вторых, мне нужен список подозреваемых лиц. Я пыталась создать список в стиле Эркюля Пуаро, из большого числа явно одержимых жаждой убийства типов, но в голову мне приходило только два имени: Митчел Груен, у которого действительно была причина ненавидеть Ричи, и Джессика, у которой, как мне известно, причины не было, но я включила ее в свой список, потому что мне очень хотелось, чтобы она была виновна.

С Джессикой у меня возникла проблема: мое последнее появление на Грейси-сквер не вызывало бури оваций. И было бы опасно повторять этот номер на «бис». Кроме того, ее любящий папочка, вероятно, наймет личную охрану, узнав, что я дала волю рукам. Возможно, я встречу Гевински и его полицейского в бордовом пиджаке в ту самую минуту, как только моя нога ступит в ее дом.

А как насчет Митчела? Как я могу наладить контакт с человеком-отшельником, заказывающим обед по факсу, чтобы только ни с кем не общаться?

С кем я могу поговорить? Кто мог знать о похождениях Ричи? Ходжо Дрисколл, несомненно! Том? Нет. Для него Ричи, вероятно, просто партнер по бизнесу. Картер Тиллотсон? Вполне возможно. Они раз в полгода регулярно встречались на обедах, но я сомневаюсь, что у него появится желание поговорить со мной в Манхэттене после того, что произошло в Шорхэвене. Сестра Ричи Кэрол, этот экспонат из музея восковых фигур? Она может знать кое-что, но не так много, а я должна подходить к выбору собеседника осмотрительно. Любой, с кем я разговариваю, уже представляет для меня потенциальную опасность. Даже если никто не попытается остановить меня, угроза моей свободе возрастает. Вопросы, которые я буду задавать, и полученные мною ответы помогут понять полицейским, где я появлюсь в следующий раз.

Пора в путь. Я никогда не ездила на машине в Порт-Адамс. Причудливый городок с хорошим рыбным рестораном — я ездила туда поездом. Туда из Шорхэвена ведет железнодорожная линия, и эта линия всегда полным-полна полицейских. Однако есть еще другая ветка, начинающаяся на двадцать миль восточнее, в графстве Суффолк, которая также проходит через Нассау и заканчивается в Манхэттене. И только это — мой шанс! Однако как только я схватилась за ручку дверцы грузовика, я поняла, насколько выгоднее мне будет уехать более поздним поездом, и что я потеряю, топая пешком по провинциальным улицам. В половине второго ночи я добралась до железнодорожной станции и села в поезд, отходивший в час сорок три до Пенн-стейшн.

Я еще полчаса чистила свою одежду от колючек и веточек. Закончив, я задремала, но с ужасом проснулась от звука сирены. Пока я спала, я видела во сне их: Джессику и Митчела.

Я купила на станции «Таймс» и «Ньюз Дей»: и уселась в поезд, отправлявшийся в шесть тридцать две, вместе с пассажирами, имевшими льготные билеты. Как и они, я уткнулась в газеты, но читать не могла.

С тех пор, как Ричи покинул меня, я все время пыталась понять, насколько сильно я любила его и насколько сильно он любил меня, если вообще любил. Как он мог изменить мне? И если у него были интрижки на стороне, почему он не мог продолжать заниматься этим тайно, как многие другие мужчины, и возвращаться потом домой? Мы могли стареть вместе. Как же мало я знала его после стольких лет, если была так ошеломлена, когда он сказал мне про Джессику? Знала ли я его вообще? Или наше супружество было лишь страстным сексом, дружеским общением и интересом к двум детям — Бену и Алексу?

Я вспомнила Джессику в пене серого шелка на похоронах. Потрясенную. Печальную. Она заставила всех считать себя вдовой Ричи, сидевшей в одиночестве.

В одиночестве? Подождите-ка! А где ее отец? Два дня назад он был с ней, в халате Ричи. Боже мой! Совершенно ясно, что он был с ней всю ночь, что он обнимал ее и был ее защитником. И как же случилось, что в самый трагический момент жизни дочери вместо того, чтобы быть рядом с ней на похоронах почти мужа, он смылся? Для такого заботливого типа это совсем не по-родственному.

Он вовсе не папочка Джессики. А если нет, то кто же он, черт побери?!