Послушный до дрожи

Глава 17. Вспыхнуть не там

Нейт толкнул дверь служебной гостиной и шагнул внутрь. Полумрак, мягкий свет бра, запах вина и… движение.

У окна стояла стройная «горничная». Кружево, чулки, подвязки, прозрачный корсет. Волосы спадали прядями на грудь, путаясь в кружеве.

В руках у неё тряпка, но это было не уборка, а медленный танец. Она наклонялась, выгибала спину. Ткань скользила по дереву как предлог. Лямка спадала с плеча, и белая грудь почти обнажалась.

В кресле вальяжно сидел Марлен. Его взгляд скользил по изгибам тела девушки, улыбка была ленивой — как у человека, для которого это привычное развлечение.

Нейт поймал себя на мысли:

«Мы оба служебные, а правила — разные. У него бокал и девочка «под настроение». У меня — форма и длинный список «нельзя».

Он хотел было уйти, чтобы не мешать, но голос Марлена остановил:

— Красиво у нас убираются, правда?

Тот прищурился:

— Проходи. Можешь полюбоваться.

Горничная наклонилась за салфеткой. Чулки натянулись, кружево впилось в упругие пухлые бёдра. Она приосанилась, взгляд на миг скользнул к двери. И — как будто случайно — она улыбнулась ему. Тепло, почти интимно.

Нейта прижало к месту. Жар прошёл по телу, в паху напряглось. Он выровнял спину, вскинул подбородок. Взгляд — в нейтральную точку. Пусть Марлен ищет дрожь — он её не увидит.

Уйти было правильно. Но он остался — упрямство держало. Отступить — значит признать поражение.

Нейт сел. Сделал вид, что всё это не про него.

«Ты можешь дразнить тем, что не моё. Но моё — отклик. И он принадлежит госпоже».

Мысль вернула равновесие.

Горничная протирала ножку стола, юбка распахнулась шире, чем позволяли правила.

В её улыбке была не покорность, а ремесло — отточенная игривость девушки, которой платят за то, чтобы мужчинам становилось жарче.

Прятаться нельзя — код дома требовал открытости. Тело выдавало всё: напряжение, возбуждение, растерянность. Кажется, именно ради этого Марлен позволил ему остаться.

— Вот так, — усмехнулся Марлен. — Смотришь, но делаешь вид, будто каменный.

Нейт поднял дыхание выше — так учили в телесной школе: не гаси жар, перемести. Диафрагма дрогнула, но он удержал.

— Ниже, хорошенькая, — велел Марлен девушке.

Та подчинилась, движения стали театрально медленными, рассчитанными на возбуждение. Девушка потянулась к верхней полке: ткань натянулась на ягодицах, тело выгнулось в эластичную линию. Затем она скользнула мимо Марлена, и он легко коснулся пальцами подвязки. Она коротко, почти певуче рассмеялась и поправила чулок одним плавным движением бедра.

— Краснеешь, Нейт, — заметил Марлен. — Заводит, да?

Губы у Нейта пересохли.

— Это не для меня, — выдохнул он.

— Не для тебя? — лёгкая насмешка. — А смотришь ты — как раз наоборот.

Горничная снова посмотрела в глаза Нейту. Губы приоткрыты. Она наклонилась ниже, волосы упали вперёд, обнажив шею.

В руках у Марлена светился экран интерактивной панели. Он скользнул пальцами по строкам и усмехнулся.

— Пульс сто тридцать пять, — сказал Марлен. — Уровень возбуждения восемьдесят семь процентов. Неплохо для статуи.

Нейт сжал челюсти. Внутри кольнуло — от того, что Марлен прав.

Пульс действительно участился — но именно эта открытость была его силой. Не сгореть — а гореть ровно.

Нейт коснулся места под кожей ниже ключицы — биотрекер, считывающий жизненные показатели. Марлен имел доступ. Конечно, имел.

Нейт посмотрел на него прямо, спокойно. «Я держу себя. А не ты».

Марлен скривил губы, похоже, цифры на экране замедлились.

— Умеешь выравнивать дыхание. Но тело всё равно сдаёт.

Щелчок пальцами. Девушка подошла, наклонилась, наливая вино в бокал. Смотрела не на бутылку — в глаза.

— Жаль, тебе нельзя, — продолжил дразнить Марлен. — Даже если горло горит.

Нейт промолчал. Ему действительно хотелось — но не вина.

Марлен взял виноградину, вложил девушке в рот, заставив коснуться языком его пальцев. И усмехнулся, не отводя взгляда от Нейта.

Жар в паху стал ярче, плотнее. Каждое движение девушки било по нервам.

— Горячо? — Марлен сделал глоток. — Сладко смотреть и знать, что не получишь.

Музыка подхватила её шаги, и танец стал глубже. Девушка сбросила фартук, оставшись в кружеве и чулках, и теперь её движения были не наклонами, а волнами: она то выгибалась грудью вперёд, то медленно разворачивалась корпусом, будто показывая каждую грань себя.

— Для него, — "великодушно" бросил Марлен, устроившись удобнее в кресле.

"Горничная" скользнула к Нейту — не шагом, а мягким приближением, будто воздух сам подталкивал её. Опустилась к его коленям, задержалась там, потом поднялась, окинув взглядом его тело.

Нейт оказался в ловушке. Запрет горел сильнее желания — и сводил с ума, смешиваясь с лёгким запахом парфюма и пудры.

Она провела пальцем в воздухе у его подбородка, не касаясь. На миг склонилась к его уху — тёплое дыхание обожгло кожу. Нейт едва не закрыл глаза — но знал: нельзя.

Девушка наклонилась снова. На этот раз её волосы упали в одну сторону, обнажая линию шеи, тонкую, почти хрупкую. Она будто слушала его дыхание, подстраивая своё под ритм его груди.

Губы приоткрылись — и стон, короткий и влажный, сорвался с её губ, словно нечаянно.

Сердце Нейта выстрелило вверх. Дыхание уже не подчинялось. Рывками, глубоко.

— Сто сорок, — улыбнулся Марлен. — Красиво горишь.

Она опустилась на колени, губы — в сантиметре от его паха. Выгнулась, почти коснулась губами — и отстранилась.

Нейт сорвался на хриплый вдох. Это был его срыв — не тела, дыхания.

Член был натянутым, болезненно живым. Он знал — видно.

Марлен усмехнулся:

— Сто пятьдесят пять. И стоит — как положено.

Нейт выгнул спину чуть сильнее, прикусил губу. Тело билось о собственный жар. Он держал — но край близко.

— Дрожь диафрагмы уже фиксируется, — отметил Марлен, ведя пальцем по экрану. — Госпожа увидит.

Экран чуть повернулся к нему, хотя Нейт и так знал.

— Ещё минута — и организм запросит разрядку.

Девушка прошептала:

— Такой милый… хочешь… и не двигаешься. — Лицо так низко, что он ощущал её дыхание.

И главное добавились ― стоны. Прерывистые, как будто это возбуждение, а не игра.

Нейт дышал тяжело, сердце билось слишком громко. Щёки горели, глаза блестели.

— Уровень возбуждения девяносто три процента. — Неплохо для мальчика, который только смотрит.

Девушка нагнулась к его уху — выдох длинный, горячий, тянущийся, как будто у неё самой дрожали голени. Стон прошёл по нервам, как ток.

Тело "горничной" выгнулось над ним, затем она опустилась чуть ниже, задержавшись — и стон стал глубже, почти грудным.

Пульс Нейта бился в висках. Жар под кожей стал невыносимым. Горячее дыхание скользнуло вдоль щеки. Он вцепился пальцами в подлокотники, будто это могло удержать его от падения.

Нейт ненавидел, что часть отклика была — не о девушке. Он желал оказаться перед госпожой Айвеной, где открытость не стыд, а призвание.

Внутри всё полыхало. Дрожь сорвалась вниз по позвоночнику. Он почти потерял контроль, будто шагнул в пустоту: под ногами нет опоры, воздух тянет вниз.

Ещё секунда — и…

И вдруг воздух вспыхнул светом.

В центре комнаты вспыхнула голограмма, холодная и резкая, как лезвие.

Дом подключил прямой канал. И в свете — она. Госпожа Айвена.

Простое платье. Собранные волосы. Но взгляд — прямой, острый, как скальпель. Стены будто отступили.

— Развлекаешься за мой счёт, Марлен? — её губы дрогнули — на грани улыбки. Голос прозвучал почти мягко. Почти…

Музыка оборвалась. Девушка застыла. Марлен чуть склонил голову.

— Небольшая оценка жаропрочности, госпожа.

Айвена не улыбнулась.

— С тобой мы позже.

Марлен не пошевелился, но на секунду пальцы легли на бокал слишком точно, слишком выверено. Маска, а не спокойствие.

Пауза.

Взгляд госпожи прижал Нейта к креслу.

Он сидел распалённый, дыхание рваное, мышцы дрожали.

Знал: она видела не цифры. Она видела его. И видела — кто довёл его до такого.

Это было хуже гнева.

— Нейт. Ко мне. Сейчас.

Голограмма погасла.

Полумрак снова накрыл комнату.

Нейт поднялся — тяжело, будто тело принадлежало не ему. Жар под кожей, холод в груди.

— Госпожа любит горячих,— Марлен лениво проворачивал бокал, будто это только антракт. — Удобно, да? Я как раз разогрел.

Нейт не ответил. Сделал шаг к двери. Сердце билось так громко, что отдавалось в висках.

Он горел не там, где должен был гореть. То, что принадлежало ей, раскрылось не в её руках. И это было ошибкой.

И теперь — он должен был предстать перед ней в этом состоянии: распалённым, открытым, уязвимым.