В дверь тихо постучали. Один раз — коротко.
Эл поднял голову от стекла бокала.
Пауза — ровно секунда. Не Нейт. Не горничная.
— Войдите.
Марлен стоял на пороге так, будто сам удивлён тем, что оказался здесь.
В этой комнате он не бывал никогда.
— Можно? — спросил он, и голос прозвучал почти формально.
Не вопрос, не просьба — но и не распоряжение.
Эл кивнул, но внутри что-то едва заметно дрогнуло: если Марлен пришёлсюда, значит, произошло что-то, что нельзя сказать нигде, где есть свидетели.
Марлен вошёл. Без обычной ленивой бравады — будто оставил её за дверью. Закрыл за собой тихо, ладонью, как делают те, кто не хочет, чтобы их слышали.
Эл замер, но не дрогнул. И только тогда Марлен посмотрел на него прямо.
— Ты вчера… — он сделал короткую паузу, словно подбирая слово, — удивил меня.
Эл слегка склонил голову. Ровная, идеальная вежливость.
— Извини за…
— За что? — перебил Марлен мягко, почти лениво. Но глаза были острее обычного. — За то, что не дал щенку снести мне челюсть? Или за то, что наконец показал, что ты — живой?
Эл промолчал. Плечи оставались ровными — но внутри что-то вздрогнуло.
Марлен коротко хмыкнул.
— Вот это всегда и бесило. Что за все эти годы я так и не увидел в тебе трещину. Ни сбоя ритма, ни фальшивой ноты.
— Но не думай, что ты когда-то выглядел как камень. Камни трескаются быстрее людей. Ты держался иначе. Жёстче. Упрямее.
Он сделал шаг ближе.
Пауза.
— До вчерашнего.
Угол его рта дрогнул — не улыбка. Констатация. Хищная.
— И, честно? — Марлен чуть наклонил голову, — я уважал это.
Эл вдохнул — почти незаметно.
Марлен продолжил:
— Правда в том, что вчера ты удержал баланс там, где я перешёл грань.
Тишина легла тяжёлая, как погасшее пламя.
— Поэтому, Эл, — сказал Марлен спокойно, без обычной насмешки, —спасибо.
Эл вскинул взгляд — коротко, почти испуганно.
Слово «спасибо » ударило по нему сильнее, чем любое давление.
Он ждал упрёка. Наказания. Даже презрения.
Но не благодарности. Она звучала опаснее.— Я привёл тебя в этот дом, помнишь? — Марлен криво усмехнулся. — Говорил, что за это ты передо мной в долгу. Так вот, считай, теперь мы квиты.
Тишина стала другой — плотной, как если бы изменилось что-то важное.
Глаза Эла едва дрогнули — едва, но достаточно, чтобы это увидел только Марлен.
Эл будто на миг оступился внутри — не жестом, а дыханием, которое сорвалось на полудолю. Не от облегчения. А от того, что услышал то, что не ожидал услышать никогда.
Марлен остановился на секунду.
— А трещину твою… — он медленно провёл пальцем в воздухе, не касаясь, намечая линию у подбородка, — я всё-таки увидел.
Эл опустил ресницы. Дыхание остановилось.
— Не бойся. Трогать не буду.
В его взгляде мелькнуло мягкость — ровно на долю секунды, чтобы это можно было списать на небрежность.
— Не думай, что я когда-то хотел тебя сломать. В этом мне ни пользы, ни интереса. Ты был ценен тем, что держал форму —всегда. Это редкая, раздражающе редкая стабильность.
Марлен кивнул коротко, как признают факт, который не нравится, но отрицать бессмысленно.
— И ещё, — сказал он сухо. — Не строй иллюзий, что я стал нежным. Мне это не к лицу. Просто вчера ты удержал то, что могло завалить всех. Не только мальчишку.
— И меня тоже.Косвенно.Потому что если бы его увезли в коррекцию после моих игр — у меня был бы совсем другой разговор с госпожой.
Он ткнул пальцем в воздух — снова не касаясь:
— Ты просто… умеешь держать линию.
Марлен посмотрел на Эла пристальнее, будто решая — говорить ли дальше.
— Поэтому я и показал тебяейтогда. Потому что у тебя был хребет.
Эл опустил ресницы, признавая факт.
— Знал, что она тебя возьмет, — сказал Марлен. — Айвена ценит несгибаемых.
Он шагнул ближе — ровно настолько, чтобы слова прозвучали почти в ухо:
— То, что ты сделал, — не сюрприз. Это продолжение того, что я в тебе увидел тогда.
Марлен отступил, возвращая ленивый тон.
— Так что не льсти себе. Ты просто сделал то, для чего я тебя когда-то выбрал.
Марлен ушёл так же тихо, как пришёл.
Эл остался. Вытер бокал до идеальной чистоты — и позволил себе закрыть глаза на секунду.
Не от страха. А от того, что его действительно… пощадили.