Потерянное сердце

Глава 2

Сегодня ее день рождения — день рождения моей дочери. Ей двенадцать лет. Я не знаю, где она живет. Не знаю, хорошо ли относятся к ней ее родители. Не знаю, получила ли она то, что хотела на свой день рождения, но я хотел бы послать ей в подарок открытку и сказать, что сегодня 4380-ый день, когда я просыпаюсь, молясь, чтобы она была счастлива, и мечтая увидеть ее снова.

— ЭйДжей, Гэвин снова плачет, — ворчит Тори, стаскивая с меня толстое теплое одеяло. — Сейчас твоя очередь кормить его.

Меня предупреждали об этом. Бессонные ночи, раздражительная жена, и опять бессонные ночи. Когда это закончится? Чувствую себя так, словно у меня грипп, за исключением того, что у меня нет гриппа. Зато у меня есть четырехмесячный ребенок, который не спит по ночам. Я не спал больше пяти часов за эти четыре месяца. Или четыре часа за пять месяцев? Сколько месяцев нашему сыну? Даже не помню, сейчас я будто в бреду.

Спустив ноги с кровати, я приваливаюсь к стене в поисках поддержки. С каждой бессонной ночью моим глазам требуется чуть больше времени, чтобы привыкнуть к темноте дома в три часа ночи. Я больше и не пытаюсь их открыть сразу. Дорогу до кухни я проделываю на ощупь. Открываю холодильник, достаю бутылку, ставлю в подогреватель, щелкаю кнопочкой и опускаю голову на прохладную поверхность кухонной тумбы, пока эта проклятая штука не запищит «би-и-и-и-ип». Иногда я думаю, что Гэвин просто хочет услышать этот звук, потому что к тому времени, пока дохожу до его комнаты, чтобы накормить его, он перестает плакать и снова засыпает. А я уже проснулся и словно зомби пытаюсь снова добраться до своей кровати.

Не думаю, что так случится сегодня, поскольку с момента, как я встал, его крики стали только громче. Достав молоко из подогревателя, переворачиваю бутылочку над раковиной и позволяю капелькам грудного молока капнуть на запястье, упс, такова моя жизнь. Надо убедиться, что молоко, которое моя жена сцедила из своей груди шесть часов назад, не слишком горячее. Ага. Грудное молоко не слишком горячее. Идеальное. Для Гэвина.

С бутылкой в руке я хватаю из кучи белья в гостиной слюнявчик и направляюсь наверх в комнату Гэвина, где пронзительный звук становится пыткой для моих ушей.

Беру своего маленького парня на руки и несу его в кресло-качалку, которую мне любезно одолжил Хантер. Для чего нужны братья? Кроме того, чтобы давать друг другу кресла-качалки. Кто я сейчас? Как мы с Хантером докатились до такой жизни, в которой одалживаем друг другу кресла-качалки?

Когда сосок — и я больше не нахожу это слово сексуальным — наконец попадает в рот Гэвина, его крики прекращаются, и он расслабляется в моих руках. Я смотрю на его спокойное личико и влюбляюсь в него снова, точно так же, как и каждую ночь, в три часа. Я, может быть, устал как черт, но сделал бы что угодно для этого маленького парня. Было бы неплохо, если бы он это понял и выпил эту бутылочку немного быстрее, но что я могу сказать, малыш весь в отца и наслаждается вкусной едой.

Не закрывать глаза — единственная задача. Прошло уже тридцать минут, как я разглядываю стену, и бутылка в моей руке становится легкой. Гэвин выпустил сосок и уже засыпает. Но я должен разбудить его, чтобы он срыгнул. Таковы правила. Это действительно глупые правила, но то, что он может во сне захлебнуться собственной отрыжкой, пугает меня, поэтому я делаю все, как надо. Я бужу спящего ребенка, который наверняка позволил бы мне спать в течение следующих трех часов в тишине и покое.

Спустя минуту постукивания по его спине, я слышу, как маленький пузырек воздуха лопается в его животике. Я поднимаю его, чтобы положить обратно в кроватку. Но теперь он смотрит на меня и улыбается. Может быть, это газы, но я думаю, он просто не собирается отпускать меня.

Пока не появился Гэвин, я никогда не думал, что человек действительно может спать стоя. Теперь я точно знаю, такое бывает, когда ты совершенно без сил. Но сейчас... то ли это Тори трясет меня, то ли это землетрясение. Неважно, я не уверен, что у меня хватит сил поднять веки. Я получаю локтем в живот и резко открываю глаза, понимая, что сплю, повиснув на спинке кроватки — пустой кроватки. Спина просто вопит от боли, когда я выпрямляюсь, чтобы увидеть Тори. Она кажется отдохнувшей, каким был бы и я, если бы спал с трех часов ночи в кровати, но знаю, что она нуждается в этом больше.

— Ты выглядишь ужасно, — говорит она. Я устал. Я должен быть на работе сейчас, или час назад, или через час, в зависимости от того, сколько сейчас времени.

— Который час? — спрашиваю я ее.

Боже, что случилось с моим голосом? Такое чувство, будто ржавый гвоздь застрял у меня в горле. Почему она так на меня смотрит? Как будто я должен улыбаться и стоять здесь с чашкой кофе, читая газету, вместо того чтобы горбиться над кроваткой нашего сына.

— Сейчас восемь, — говорит она без эмоций и отстранено, как и на протяжении нескольких месяцев. Мы женаты меньше года, и большую часть этого времени я пытаюсь понять ее.

Знаю, что она любит меня, и я люблю ее, но родительство совершенно очевидно изматывает нас. Полагаю, именно поэтому надо сначала жениться и какое-то время пожить вместе, прежде чем заводить детей. Поскольку моя жизнь часто непредсказуема, то все это уже не имеет значения. Я всегда поступаю правильно, на мой взгляд, но не знаю, является ли мой правильный поступок действительно верной дорогой в жизни. Но в этот раз я выбрал правильный путь — я стану хорошим мужем и лучшим отцом, которого заслуживает Гэвин.

— Я надеялась быстро принять душ перед встречей, — говорит Тори. Сейчас восемь, и у меня есть час, чтобы добраться до места, где мы с Хантером сегодня работаем. — Знаю, тебе скоро уходить.

Тори протягивает мне Гэвина и жалостливо улыбается. Думаю, если скажу ей, что собираюсь принять душ перед работой, ничего не изменится. С Гэвином на руках я спускаюсь в гостиную и сажусь на диван — это единственная мебель, которую мне разрешили привезти, когда мы въехали, и когда я включаю телевизор, мне становится комфортно. Может быть, я смогу посмотреть хотя бы повтор вчерашней игры.

Откидываюсь на спинку дивана. Я чертовски устал. Кофеин, вероятно, не спасет меня сейчас. Может быть, помогут несколько минут сна... Гэвин спит, а Тори будет в душе около получаса.

Или нет.

— ЭйДжей, — тихо зовет она.

Я открываю глаза и быстро сажусь, а она стоит в полотенце вся мокрая после душа, и слезы текут по ее щекам.

— Детка, что случилось? Ты в порядке? Что-то случилось?

Я уже на ногах и осторожно перекладываю Гэвина так, чтобы он не проснулся.

— Я просто... мне жаль, что я так себя вела. — Что вдруг заставило ее заговорить об этом? Она вела себя так с седьмого месяца беременности.

— У нас столько всего произошло. Я понимаю. Ты не должна извиняться, — говорю я. — Непросто быть родителями.

— Ты думаешь, мы все еще были бы вместе, если бы не... — она смотрит на такого умиротворенного сейчас Гэвина, — ...он?

Я смотрю на нее, пока она задает этот вопрос.

Это вопрос, на который я уже много раз отвечал. Мы встречались всего несколько месяцев, когда узнали, что она беременна. Это было невероятно — связь между нами была чем-то, чего я не испытывал с тех пор, как был с Кэмми, и я подумал, что в будущем у нас все изменится. Я даже скрывал ее от своей семьи несколько месяцев, боясь, что кто-нибудь все испортит.

— Почему ты сейчас об этом спрашиваешь? — Она бросает взгляд на свои отполированные ногти на ногах, прядки ее мокрых, черных как смоль волос падают ей на лицо, и капли воды с них капают на пол.

— Мне нужно тебе кое-что сказать. Мне надо было сказать это давно, но я не могла собраться с силами.

Почему она не смотрит на меня?

— Ти, посмотри на меня, — говорю я ей. — В чем дело?

Что бы это ни было, в ее больших изумрудных глазах мука, и я не знаю, что бы это могло значить.

— Я виновата перед тобой, — начинает объяснять она.

Виновата? Она изменяла мне или что-то такое? Если и изменила, то уж точно не в последнее время. Все, что она делала, это говорила о растяжках на своем теле и о лишнем весе, с которым не может справиться. Лично я считаю, что она выглядит потрясающе, учитывая тот факт, что она лишь несколько месяцев назад родила нашего четырехкилограммового малыша, но Тори одна из тех, кого заботит внешность и то, что люди думают о ней. Не сказать, что прямо зациклена, но переживает. С того дня, как я встретил ее в супермаркете, ничего не изменилось. Она так же потрясающе красива. Хотелось бы, чтобы она в это верила.

— Ты можешь мне сказать. Все нормально. Неважно, что это, мы разберемся, — уверенно говорю я, потому что мы вместе, пока смерть не разлучит нас. Я надеюсь.

— Это нелепо, — говорит она, неловко смеясь.

— Если это так нелепо, почему ты плачешь? — спрашиваю я, а сам начинаю немного нервничать. Тори не часто плачет. Я знаю, что за последний год она плакала всего несколько раз: из-за смерти друга, когда узнала, что беременна, и утром после первой бессонной ночи с Гэвином.

— Я будто живу во лжи, — говорит она.

— Что? Тебя зовут не Тори, или ты типа обманщица? Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, пытаясь не показывать тревогу.

— ЭйДжей. — Она закрывает глаза, тяжело и рвано выдыхает, и качает головой. — Ничего, забудь, что я это сказала.

Да, вот так всегда. Почему женщины всегда говорят такое? Очевидно же, я не забуду, что она это сказала.

— Нет, скажи мне, что творится у тебя в голове, Tи?

— Я просто сильно устала, и мысли путаются. Мы можем просто закончить этот разговор? — умоляет она.

Теперь настала моя очередь молча кивнуть. Да, мы можем забыть об этом пустом разговоре, одном из многих подобных.

— Ты, наверное, мало спала прошлой ночью, да?

Гэвин просыпается посреди ночи, но... Я вставал посреди ночи, чтобы покормить его, и прошлой ночью, и предыдущую ночь. И... да, я понимаю. Она вынашивала ребенка девять месяцев, и теперь моя очередь позаботиться о нем. Я хочу, чтобы она высыпалась. Хочу, чтобы она отдохнула, но кажется, она совсем не такая отдохнувшая, как я рассчитывал.

Смотрю на часы, где мигает поставленный на девять утра таймер-напоминание. Через пять минут позвонит Хантер с вопросом, где я. Его расписание неизменно, я понимаю. Дети, школа, ужин — на все нужно время.

— Во сколько ты сегодня будешь дома? — спрашивает Тори.

— Как обычно, — говорю я и беру пальто с дивана. — Я куплю что-нибудь к ужину по дороге домой, так что тебе не придется ничего готовить. Не против?

— О, — говорит она, отжимая волосы полотенцем. — У меня вроде как планы выбраться куда-нибудь сегодня с Памелой. Вечер девочек, ты помнишь? — Точно. Вечер вторника — для девочек. Был и всегда будет, даже если дома есть ребенок. — И Роуз будет с Гэвином целый день, так как у меня есть кое-какие дела.

Роуз — наша соседка, которая слишком стара, чтобы видеть или слышать нашего ребенка, но она предлагает посидеть с ним бесплатно, потому что у нее нет внуков, о которых она так мечтала. А Тори часто принимает ее предложение.

Я вытряхиваю из головы свое беспокойство, наклоняюсь вперед, чтобы поцеловать Тори, и вручаю ей Гэвина.

— Я люблю тебя, детка.

Она прикрывает рот рукой и немного отстраняется.

— Я спасу тебя от моего утреннего дыхания. — Поцеловав меня в щеку, она несет Гэвина к детским качелям и усаживает его туда. — Увидимся вечером. — С легкой улыбкой она поднимается наверх, в ванную.

— Увидимся. — Я подхожу к качелям и целую сына в голову. — Увидимся вечером, малыш. У нас будет пиво, и мы посмотрим игру, только вдвоем, хорошо?

Он улыбается мне и весело хохочет, и так чертовски тяжело оставлять его качаться на качелях в одиночестве в этой большой открытой комнате. Хантер убьет меня сегодня. Оглядываю комнату, пытаясь найти что-нибудь, чтобы развлечь Гэвина, пока он будет здесь один, но, черт, я не могу оставить его здесь одного, в этой комнате, в то время как Тори наверху сушит голову феном. Что, если он найдет что-нибудь, засунет в рот и подавится?

Вскидываю голову, признавая поражение. Знаете что? Олив, дочь Хантера, практически выросла у нас на работе. Этот маленький парень спит так много, что не имеет значения, где он будет — со мной на работе или дома. Так что к черту!

— Сегодня ты пойдешь на работу с папой, ты совсем большой парень. — Я достаю малыша с качелей и, поднявшись по лестнице, заглядываю в ванную. — Это... я возьму Гэвина на работу, можешь сказать Роуз, что она свободна сегодня.

Тори выключает фен и смотрит на меня так, будто не слышала ни слова, из того что я сказал.

— В чем дело?

— Сегодня я возьму с собой Гэвина, — повторяю я.

— Ты уверен? — спрашивает она и открывает дверь шире, чтобы поцеловать Гэвина на прощание. — Хорошо, я уверена, он будет счастлив провести с тобой день.

Улыбка Тори становится шире, и она машет нам обоим так, будто уплывает на каком-то фантастическом круизном корабле.

Никогда не думал, что все будет так. Все было идеально, пока мы не узнали, что она беременна. Никто из нас не хотел детей, но в жизни такое случается. Я почти сразу свыкся с мыслью о ребенке, но похоже, что у нее все еще не получилось. Не сказать, что она говорит об этом или что-то еще, но чувствую, что это так.

Конечно, я спрашивал ее. В чем дело? Может, я сделал что-то неправильно? После первого месяца я так устал, что перестал спрашивать. Это убивает, когда вижу, насколько она отстранена от нас — от Гэвина. Я читал об этом, и кажется понял в чем дело, но она убеждала меня, что у нее нет послеродовой депрессии. Всегда ли женщины понимают, когда с ними происходит такое? Признать проблему трудно для каждого человека, не говоря уже о женщине, которая только что стала мамой. Я был осторожен, спрашивая ее об этом, но она оборвала меня, сказав, что это не так, и что она просто приспосабливается к этой новой жизни. Тем не менее, период ожидания просто кошмар для меня. Я будто прохожу по новому для нас родительскому пути в полном одиночестве. Через победы и неудачи. Через плохое и хорошее.

С Гэвином, сидящим в автокресле, я направляюсь к месту работы, которое, к счастью, находится всего в нескольких километрах от нас. Хантер ждет меня снаружи, потому что... ключи-то как раз у меня. Ой. Забыл об этом тоже. Эта бессонница затуманивает мой мозг. Хантер демонстративно смотрит на часы, показывая этим жестом, что я опоздал — и далеко не впервые. Но сменяет гнев на милость, когда видит, как я вытаскиваю Гэвина из машины. Улыбка расползается по его лицу, покрытому ночной щетиной — темной, с неожиданной примесью седины.

Мой старший брат постарел в возрасте тридцати одного года. Мы можем поблагодарить за это принцессу Олив — семилетнего ребенка, которая говорит и ведет себя, как пятнадцатилетняя, и она правит миром этого человека. Я думаю, что Хантер скучает по дням, когда его маленькая малышка спала в автокресле и ничего не говорила. Я называю это легким периодом, но когда Олив была ребенком, Хантеру было нелегко. Элли умерла через несколько минут после рождения ребенка, и он один воспитывал дочь. Наверняка о первых ее днях у него почти не осталось воспоминаний, во всяком случае тех, которые хотелось бы снова воскрешать в памяти.

Он из тех, кто живет одним днем, не нуждаясь в старых фотографиях или домашних видео. Каждому свое. Что бы он ни делал, чтобы выжить, я поддерживаю.

— Где мой маленький напарник? — шутливо рычит Хантер Гэвину.

Он забирает автокресло из моих рук, не спрашивая, почему я сегодня привез его на работу. Он мой брат, мы близки, и он знает, почему я делаю то, что делаю — это облегчает ситуацию, когда не хочу ничего объяснять.

— Можешь открыть? — спрашивает Хантер. Я достаю инструменты из грузовика и направляюсь к входной двери.

— Как сегодня Гэвин, нормально? Он вроде немного горячий. — Хантер ставит автокресло на подъездной дорожке и берет Гэвина на руки, одновременно прикладывая ладонь к его лбу.

— Я дал ему пива по дороге сюда, но когда мы вышли из дома, все было в норме, — шучу я. — Наверное, в машине было слишком жарко. Я волновался, что он мог простудиться.

Хантер частенько волнуется. На самом деле, это то, что он делает лучше всего. Я же жду, пока появится реальная причина для беспокойства. Это помогает мне оставаться в здравом уме.

Хантер заносит Гэвина внутрь и быстро устраивает его на нижней ступени.

— Мужик, хочу надеться, что он заснет, чтобы мы могли начать работу.

— Ковры могут подождать пять минут. Я не видел его уже две недели, и он так вырос.

— Вы с Шарлоттой уже должны завести себе маленького, — говорю я ему, зная, что это его проймет.

— Мы женаты меньше полугода, и на случай, если ты забыл, у каждого из нас уже до брака были дети. У нас две дочери семи и восьми лет. Это равнозначно тому, что у тебя пятнадцать детей.

Срываю пластик с рулона ковра, который ждет нас, и оглядываюсь назад.

— Вы двое нападаете на меня, будто у меня должно быть двадцать детей или около того... Да, вам стоит просто рожать каждый год, пока у нее не начнется климакс. Тогда вы уж точно никогда не забудете этот запах маленького ребенка или чудесные крики посреди ночи, о которых вы меня предупреждали. Через некоторое время Олив и Лана уже сами будут заботиться о малышах.

Ох уж этот милый плач... больше похож на завывание волков.

Хантер поднимает голову, и улыбка, предназначенная Гэвину, исчезает с его лица.

— Забавно.

После моих прозрачных намеков на то, что Гэвину пора бы уснуть, Хантер, наконец, кладет его обратно в автокресло и качает, пока глаза сына не закрываются.

— Он хороший ребенок.

— В течение дня, а вот ночью он превращается в оборотня. Поэтому, не позволяй этим ямочкам вводить себя в заблуждение, дядя Хант.

Пока ребенок спит, мы можем спокойно работать, избегая всех вопросов, которые Хант определенно задавал бы, если бы мы поменялись ролями. Он не расспрашивает, но, клянусь, это потому что он просто знает. Этот ублюдок знает все, и я не могу понять как. Хотелось бы мне иметь такую же интуицию, как у него.

Похоже, я хочу поговорить об этом.

— ЭйДжей, — начинает он, забивая гвоздь.

— Это долгая история, — отвечаю я.

— Можешь дать ту коробку с гвоздями? — продолжает он.

Ох.

— Я ведь раньше не брал Гэвина с собой, почему ты не спрашиваешь меня об этом? — говорю я наконец, как девочка-подросток, которая отчаянно ищет внимания.

Хантер садится, прислонившись к стене, снимает перчатки и складывает руки.

— Ты мой брат уже двадцать девять лет, — начинает он. — Я решил, что ты не хочешь говорить о том, из-за чего поругался с Тори этим утром. Я знал, что ты скажешь мне, когда будешь готов.

Почему у меня такое чувство, будто я разговариваю с папой? Когда он стал начинать разговоры вступительной речью? В последнее время Хантер слишком много занимается воспитанием.

Он превращается в папу.

— Ты превращаешься в папу, — говорю я в ответ.

Хантер откидывает голову, прислоняя ее к балке в стене.

— Ладно, тогда без предисловий, — вздыхает он. — Тори очень, очень милая женщина. Кажется, между вами была какая-то химия, и я видел, что все идет именно в том направлении, на которое и надеялся — после того как тебе не везло с женщинами — и что она не разобьет тебе сердце.

Он и понятия не имеет, насколько мне не везло с женщинами — с Кэмми в частности.

— Но...

Есть «но». Он знает больше о Тори, чем я, не так ли?

— Я заметил перемену между вами, когда вы узнали о Гэвине. Знаю, что сначала ты был шокирован, и это не входило в твои планы, но ты быстро справился с этим и воодушевился идеей иметь ребенка быстрее, чем я ожидал.

Он замолкает на минуту и берет бутылку воды, стараясь уложить мысли в голове, прежде чем продолжить.

— Но, похоже, этого не произошло с Тори. Разве вы не говорили о том, что не хотите детей, и именно поэтому вам так хорошо вместе?

Я говорил это. И не один раз. Именно поэтому она принимала таблетки, и мы использовали презервативы. Таблетки нужно принимать каждый день, а презервативы могут иногда рваться. Девять месяцев спустя наши планы улетели в трубу.

В любом случае, я знаю, что он прав.

— Думаешь, Тори когда-нибудь свыкнется с мыслью, что она мама? У нас все равно нет выбора.

— Возможно. Я слышал, что некоторым нужно больше времени. Нужно время. Однако, — он на секунду делает паузу, — я никогда не думал, что скажу это... буквально... никогда, но думаю, что ты рожден быть отцом, и только по этой причине все скоро встанет на место.

— Ты говоришь, как отец. Ты и правда стареешь, Хант. Ты смотрелся в зеркало в последнее время? — Я почесываю свой подбородок. — У тебя уже седина в этом месте. — Я поднимаю взгляд, сосредоточившись на его спутанных волосах. — Хм-м, и тут тоже.

— Заткнись, осел. Вообще-то, — говорит он, вставая и хватая коробку гвоздей с выложенного кирпичом камина, — Шарлотте нравится.

— Хорошо, если Шарлотте это нравится, значит, так и должно быть, — говорю я с преувеличенным энтузиазмом, чтобы он понял мой — «ты под каблуком» — посыл.

— Такой неудачник, — говорит он, вбивая последний гвоздь.

Когда наш спор заканчивается, я оглядываю огромную гостиную, отмечая, что мы справились всего за два часа.

— Довольно неплохо для дедули и человека, который не спит.

Хантер очищает пару мест, пока я проверяю углы в поисках пропущенных концов.

— Брат, Гэвин определенно горит. — Я поворачиваюсь к ним и вижу, что Хантер снова прикладывает ладонь ко лбу Гэвина. — У тебя есть с собой детская сумка или что-нибудь еще? Надеюсь, Тори положила туда термометр.

— Да, это... э-э... в грузовике. — Гэвин никогда не болел. Ему всего четыре месяца. Я не знаю, что делать с больным ребенком. Именно поэтому я стою здесь, как тупица, глядя на него, а Хантер бежит к моему грузовику.

Он возвращается с сумкой для подгузников и роется в ней целых две минуты, прежде чем начинает ругаться.

— Черт, как тут может не быть термометра? Проклятье. Нужно измерить его температуру. У детей его возраста не должно быть температуры выше тридцати восьми с половиной градусов. Это может быть серьезно, ЭйДжей.

Как он помнит всю эту хрень? Не помню, чтобы мне кто-нибудь говорил об этом.

— Подожди, в моем бардачке должен быть термометр. Девочки часто температурят. Тебе стоит держать при себе градусник.

Не знаю, может быть, это чрезмерная болтовня Хантера или это неопытный ЭйДжей набирается знаний от своего опытного брата. Может быть, я просто дерьмовый отец, и действительно не должен был брать на себя роль родителя этого беспомощного ребенка. Учитывая, что мне уже почти тридцать, а мои родительские навыки все еще сомнительны. Страшно подумать, что может случиться с моей дочерью в семнадцать лет. О чем, черт возьми, я думаю?

Хантер снова исчезает и возвращается менее чем через минуту со странным на вид приспособлением.

— Что это, черт возьми, и что с ним делать? — спрашиваю я.

— Это лобный термометр. Это не лучший прибор для младенцев, но это даст нам достаточно точную информацию.

Слава Богу, если бы он сказал мне, что этот термометр нужно куда-то вставить, а не просто приложить к голове, я был бы серьезно напуган. Хантер проводит устройством над головой Гэвина, а я опускаюсь на колени перед автокреслом.

— Он тяжело дышит или это мне кажется? — спрашиваю я у Хантера. Это беспокойство. Я чувствую это. Я должен защитить этого маленького парня, и сейчас я беспомощен. — Что показывает термометр?

— Нам нужно в больницу, ЭйДжей. У него температура тридцать девять градусов. — Я ценю, что Хантер не напомнил мне снова об уровне опасной температуры. Я услышал его в первый раз, когда он сказал, что больше тридцати восьми с половиной опасно для ребенка.

Мы пролетаем по дорогам через город, и я в сомнениях, стоит ли сообщать Тори, но не готов сейчас вести беседы. И принимаю неверное решение и не звоню ей. Мне нужны ответы, прежде чем мне зададут вопросы.

Наклоняюсь к заднему сиденью, кладу руку на грудь Гэвина и чувствую, как он медленно дышит.

— Он дышит странно, — снова говорю я Хантеру.

— Ты этого не знаешь. Я уверен, что все в порядке, — уверяет меня брат.

Я знаю, что он просто хочет меня успокоить. Я готов сломаться от жестокости его слов. Может, он и не хотел меня задеть, но все равно не удерживаюсь от резкого ответа:

— Я знаю, как он дышит. С какой скоростью, сколько секунд разделяет его вдохи и как долго они длятся. Я провожу каждую ночь, слушая его дыхание, и понимаю — он дышит неправильно.

Хантер быстро смотрит на меня, продолжая вести грузовик по городу, и гордо улыбается.

— Я знаю, мужик. Я проходил через это. Я с тобой. Я верю тебе.