Потерянное сердце

Глава 6

Двенадцать лет назад

Прошло уже восемь недель и три дня с тех пор, как Кэмми сказала, что она и ее семья уезжают из Коннектикута. Она не знала когда, не знала, на сколько все это затянется, но ее родители сделали так, что Кэмми пропустила последние два месяца учебы и выпускной.

Я сижу на задних трибунах, подальше от толпы — от родителей с камерами и моих одноклассников, подписывающих друг другу выпускные шляпы и другие памятные вещи наших школьных дней. Я здесь, и сделал это для мамы и папы. Это все, что я могу. Вручение аттестата не стало радостным событием, потому что я знал, как сильно Кэмми мечтала получить свой. Она должна была быть здесь. Я делал для Кэмми снимки и держал ее на связи все время выпускных речей, чтобы она могла хотя бы послушать. Она настоящая мазохистка: решила, что хочет послушать церемонию, так что я помог ей.

Когда директор Уэллер крикнул выпускникам «Поздравляю!», Кэмми отключила связь. Понятия не имею, как она слушала так долго. Когда, наконец, остаюсь один и могу перевести дыхание вдали от трех сотен своих ровесников, я перезваниваю ей. Идут гудки, и когда она все-таки берет трубку, ее голос звучит хрипло.

— Привет, — говорит она в трубку тихо, — прости, мне так жаль.

— Тебе не за что извиняться.

— Дело не только в этом, ЭйДжей, — говорит она, мое имя звучит едва слышно, голос ее становится все слабее.

— Что случилось? — спрашиваю я, хотя и сам могу перечислить более сотни причин, которые могли ее расстроить.

— Они продали дом, — говорит она. — У нас три недели, чтобы собрать вещи и съехать.

Мы знали, что это когда-нибудь произойдет, но я убедил себя, что это займет целое лето из-за снижения активности на рынке недвижимости, потому что слышал, как мама и папа говорили об этом.

— Тогда у нас есть эти три недели, — говорю я, пытаясь звучать оптимистично, вне зависимости от того, что чувствую.

За последние восемь недель мы много разговаривали. Наши разбитые сердца сблизило общее осознание потери. Я простил ее за то, что она скрывала свое решение, касающееся нашей дочери, так как понимал, она не могла повлиять на это. Кэмми испытывала тот же гнев к своим родителям в течение нескольких месяцев, что я испытывал в тот момент по отношению к ней. Мы рядом, несмотря ни на что. Наши сердца разбиты — сердца, которые никогда не найдут покоя, хотя мы и стараемся убедить себя в том, что так будет лучше. Конечно же, это вранье, и эти мысли делают меня еще менее мужчиной, еще менее взрослым. Это потому, что мне семнадцать.

Наши отношения изменились. Все изменилось, когда мы узнали, что Кэмми беременна. И дело не в количестве поцелуев, которые я ухитрялся украсть до того, как ее отец включит свет на крыльце и поймает нас на углу дома, не в тишине моих шагов на козырьке крыльца под окном ее спальни, не в моем безумном желании быть с этой девушкой во всех смыслах этого слова. Я тоже приложил руку к тому, что наша жизнь стала иной, и каждый день наказывал себя за это.

Я делал все, чтобы каждое утро в школе она чувствовала себя самой красивой. Даже когда замечал отеки на ее лице и теле, она для меня все равно оставалась красивой. Я подолгу убеждал ее, что все будет в порядке, хотя был уверен, что этого не будет. Каждый день и каждый месяц я влюблялся в нее снова и снова, и это была девушка, с которой я хотел быть, а не девушка, с которой хотел просто провести время. Это было что-то совершенно другое, и, возможно, именно поэтому ребята моего возраста не знают, что такое настоящая любовь, они слишком заняты, исследуя все новое, испытывая новые ощущения, пробуя на вкус опасность и глупость. Да, это глупость. Но если отбросить все это, как и делает большинство давно уже вышедших из школьного возраста людей, место для любви найдется.

— Правильно, всего три недели, — говорит она, всхлипывая в трубку.

— Мы можем слать друг другу смс-ки и… почтовых голубей. — Я слышу тихое хихиканье. Кажется, я сделал что-то хорошее — не заставил ее плакать ее еще больше.

— Я боюсь… — говорит она, и голос ее резко становится твердым и сильным.

— Чего?..

— Боюсь, когда я уеду, ты поймешь, как сильно меня ненавидишь. И у тебя будет время подумать о том, что я сделала, и насколько была эгоистична, раз отдала жизнь, которая принадлежала нам. Так и будет, я знаю. И мне страшно, что это конец наших отношений, что «нас» больше не будет никогда. Все, что осталось от любви ко мне, будет вычеркнуто твоими правильными, но ужасными эмоциями из-за решения, которое я приняла.

За последние пару месяцев мы обсуждали это много раз. Хочу жить с осознанием, что переживу потерю нашей дочери. Но никогда не смирюсь с такой чудовищной утратой. Сейчас так больно, и нет утешения ни в чем.

— Если бы так должно было случиться, это уже бы случилось.

— Мы изменимся, ЭйДжей. Мы повзрослеем по отдельности, если не можем сделать это вместе. Иначе никак.

— А может, не будем? — спрашиваю я, понимая, как глупо и наивно это звучит.

— Я хочу, — шепчет она.

— Всегда есть другой путь, — утверждаю я, до конца не осознавая, что говорю, хоть и думал об этом несколько недель.

Ее голос звучит немного радостнее:

— И что же это?

— Давай уедем куда-нибудь. Отложим колледж, пока не встанем на ноги. И мы сможем быть вместе, печалиться вместе, взрослеть вместе, и посвятим нашу жизнь дочери, которая должна была быть с нами.

Слова, что вырываются из меня, звучат страшнее, чем у меня в голове. Но это реально. Это возможно. У меня меньше пятисот долларов на сберегательном счете, нет опыта работы, нет реальных жизненных навыков, но я люблю Кэмми и пойду на это, если она будет рядом.

— Ты хочешь убежать? — спрашивает она. — Со мной?

— Да, — говорю я, и в голосе меньше уверенности, чем когда просто все объяснял.

— Я не знаю, что сказать.

Она действительно не знает, я слышу это в ее голосе. На самом деле, Кэмми не уверена, а это значит, что она может решить, что эта идея хороша. А что, если это ужасная идея? Отказ от стипендии — это чертовски глупо. Я не должен был заикаться об этом. Не должен был даже думать об этом весь прошлый месяц. Но эти мысли крутились бы вечно, если бы я их не озвучил. Я должен позволить ей решить и отталкиваться от ее решения.

Не могу представить, как Кэмми убегает от своих родителей, отказывается от колледжа и жизни, которую она заслуживает. Но, по крайней мере, если она примет это решение, будет знать, что я готов пойти на это ради нее. Я был бы счастлив, если бы она просто знала, даже если не откажется от всего ради меня. Ей нужно знать, что ее любят, гораздо больше, чем мне нужно знать о том, что любят меня. Я это точно знаю.

— Ты можешь подумать об этом, — говорю я ей.

— ЭйДжей, вот ты где! — кричит отец с расстояния в несколько метров. — Почему ты не празднуешь со своей футбольной командой? Они только что говорили о вечеринке у Чеда сегодня вечером. О, ты... — он подходит ближе, — ты говоришь по телефону? — Последние слова он произносит одними губами. — Это Кэмми? Твоя мать сказала, что вы не...

— Пап! — кричу я. — Дай мне минуту.

Кэмми смеется на другом конце линии.

— Я позвоню тебе позже, — говорит она. — Спасибо, что был для меня всем.

— Я не мог иначе.

— Люблю тебя, ЭйДжей.

— Я тебя тоже.

— Что случилось, сын? — Папа садится рядом со мной на пустое сиденье трибуны. — Я беспокоюсь за тебя.

— Все хорошо, пап.

— Переживаешь из-за колледжа? Это абсолютно нормально. У меня было так же.

— Нет, не переживаю.

— Имеет ли это какое-то отношение к тому, что твою подругу Кэмми родители увозят из города, потому что она была беременна? Ты знал, что она была беременна? Ты и словом не обмолвился нам об этом за последние несколько месяцев. — Он делает короткую паузу, размышляя. — Да ты и о Кэмми-то не намного больше говорил.

Слова папы меня буквально парализуют. Он не общается с родителями Кэмми, и она очень хорошо скрывала свою беременность. Не знаю, как он узнал, но в нашем маленьком городке такие новости как-то быстро разносятся.

— Знаю, как тяжело понимать, что человек, с которым ты долго дружил, вдруг уезжает, но девочки приходят и уходят. Ты найдешь новых друзей, сын. Не волнуйся.

А я-то считал себя наивным. Одно из умнейших решений моего подросткового возраста — то, что я никогда не рассказывал родителям, с кем встречался. Эта беседа была бы совсем другой, если бы было иначе.

— Папа, я не хочу об этом говорить, хорошо?

Он хлопает меня по спине и подмигивает мне.

— Ты понял, парень. Ты должен наслаждаться этими моментами со своими приятелями. Это время, которое ты захочешь помнить. Поверь мне.

— Вообще-то, я хотел бы сейчас вернуться домой, — говорю я. — Я выпустился, папа. Получил аттестат и у меня куча воспоминаний о последних четырех годах учебы. Здесь я закончил, и теперь чувствую, что готов идти дальше, и все будет нормально.

— Что ты собираешься делать все лето? — спрашивает он, вставая с трибуны. — О, я знаю. Будешь работать у меня, заниматься настилкой ковров. Звучит неплохо? Оплата — двенадцать центов в час.

Работа. Деньги. Это первый шаг к тому, чтобы мой план работал.

— Да, пап. Это было бы здорово.

— Что ж, это будет фантастическое лето, — весело говорит он. — На следующей неделе Хантер вернется домой, и мы втроем будем работать вместе все восемь недель, пока двое моих ребят не уедут в колледж.

Черт, он решил посентиментальничать со мной.

— Знаешь, сынок, сначала ты всю жизнь растишь двух мальчиков, чтобы они стали мужчинами, а затем они превращаются в мужчин, и ты должен отпустить их. Это отстой.

Я думал, что это будет длинная, занудная отцовская речь, но она внезапно заканчивается. Я смотрю на него со своего сиденья и вижу слезы в его глазах.

— Я чертовски горжусь тобой, сынок. Действительно горжусь тобой.

Я этого не заслуживаю. Если бы он знал, что я натворил в этом году, он никогда бы не произнес этих слов. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Я разрушил жизни в этом году. Включая свою собственную.