Потерянное сердце

Глава 5

— Заберите Гэвина домой, сейчас ему нужен отдых, теплая ванночка и забота, — говорит доктор, дотрагиваясь пальцем до крошечного носа Гэвина. — Я выписал вам рецепт в аптеку, и он должен быть готов в течение часа.

— Большое вам спасибо, доктор, — говорю я.

— О, и «Ибупрофен» по инструкции.

Он протягивает мне листок бумаги с инструкциями, как лечить лихорадку и инфекцию уха.

— С ним все будет в порядке? — спрашивает Тори.

— Это просто ушная инфекция, миссис Коул, очень распространенное заболевание у маленьких детей, — говорит доктор с недоумевающей улыбкой.

Тори словно не слышала ничего, о чем рассказывал ранее доктор. И я не удивлен, если это действительно так, потому что раньше уже видел это выражение на ее лице. Как будто она думает сразу обо всем. Такое происходит часто и, хотя почти никогда не удается понять, мне всегда интересно, что происходит у нее в голове.

— Что теперь? — спрашивает она.

— Тори, — я закатываю я глаза, — Боже, мы должны отвезти его домой и сбить температуру.

— Ладно, — говорит она как-то по-детски глупо.

Беру переносное кресло с Гэвином, и возвращаюсь в приемную, где нас все еще ждет Хантер. Он смотрит куда-то вдаль, и я ненавижу себя за то, что ему пришлось сидеть здесь все это время. Ему не стоит быть здесь... в отделении скорой помощи, где его жизнь закончилась в тот день, когда умерла Элли. Увидев нас, он подбегает к нам.

— Что произошло? Он в порядке?

— Просто ушная инфекция, — говорю я ему.

— Слава Богу, — Хантер с облегчением вздыхает и смотрит на часы. — Я еще немного поработаю, а ты поезжай домой и позаботься о Гэвине. Мы с Шарлоттой привезем вам еду вечером, и если вам нужно что-то еще, просто дайте знать, мы поможем...

— Хантер, черт возьми, — огрызается Тори. — Вы не должны нам помогать каждый раз, когда что-то происходит. Мы это ценим, но это необязательно. Все под контролем.

Мне не нравится, что сейчас происходит. Хантер может быть чувствительным и заботливым, но у него очень короткий запал, и в последнее время Тори испытывает его.

— У вас все под контролем. Хорошо, я понял, — отвечает Хантер. Знаю, что он прикусил язык, и надеюсь, продолжит это делать, потому что я не настроен на скандал. — Поговорим позже.

К счастью, Хантер прекращает разговор, по-братски кивает мне и уходит.

Мы садимся в машину, которая вся пропахла средствами для волос и лаком для ногтей. В момент, когда закрываются двери, я чувствую, как внутри меня все сжимается, до потери дыхания.

— Ты сказала, что не можешь так, — возвращаюсь я к разговору. — Ты что-то пыталась мне сказать этим?

Или просто… просто вела себя, как ненормальная? Но я удерживаю эту мысль при себе.

— Я пыталась сказать, что у меня нет того материнского инстинкта, которого ты ожидаешь. У меня нет привязанности и чувств к Гэвину, которые должны быть. Каждый день я просыпаюсь и надеюсь, что они появятся. И меня убивает, что этого не происходит. Не знаю, что со мной не так, почему я не могу любить своего сына так, как ты. Из-за этого я чувствую себя монстром, ЭйДжей.

Ее заявление настолько ясное и лаконичное, как выстрел в сердце. Слова эти могли бы разбить сердце ребенку, если бы он был достаточно взрослым, чтобы понять. Хотя эта правда — все, что я хотел услышать с тех пор, как родился Гэвин. Именно то, что я боялся узнать. Это было во всех брошюрах о послеродовой депрессии, которые я читал. Ей можно помочь, если она откроется.

— Ти, послушай, я помню, мы уже говорили об этом раньше, и ты отмахнулась, но думаю, что ты страдаешь послеродовой депрессией, детка. Честно, тут нечего стыдиться. Я читал, что это случается со многими. Врачи могут тебе помочь.

Тори громко и раздраженно фыркает на мои слова. Она так же раздражалась, когда я в последний раз поднимал эту тему. Опустив козырек с зеркалом, она снова наносит тонкий слой блеска для губ.

— Я встречаюсь с врачом два раза в неделю, ЭйДжей.

— Да? — Почему она не говорила об этом? Чего тут стыдиться? Не понимаю.

— У меня нет послеродовой депрессии.

— Твой врач — настоящий врач? — спрашиваю я. В какой-то момент мы перестали быть парой, которая никогда не спорит — спасибо моей способности закрывать на все глаза — мы стали парой, в которой никогда нет согласия. По крайней мере, гнев заставляет меня чувствовать себя именно так.

— Не будь ослом, — говорит она, захлопывая козырек, — у меня есть веская причина вести себя так.

— Позволь мне угадать... так сказал твой врач? — Я зашел слишком далеко. Ничего не мог поделать. Я пожалею об этом, а может и нет.

— Знаешь, — говорит она, — все было так прекрасно между нами, когда мы договорились быть проще. Тебе не нужно было знать каждую мелочь о том, что творится в моей голове. И мне не нужно было тратить время на то, чтобы понять, что у тебя в голове пусто. — Теперь мы переключились на детский режим. Мне это не интересно.

Хотя, может, позволить себе маленькую колкость…

— И если бы ты помнила, что каждый день нужно принимать противозачаточные таблетки...

Она тянется к ручке двери, пока я веду ее тупую маленькую «Ауди».

— Выпусти меня, — требует она.

— Мы сейчас на шоссе. Не устраивай сцену, — говорю я сквозь смех. Мой смех вызван гневом, а не желанием унизить, и в данный момент это единственная реакция.

— Останови или я открою дверь, — рычит она.

— Наш сын на заднем сиденье, ради Бога. Хоть каплю достоинства в себе найди.

Если бы сейчас я мог ясно мыслить, я бы думал, что говорю, но это лишь ответ на ее поведение и слова в последние несколько месяцев — и это еще одна ее черта, которая меня шокирует. Эта девушка была самой спокойной и веселой, когда я впервые встретил ее. Гребаный год спустя она угрожает мне выпрыгнуть из движущейся машины. Господи, как же мы дошли до такого? Знаю, что я неплохой муж. На самом деле, я чертовски хорош, учитывая то, что обращаюсь с ней, как с золотом.

Да, Гэвин не понимает, что сейчас делает его мать, но я не хотел бы когда-нибудь рассказывать ему о том, что она выскочила из движущейся машины. Не думаю, что Тори способна сделать что-то настолько глупое, но она кричит так громко, как никогда раньше.

Я съезжаю на обочину. Машина даже не успевает остановиться, как она открывает дверь и выпрыгивает из машины. Хорошо, что я успел затормозить.

Глубоко вздохнув, я закрываю глаза и считаю до пяти, надеясь успокоиться. Когда открываю глаза, вижу, что Тори, обхватив себя руками, уселась на обочине дороги в куче порыжевшей травы и грязи. Что она, черт возьми, делает? Она потеряла свой чертов разум? На заднем сиденье Гэвин, и я никак не могу выйти, чтобы поговорить с ней, потому что она не может себя контролировать.

— Я не оставлю Гэвина в машине на обочине шоссе. Ти, вернись в машину, чтобы мы могли поговорить... пожалуйста.

Я делаю все возможное, чтобы мой голос был спокоен, но это бессмысленно, ведь она меня не слышит. Никогда не видел, чтобы Тори так сильно плакала, а я лишь хотел, чтобы она открылась и рассказала, что происходит. Мы женаты, она должна доверять мне. Вообще-то, мы оба никогда не открывались друг другу, что, по-моему, странно для супружеской пары. Наверное. Мы хотели сосредоточиться на настоящем и будущем, а не на прошлом. Я прошел через отвратительный развод с Алексой, которая изменила мне и забеременела от другого, потерял любовь моей жизни и нашу дочь, и последнее, что я хотел делать, это говорить о чем-либо, что связано с прошлым. Может быть, мы зашли слишком далеко, потому что сейчас я понимаю, что вообще ничего не знаю о Тори.

— Детка, — кричу я, — ну хватит, твои белые брюки все в грязи.

Я понимаю, что-то не так, ведь она слышит меня, но не реагирует. Тори, которую я знаю, никогда не будет сидеть на чем-либо в белых штанах, особенно если это грязь на обочине. Это чертовски глупо. Выхожу из машины и забираю автокресло с Гэвином с заднего сиденья. Просмотрев слишком много глупых видеороликов на «Фейсбук», где грузовик летит в припаркованную машину на обочине шоссе, я не стану рисковать.

Ставлю кресло Гэвина на землю и поднимаю Тори за руку. Она сопротивляется, но это бесполезно. Она бьет кулаками по моей груди, и на лице нет ничего знакомого. Ее макияж темными полосами тянется от нижних ресниц до уголков губ, а затем опускается по подбородку вниз. Обычно бледная кожа сейчас ярко-красная, а губы сильно сжаты — я никогда не видел, чтобы она их так сжимала, даже в момент потуг.

— Я не хочу быть ею, — кричит Тори. — Каждую секунду каждого дня я чувствую ее внутри себя. В моей голове. В моих словах. В моих действиях. Я — это она, и я ее ненавижу. Заставь ее уйти, ЭйДжей.

Я стараюсь изо всех сил переварить и понять все, что она говорит, но для меня ее слова бессмыслица. Думаю, она сошла с ума.

— Тори, я не знаю ее. Ты — это она? Это ты пытаешься сказать?

Боже, надеюсь, это не так, потому что если еще раз услышу «она», просто вызову 911.

— Ты ее не знаешь, — говорит она сиплым голосом.

— Ладно, детка, ты меня пугаешь, и я не знаю, что сказать или сделать, чтобы тебе стало сейчас лучше. Мы на обочине дороги, у тебя истерика, наш ребенок сидит в автокресле… на обочине дороги, и если кто-то из проезжающих мимо заинтересуется этой сценой, вероятно, они кого-нибудь вызовут, и у нас будут проблемы с социальной службой.

Не знаю, что еще сказать, чтобы она перестала плакать, и ничего лучшего не придумал. Но я и правда озабочен тем, что это смахивает на сцену домашнего насилия.

Тори проводит рукой по щекам, стирая и одновременно размазывая макияж еще больше. Всхлипывая, она открывает глаза шире, словно осознает, что происходит, и оглядывается.

— Тори, — говорю я спокойно.

— Что я здесь делаю?

О, Боже. Раньше с ней случались такие приступы? Что это? Это правда какой-то приступ?

— Ты сказала, что хочешь выйти из машины, — осторожно объясняю я.

— Прошу прощения, — говорит она.

Прижав руки к груди, она проходит мимо меня и садится на переднее сиденье, быстро захлопнув дверь. Я наблюдаю за ней, пока она пристегивает ремень и проверяет его. Потом опускает зеркало и пытается стереть макияж. Я совсем не знаю эту женщину в машине.

Закрепляю кресло Гэвина на место и сажусь за руль, думая, стоит ли мне что-нибудь сказать или лучше молчать до конца поездки. Решаю, что лучше молчать.

Прошел всего час с тех пор, как я убедил Тори вернуться в машину, доехал домой, положил Гэвина спать и сел на диван перед черным экраном телевизора. Мне страшно от того, что произошло, и я боюсь говорить с ней об этом. Однако, мы не можем просто закрыть глаза.

Это касается не только нас двоих, поэтому я собираю в кулак свою волю и смелость и спрашиваю:

— Тори, детка, мы должны поговорить.

В этот самый момент, как будто мама телепатически чувствует, что дела идут не совсем хорошо, звонит мне на телефон; ее фотография появляется на экране, будто она вдруг оказывается здесь, между Тори и мной.

— Она всегда знает, когда звонить, да? — говорит Тори, вставая с дивана, и выходит из комнаты.

На мгновение я злюсь на маму, на телефон, на все, что мешает мне понять, что происходит, но тут же осознаю, что всегда будет какая-то помеха или оправдание. Тори не собирается рассказывать мне правду, иначе это произошло бы давно.

Понимая, что надежды нет, как и возможности найти ответы, я отвечаю на вызов и подношу к уху телефон.

— Все в порядке, мама?

— ЭйДжей, — сетует она. — Ты не можешь ответить на звонок словом «привет»?

— Извини, — резко говорю я.

Когда родители перестанут беспокоиться? Я задаю себе этот вопрос все время, и теперь понимаю, что буду беспокоиться за Гэвина до самой его смерти, и это явно случится гораздо позже моей. Да и потом, я буду преследовать его, чтобы убедиться, что он всегда поступает правильно.

— Хантер сказал, что у Гэвина была высокая температура, и вы были в больнице весь день. Как он сейчас? Вам что-нибудь нужно?

Интересно, что еще рассказал ей Хантер?

— Сейчас он спит, но когда я измерил его температуру в последний раз примерно час назад, она уже снизилась до тридцать семь и семь.

— Вы уже получили лекарство? — спрашивает она.

— Нет, они сказали, что оно будет готово через час.

— Я заберу его для вас. Я.... я знаю, что Тори слишком чувствительна насчет такого, поэтому оставлю его у дверей, чтобы не беспокоить вас.

Я позволял Тори так поступать с моей семьей — семьей, в которой все приходят на помощь. У меня самая замечательная семья, о которой только можно мечтать, и Тори хочет, чтобы я отвернулся от них.

Признаюсь, мама слишком нас опекает и сует свой нос не в свои дела. Больше, чем нужно, да, но я достаточно взрослый, чтобы понимать, что она поступает так из-за большой любви к нам. Мы с Хантером заставили ее пройти через настоящий ад длиной в тридцать один год. Она заслуживает уважения, а не отмашки, когда предлагает помощь. Конечно, я никогда не признаюсь ей, но стараюсь терпимее относиться к ее порывам во всем нам помогать.

— Спасибо, мама.

— Поцелуй за меня Гэвина.

Когда я заканчиваю разговор, Тори проходит через гостиную мимо меня с сумочкой в руке.

— Ты куда-то идешь? Не думаю, что тебе стоит уходить после того, что произошло.

— Мне нужно сходить к моему врачу, — говорит она.

— Я думаю, это здорово, но твой врач принимает без записи? — спрашиваю я.

— Я позвонила ей, и она сказала, что я могу прийти, — отвечает она мне.

— Рад, что у тебя есть с кем поговорить, это важно. Но не могу понять, почему ты не можешь поговорить со мной? Хочу быть рядом и поддерживать тебя в любой ситуации. Я пытаюсь разобраться, и прости меня, если сделал не достаточно.

Я встаю с дивана и подхожу к Тори, стараясь сделать все правильно. Беру ее руку и прижимаю к своей груди.

— Это убивает меня, Ти. Что бы ни происходило с тобой и с нами за последние несколько месяцев, мне очень больно. Я люблю тебя. Хочу снова увидеть тебя счастливой и хочу, чтобы все стало, как раньше.

Ее голос срывается, когда она начинает говорить:

— Как раньше. С того момента, как начали встречаться, до того, как я залетела… — Ненавижу, когда она так говорит о своей беременности. Ей не восемнадцать. — Я была счастлива.

— Ну, мы можем попробовать вернуть это, — говорю я так, словно пытаюсь исправить то, что не хочет исправлять она. В моем голосе страх, который я отчаянно пытаюсь скрыть от самого себя.

— Мы не можем, — говорит она.

— Хорошо, если мы не можем вернуться на год назад, просто относись ко мне, как к своему мужу. Говори со мной. Доверься мне, как своему доктору. Откройся мне, Тори. Расскажи, что с тобой происходит.

Она вырывает свою руку и делает шаг назад.

— Если скажу тебе, в чем дело, это будет означать, что я должна буду начать с самого начала, а я не могу этого сделать.