Предатель. Я тебе отомщу

33. Настя

Утро дня «икс» начинается с дождя — мелкого, холодного, он стучит по стеклу машины, пока я еду к зданию суда. Сердце колотится, пальцы сжимают руль, и я чувствую, как напряжение сковывает плечи. Сегодня всё закончится — развод, точка, свобода.

Игорь сидит рядом, за рулем, молчит, только смотрит в окно, и я благодарна ему за это, как и за то, что он здесь, хотя я не просила. Он сказал, что будет ждать в машине, и я кивнула, не споря — его присутствие успокаивает, хоть и не хочу это признавать.

У входа в суд я выхожу из машины, бросаю дверь, не закрывая её до конца, и стою под мелким дождём, что стучит по асфальту, как тысячи игл. Зонт раскрывать не стала — капли падают на лицо, холодят кожу, стекают по щекам, но я не замечаю, взгляд блуждает по серым стенам здания, сердце колотится в горле.

Сегодня всё закончится, я повторяю это себе, как мантру, но внутри всё дрожит, как натянутая струна.

Как вдруг Артём выныривает из-за угла, словно тень, что ждала своего часа, шаги быстрые, тяжёлые, ботинки шлёпают по лужам, разбрызгивая грязь. Я не видела его с того благотворительного вечера — тогда он был напомаженный, в костюме, с фальшивой улыбкой, а теперь передо мной зверь: глаза красные, налитые, блестят, как у загнанного в угол волка, щетина торчит, рубашка мятая, волосы слиплись от дождя, падают на лоб.

Я замираю, ноги будто приросли к мокрому асфальту, дыхание сбивается, и он хватает меня за руку, пальцы его грубые, липкие, сжимают запястье так, что кости хрустят, тянет к себе с силой, от которой я спотыкаюсь.

— Насть, никакого развода, кончай страдать херней. Ты моя, слышишь? — голос его хриплый, низкий, пропитанный злостью и чем-то ещё, одержимостью, что сквозит в каждом слове, как яд.

— Руки убери, — цежу сквозь зубы.

— Ты моя девочка, моя единственная, — продолжает он, не слыша меня, и пальцы его впиваются сильнее, боль простреливает руку, горячая, острая, но он наклоняется ближе, дыхание его обжигает щеку, воняет перегаром, табаком, чем-то кислым. — Я люблю тебя, Настенька, всегда любил, ты же знаешь, как мне без тебя плохо, — медлит Артём, и слова его липкие, сладкие, как мёд, что он льёт мне в уши, но я вижу его глаза — пустые, дикие, и меня тошнит от этой лжи.

— Отпусти меня сейчас же! — кричу я, и голос срывается, дрожит, рвётся из горла. — Кто-нибудь! Помогите!

Но мои крики тщетны, машина Игоря осталась на парковке, даже охраны не видно, видимо, скрылись внутри из-за непогоды.

Я вырываюсь, толкаю Артёма в грудь кулаками, мокрую рубашку, что липнет к его телу. Он не отпускает, хватает меня за плечи, прижимает к стене здания суда, бетон холодит спину, а лицо его в сантиметре от моего, глаза горят, губы кривятся в усмешке.

— Ты не можешь уйти, Насть, ты моя жена, моя навсегда, — рычит он, и хватает меня за подбородок, сжимает так, что скулы ноют, тянет моё лицо к себе, как будто хочет поцеловать.

Но я отворачиваюсь, бью его по плечам, по груди, ногти царапают его кожу, но силы не равны.

— Ты мне отвратителен, отвали, тварь! — ору, и голос мой тонет в панике, горячей, удушающей, что захлёстывает меня, как волна.

Задыхаюсь, ноги дрожат, и страх — липкий, едкий — сжимает горло, потому что он не человек сейчас, а чудовище, одержимое, слепое, готовое раздавить меня, лишь бы я осталась с ним. Вот о чем говорила его мать, вот, что с ним стало… Как я вообще могла любить этого подонка?! Что он… что он собирается сделать? Насильно заставить меня остаться с ним? Или…

В момент, когда паника и отчаяние окочантельно охватило меня, а слезы уже застилали глаза, меня вдруг откинуло от Артема.

Это Игорь. Он появился, словно из тени, как молния, быстрый, резкий, лицо тёмное от ярости. Одним рывком хватает Артёма за воротник, грязная рубашка трещит в его руках, и оттаскивает его от меня с силой.

Кулак Игоря летит в лицо пока еще моего мужа — глухой удар, хруст кости, кровь брызжет из его носа, тёмная, густая, пачкает его рубашку, капает на мокрый асфальт. Артём отшатывается, спотыкается, чуть не падает, хватает ртом воздух, глаза его горят, налитые, бешеные.

— Ты не слышал, что она сказала, недоумок? — рычит Игорь, голос его твёрдый, холодный, как сталь, режет воздух, и он делает шаг вперёд, сжимая кулаки, грудь вздымается от гнева. — Руки от нее свои гнилые убрал и не смей прикасаться больше, — продолжает он, и слова его бьют, острые, точные, как ножи, вонзаются в Артёма, и я вижу, как тот напрягается, лицо его кривится.

Артём вытирает кровь рукавом, размазывает её по щеке, и выпрямляется, шатаясь, глаза его сужаются, голос хрипит, низкий, злой:

— Ты вообще кто такой, чтобы мне указывать? Ты, сука, думаешь, что круче меня? — орет он, и шагает к Игорю. — Я её муж, она моя, а ты — жалкий выскочка, который думает, что может отжать мой бизнес и мою женщину! Я тебя размажу, Сергеев, ты труп! — кричит он, и бросается на Игоря, но тот уворачивается, хватает его за шею, прижимает к стене, локоть вдавливает ему в горло.

— Какой бизнес? — шипит Игорь, лицо в сантиметре от Артёма, голос дрожит от ярости, но он держит контроль. — Ты его уже просрал, Морозов, вместе со своей жизнью! Думать надо мозгами, а не дружком в штанах. Отвали от Насти, по-хорошему, пока я не сделал чего похуже. Не только жены лишишься, но и дома своего сраного, — рявкает он, и отталкивает Артёма так, что тот падает на колени, кашляет, хватаясь за горло.

Я стою, прижавшись к стене, дрожу, ноги подгибаются, мокрые волосы липнут к лицу, и паника всё ещё гудит в ушах, горячая, липкая. Сердце колотится, как барабан, я задыхаюсь, глядя на эту сцену — Артём на коленях, Игорь над ним, воздух трещит от напряжения.

Как-то пропустила мимо внимания, что на улице начинают толпиться люди. Где они были минутой назад? Они кричат, кто-то достаёт телефон, снимает, голоса сливаются в гул, охрана у входа уже бежит к нам, ботинки стучат по асфальту, но Артём поднимает руки, шатаясь встаёт, вытирает кровь тыльной стороной ладони.

— Всё нормально, мужики, мы просто дурачились, — хрипит он, голос ломкий, и машет рукой, отмахиваясь от вопросов, ухмылка кривая, фальшивая, кровь стекает по губам.

— Вы в порядке, девушка? — охранник обращается ко мне.

Меня до сих пор потряхивает от прикосновений Артёма. Нещадно хочется отмыться от них.

Но нет. Не сейчас. Я не могу поднимать шум, иначе суд пересут и наш развод затянется. Мне это не на руку, в отличии от слетевшего с катушек Артёма. Я хочу покончить здесь и сейчас.

— Да, все в порядке.

Игорь фыркает. А охранник хмурится, но кивает, отходит, уводя за собой Артёма.

— Может мне все-таки пойти с тобой? — предлагает Игорь, смотря тем в спину.

— Нет. Я… не хочу, чтобы у тебя были проблемы, — проговариваю дрожащим голосом, а затем поднимаю на него взгляд и слабо улыбаюсь. — Я скоро вернусь.

Игорь сводит брови у переносицы, но не спорит. Он явно еще не остыл после стычки с Артёмом. Никогда бы не подумала, что мой спокойный и сдержанный босс способен так выходить из себя. И из-за кого? Из-за меня?

Это что-то новенькое.

В зале суда воздух тяжёлый, влажный от дождя, что просочился с улицы, и пахнет пылью, старым деревом, напряжением. Я сижу на скамье, руки сжаты на коленях, пальцы впиваются в ладони, ногти оставляют красные следы, но я не чувствую боли — всё внутри гудит, как рой ос, после той сцены у входа. Глаза прикованы к столу передо мной, к тёмным разводам на полировке, и я считаю их, лишь бы не смотреть вперёд, не видеть его.

Артём сидит через несколько рядов, я слышу его дыхание — хриплое, прерывистое, с присвистом после произошедшей драки. Он проиграл там, на улице, и я знаю, что он проиграет здесь, но это не приносит радости — только холод, что сковывает грудь.

У Артёма, можно сказать, практически нет защиты — только молодой юрист, тощий парень в мятом костюме, с тонкой папкой бумаг, что дрожит в его руках. Он встаёт, голос его ломается, заикается, слова падают, как камни в пустоту:

— М-м-мы п-п-просим… отсрочку… — бормочет он, и папка выскальзывает из его пальцев, листы разлетаются по полу, шуршат, как сухие листья, он бросается их собирать, спотыкается о стул, лицо краснеет, пот блестит на лбу.

Артём шипит что-то сквозь зубы, я слышу его голос — низкий, злой, — но не разбираю слов, и не хочу. Наверняка, ничего цензурного. Он стучит кулаком по столу, тихо, но резко, и я чувствую его взгляд — горячий, липкий, как смола, что тянет меня вниз.

Мой адвокат, Мария Евгеньевна, сидит рядом, спокойная, уверенная, как скала в этом хаосе. Её голос ровный, твёрдый, когда она говорит:

— Моя подзащитная не претендует на имущество, только на расторжение брака. Все документы в порядке, — и кладёт перед судьёй папку, толстую, аккуратную, каждый лист на своём месте.

Судья — женщина в чёрной мантии, с усталыми глазами — кивает, листает бумаги, и я слышу, как шуршат страницы, как тикают часы на стене, громче, чем должны.

Она зачитывает решение, голос её сухой, монотонный:

— Брак между Анастасией Сергеевной Морозовой и Артёмом Викторовичем Морозовым расторгнут. Раздел имущества не производится по обоюдному согласию сторон, — слова падают в тишину зала, тяжёлые, окончательные, и я выдыхаю, медленно, дрожаще, будто выпускаю воздух, что держала в груди годами.

Развод. Свобода. Мне ничего не нужно от него — ни его квартиры, ни его денег, ни его поганой жизни, что он сам раздавил своими руками. Я получаю то, за чем пришла, и это не победа, а конец — конец его власти, его криков, его запаха, что всё ещё витает в моей памяти, как дым от пожара, что я не могу забыть.

Артём проигрывает без борьбы, без шансов, и я слышу, как он скрипит зубами, как стул под ним трещит, когда он ёрзает, но я не поднимаю глаз. Не хочу видеть его лицо — разбитое, искажённое злостью, его крах, что он сам на себя навлёк. Не хочу видеть ту пустоту, что осталась в нём, потому что она больше не моя — я вырвалась, и это всё, что имеет значение.

После суда выхожу на улицу, толкаю тяжёлую дверь, и она хлопает за мной, как выстрел, отрезая зал, Артёма, всё, что было внутри. Дождь прекратился, воздух свежий, влажный, пахнет мокрой землёй и травой, и я вдыхаю его глубоко, жадно, будто впервые за годы. Небо светлеет, серые тучи расходятся, и слабый луч солнца пробивается сквозь них, падает на асфальт, блестит в лужах.

Игорь ждёт меня у машины, стоит, прислонившись к капоту, руки в карманах джинсов, улыбка лёгкая, но тёплая, глаза его блестят, тёмные, живые, и я чувствую, как что-то внутри отзывается, дрожит, как струна.

— Ну как?

— Всё получилось, — шепчу, сама еще не веря, что все позади.

— Поздравляю, Настя. Ты свободна, — говорит он, и голос его мягкий, глубокий, но в нём сила, что проникает в меня, тёплая, настоящая, и я ощущаю её в груди, как слабый ток.

Я смотрю на него, секунду молчу, и вдруг смеюсь — легко, звонко, звук вырывается из горла, чистый, живой, как птица, что выпустили из клетки. Впервые за долгое время нет груза, что давил на грудь месяцами, нет тяжести, что гнула меня к земле. Смех льётся сам, я не могу его остановить, и чувствую, как слёзы жгут глаза, горячие, но это не боль, не тоска, а что-то другое — лёгкость, что я почти забыла, радость, что пробивается сквозь трещины, как трава сквозь бетон. Я вытираю щёки тыльной стороной ладони, улыбаюсь, и голос дрожит, но я не прячу этого.

— Спасибо, Игорь, — говорю я, и слова выходят тихо, но искренне, дрожь в них — не слабость, а жизнь. — За то, что оттащил от меня Артёма и… за все. Если бы не ты, даже не знаю, чем все могло закончиться, — продолжаю я, и слова застревают, ком в горле мешает, но он понимает, вижу это в его глазах, в том, как он кивает, медленно, внимательно.

— Ты не должна меня благодарить за такое, — говорит он и шагает ближе, голос его ниже, с хрипотцой, глаза темнеют, блестят, глубокие, как ночь. — Я чуть не убил этого придурка, — шепчет Игорь и останавливается в шаге от меня, смотрит, и вдруг наклоняется. — Ты даже не представляешь, насколько я испугался за тебя.

— Если бы убил, то суд был бы по другому поводу. И закончился бы он явно не в твою пользу, — подмечать я с все той же улыбкой на лице.

— Тебя это расстроило бы? Не нравятся свидания в СИЗО? — усмехается он.

— Почему? К тебе бы заглянула, — играючи произношу в ответ.

Игорь улыбается. тепло, беззаботно. А следом целует меня — коротко, но твёрдо, губы его тёплые, чуть шершавые, и я не успеваю отшатнуться, не успеваю испугаться, не успеваю даже подумать.

Замираю, сердце стучит, громкое, быстрое, кровь шумит в ушах, и ловлю себя на мысли, что сама хотела этого — хотела его тепла, его силы, что сейчас обволакивает меня, как ветер, что уносит холод. Его запах — лёгкий, свежий, с ноткой кофе и кожи — смешивается с воздухом, и я вдыхаю его, невольно, жадно.

Но я не знаю, что с этим делать, не знаю, готова ли шагнуть дальше, и просто стою, глядя на него, пока он отстраняется, улыбается — чуть смущённо, но уверенно, уголки губ приподнимаются, и я вижу в нём что-то новое, что-то, что пугает и манит одновременно.

Внутри всё меняется, медленно, но неотвратимо. Я оборачиваюсь, смотрю на здание суда — серое, мокрое, с тёмными окнами, где остался Артём, его кровь, его крики, его пустота. И понимаю — месть не дала мне радости.

Я ждала его падения, ждала, что увижу его сломленным, раздавленным, и это наполнит меня, зашьёт дыру в груди, но он сам себя уничтожил. Кровь на его рубашке, его разбитое лицо, его жалкий юрист, его проигрыш — это не моя победа, это его крах, грязный, бессмысленный, и мне не нужно больше держать этот гнев, эту жажду отплатить, что жгла меня изнутри, как угли. Я выдыхаю, медленно, глубоко, и чувствую, как груз падает с плеч — тяжёлый, ненужный, мокрый от дождя, что я тащила слишком долго.

Но это не значит, что вновь хочу возвращаться к своей мести. С этим покончено. Раз и навсегда.

Жажда мести не стоит этой лёгкости, что растекается по груди, тёплая, живая, этой силы, что я ощущаю впервые за годы — силы жить, идти дальше, быть собой, не оглядываясь на тени прошлого.

Игорь смотрит на меня, стоит близко, и я вижу в его глазах что-то новое — не просто поддержку, а понимание, глубокое, тихое, и я улыбаюсь, слабо, но искренне, уголки губ дрожат, но я не прячу этого.

— Отвези меня домой, пожалуйста, — говорю я тихо, голос мягкий, но твёрдый, и сажусь в машину, дверь хлопает, и я чувствую, как прошлое остаётся позади — мокрое, холодное, смятое, как бумага, что выбросили в мусор, и уже не моё.