Предатель. Я тебе отомщу

36. Ира

Утро начинается с крика Тимофея — он уронил миску с кашей, овсянка размазана по полу, и я стою, глядя на это месиво, с тряпкой в руках, а в голове только одна мысль: я больше не могу.

Несколько месяцев назад я уволилась из фирмы Артёма, собрала вещи, взяла Тимошу и уехала к маме — в её тесную двушку на окраине, где пахнет старым линолеумом и супом, что она варит каждый день. Я порвала с ним всё — звонки, сообщения, его пьяные вопли в трубку, что я «шлюха». Подала на алименты, хотя знаю, что он скорее сгинет, чем заплатит хоть копейку.

Его мать звонит мне каждый день — голос её резкий, как нож, шипит угрозы: «Ты пожалеешь, Ира, я тебя в суд затаскаю, ребёнка отберу».

Я устала, замучалась, сижу ночами над сайтами с вакансиями, отправляю резюме в никуда, а утром встаю с тяжёлой головой, будто камни в неё насыпали.

Тимофей тянет меня за рукав, глаза его большие, светлые, такие же, как у Артёма, и я вздрагиваю, отгоняю эту мысль. Он не виноват. Никогда не был.

Но я смотрю на него, на его улыбку, и чувствую укол в груди — я разрушила чужую жизнь ради этого мальчика, ради себя, ради Артёма, что обещал мне звёзды, а дал только грязь.

Я беру телефон, пальцы дрожат, и набираю номер Насти, который достала через третьи руки на всякий случай.

— Алло, Настя? Это Ира, — говорю я, и голос мой хрипит, горло сжимается, но я держусь.

— Откуда у тебя мой номер? — мгновенно напрягается она.

— Это неважно.

— Ну… хорошо, раз неважно. Зачем звонишь? — задумчиво тянет Настя, и голос её ровный, спокойный, без злобы, что я ждала, и это сбивает меня с толку.

— Я… хотела сказать… прости меня, — выпаливаю я, и слова падают, тяжёлые, неуклюжие, как камни. — За всё, что было. За Артёма, за то, что я… ну, ты понимаешь. Я не хотела, чтобы так вышло, но это не оправдание. И… не вини Тимошу, пожалуйста. Он ни при чём, — продолжаю, и голос дрожит, слёзы подступают, но я сглатываю их, жду её ответа, как приговор.

— Ира, я никогда не винила Тимофея, — говорит она тихо, и в голосе её нет яда, нет ненависти, только усталость, мягкая, почти тёплая. — Это не его вина. И… я не держу на тебя зла. Всё в прошлом, — добавляет она, и я слышу, как она выдыхает, как будто сбрасывает что-то с плеч.

Я молчу, телефон дрожит в руке, и слёзы всё-таки текут, горячие, тихие, стекают по щекам, капают на стол.

Это не прощение, не совсем — это конец, точка, что она ставит, и я чувствую облегчение, смешанное с горечью. Она закрывает глаза на все, без криков, без обвинений, и я понимаю, что не заслужила этого спокойствия, но беру его, как подарок, что мне не по карману.

— Спасибо тебе. Для меня это было важно, — шепчу я, и сбрасываю вызов, вытираю лицо рукавом, сердце колотится, но легче, чем было минуту назад.

Тимофей тянет меня за руку, смеётся, и я улыбаюсь ему, слабо, но искренне, пытаюсь собрать себя по кускам.

Через пару дней звонит Светка, бывшая коллега из фирмы Артёма. Голос её быстрый, взволнованный, и она вываливает новости, как ведро воды:

— Ир, ты слышала? Твой Морозов-то совсем спёкся. Фирма тонет — банкротство на носу, проверки приезжают чуть ли не каждый день, налоговая, пожарные, все подряд. Он пьёт без остановки, орёт на всех, клиенты бегут, как крысы с корабля, — говорит она, и я слышу в её тоне смесь жалости и злорадства.

— Это меня не касается.

— Как это не касается-то? У тебя ж это… сын от него.

Я вздыхаю. О нашей связи с Артёмом знали немногие, и я уже жалела что как-то раз поделилась этим со Светой.

Но зачем она мне это рассказывает? Крах Морозова — это не моя вина, не моя месть, это он сам, его выбор, его жизнь, что он раздавил, как стекло под ногами. Светка что-то ещё говорит, но я сбрасываю, ставлю телефон на стол, и смотрю в окно — серое небо, мокрые крыши, и внутри меня тишина, холодная, но спокойная.

Я поступила неправильно. Это грызёт меня ночами, когда Тимофей спит, а я сижу с чашкой чая, глядя в темноту. Я разрушила семью Насти, поверила Артёму, его словам, его рукам, что тянули меня к нему, как магнит.

Но это ничего не меняет — прошлое не переписать, не склеить, как разбитую вазу. Я могу только идти дальше, искать работу, растить сына, пытаться искупить хоть что-то, хоть крупицу того, что я натворила. Не для Насти — она уже отпустила это, — а для себя, для Тимоши, чтобы он не нёс мой груз, мою вину.

Я беру его на руки, он смеётся, тянет меня за волосы, и я шепчу ему: «Мы справимся». Это не обещание, не клятва — это надежда, слабая, дрожащая, но моя. Артём остался позади, с его угрозами, его бутылками, его крахом, и я ищу искупление, шаг за шагом, в этой маленькой комнате, где пахнет супом и началом новой страницы жизни.