Предвестники конца: Развеивая золу

Глава 11

Отъезд Дьярви символизировал тишину и благодать, которой дышал каждый уголок Виндерхольма. Никогда ещё солнце не сияло столь ярко, а ветерок ласково не перебирал листья деревьев, щебеча с птицами на тонких ветвях. Даже запах рыбы на Старой пристани раздражал меньше, напоминая, что это часть жизни, от которой никуда не деться, если хочешь есть.

Однако даже чарующая красота весны не могла успокоить круговорот мыслей, с которых начинался и заканчивался день. Выходило, что Дьярви на протяжении нескольких лет занимался «чёрной» торговлей, поставляя дурманящие травы и продавая людей в рабство, наплевав, что они были рождены свободными. Наш богатый дом и роскошные одежды были приобретены на грязные и окровавленные монеты, что отец воровал из запасов конунга. Я кривилась, глядя на расшитые гобелены, платья и украшения, однако Вальгард лишь отмахнулся со словами, что обратно их всё равно не вернёшь, а значит, «пользуйся и не думай много». С одной стороны, совесть изводила и доказывала, что это неправильно, но с другой — даже если отдать половину богатств беднякам, то они, скорее всего, всё тут же спустят на выпивку, а не на нормальную жизнь.

Следовать советам брата вообще выходило отвратительно: из головы всё никак не шло то, что Сигурда могли убить в любой момент по указке Дьярви, который практически вырастил сына конунга, возясь с ним с детства, но даже это не остановило его в плетении интриг. А по ночам мне снилось, как хэрсир поднимал народ на восстание и уничтожал привычный мир, отсекая голову Харальда и зажимая её высоко над собой. Я вскакивала, испуганно озираясь, а сонная Кётр прижималась тёплым бочком, уютно мурлыча и заверяя, что сейчас всё в порядке и незачем тревожиться.

Вальгард решил молчать и ничего не докладывать конунгу до возвращения Рефила, который мог опровергнуть подозрения Ивара и брата или же наоборот их подтвердить. Ледышка полагал, что разбрасываться обвинениями надо лишь тогда, когда были доказательства и свидетели, а в их честности и порядочности стали бы сомневаться, оскорбляя колдуна, которому мало кто поверил бы. Когда вернётся хирдман — никто не знал, и оставалось только ждать.

Пару раз к нам домой неожиданно заваливалась Идэ вместе с дочерями и пыталась раздавать советы, как вести хозяйство, распоряжаться трэллами, и причитала, что здоровье моё слишком хилое и как же детей буду рожать. Вальгард из вежливости разговаривал с ней несколько мгновений, а после выставлял за дверь, не желая слушать навязчивых советов и кудахтанье обо всём и ни о чём.

Иногда заглядывала Лив, зазывая на тренировочную площадку, но натыкаться вновь на потные и недовольные лица, видеть осуждение в чужих глазах — к этому я была ещё не готова. Тем более что после той стычки в темнице, наверняка, на меня ещё злились и считали полоумный. Лив обмолвилась, что Бешеная разболтала всем, будто мы с ней крупно поссорились в подвалах камер заключенных, но, естественно, умолчала, что я застала её врасплох. Поняв, что меня совсем не интересует ни стрельба из лука, ни рукопашный бой или сражения с холодным оружием, Бьёрнсон предложила прогулки с Ауствином по поселению, вещая обо всё без умолку. Отъезд Сигрид наложил на неё своеобразный отпечаток, превращая её из замкнутой и забитой девчушки в более откровенную и сильную личность, способную дать отпор и постоять за себя — птенчик потихоньку начинал выбираться из тени матери. Однажды Лив всё же решила вернуться к теме поездки на Утёс и попросила объяснить, что же тогда произошло на самом деле.

— Рефил так злился, что голова его была готова взорваться, честное слово, — рассказывала она. — Представь, ты без сознания на руках колдуна, за вами несётся Сигурд, в погоню за которым следовали хускарлы, потому что нельзя же отпускать наследника одного. А хирдман остался со мной, пытался разобраться в произошедшем, но ничего не нашёл. Честно, Астрид мы осмотрели всё, что только можно было — пусто. Единственное, что настораживало — порядок в доме колдуна, однако списали всё на его чистоплотность. Ну а сплетники судачили всякое: и околдовал тебя Эймунд травами, и хотел убить, и прочая ересь. У меня уши сохли, но сколько бы не пыталась переубеждать — бессмысленно. Твердили одно и то же, словно заговорённые.

Учитывая, что все жители знали друг друга давно и действовали, будто муравьи, удивляться бессмысленно. Впрочем, я была благодарна Бьёрнсон за то, что она хотя бы пыталась помочь, а не отмахнулась от меня. И даже не оскорбляла Эймунда, а снисходительно отзывалась и всё хитро поглядывала, ожидая реакции, однако я молчала, хоть заботы и мысли о колдуне занимали всё сильнее и сильнее.

Брат запретил снова оставаться в доме его бывшей травницы с ночёвкой, заверяя, что справиться сам и нечего ошиваться в неподобающих местах со взрослыми мужчинами. Так что приходилось брать еду у Этны и после относить её в дом на окраине, забирая тряпки и помогая ухаживать за колдуном, готовя мази и отвары из сушеной ромашки и других трав. Пару раз я пыталась прибегать к сейду, но единственное, что отлично получалось — только злиться. После той вспышки силы в доме у вёльвы и в темницах колдовство будто уснуло, и я даже не знала: радоваться или грустить. Тьодбьёрг избегала встреч, а я их и не искала, разочаровавшись в ней и вообще в людях. Единственное, что она могла знать — место погребения Роты, однако думаю, её тело тогда сожгли с остальными жертвами и развеяли золу над морем.

Эймунд пролежал, не подавая особых признаков жизни ещё несколько дней, прежде чем открыть глаза и очень долго смотреть на меня, будто видел впервые. Вальгард тогда вышел прогуляться, а я осталась делать отвары и заодно помочь с ужином. Лезвие едва ли не прошлось по пальцам, когда почувствовала на себе прожигающий взгляд и, обернувшись, вздрогнула, от неожиданности роняя нож.

— Аккуратнее, порежешься же, — Эймунд встал и поднял клинок, насмешливо поглядывая на меня. — Чего так смотришь, будто сам ас спустился из Асгарда? Это всего лишь я.

Наверное, в тот момент я походила на рыбу с выпученными глазами, но не могла поверить происходящему. Ещё вчера Эймунд лежал, будто мертвец, на кровати, сияя белизной кожи и пугая ранами, которые постоянно обрабатывали, а теперь резво расхаживал по дому и заглядывал в котелки, принюхиваясь.

— На ужин баранина с сушеными травами? Неплохо-неплохо, — одобрил он с видом знатока. — А вот в отваре ты ошибку совершила: слишком мало ромашки и много полыни — горечь будет невыносимая. Можно добавить мёд, конечно, но делу…

— Ты не хочешь ничего объяснить?! — не выдержала и вспылила я. — То разговариваешь через сейд, заставляя меня сомневаться в собственной адекватности, то теперь расхаживаешь, будто выздоровел и не лежал как мертвец семь дней. А потом что? Взмахнёшь рукой и скажешь, что всё это иллюзии, происки Локи?!

Эймунд прищурился, усаживаясь на скамью и закидывая ногу на другую. Тёмные его глаза сверкали манящей и пугающей бездной, в которую я попадала словно в ловушку и летела всё глубже и глубже.

— Я уже говорил, что восстанавливаюсь при помощи сейда, — скучающе протянул он. — Так легче было переносить пытки и сдерживать боль. Если бы не сейд, то я бы орал и кряхтел от агонии как старая умирающая скотина, а так тихо лежал и никому не мешал. Поверь, нет ничего ужаснее видеть мучения других и понимать собственную ничтожность, потому что не можешь помочь.

Горечь, пронизывающая каждое его слово, заставила меня умолкнуть. Эймунд выглядел так, словно ему пришлось пройти через невыносимые мучения, о которых можно было только догадываться. Желая сменить тему, произнесла, скрещивая руки на груди и недоверчиво посматривая:

— Хочешь сказать, что при желании сейд исцелит раны и заберёт боль? Тогда наша с Вальгардом помощь такому великому и ужасному колдуну, как ты, была не нужна?

Эймунд покачал пальцем:

— Этого я не говорил, недоведущая. Увы, я не всемогущ, как и все в девяти мирах. Сейд помогал сдерживаться и очень медленно исцелял, однако если бы не твои неумелые отвары, мази и молитвы, то, возможно, я бы давно сдох в темнице на радость Дьярви.

Я отвернулась, не желая размышлять о наихудших узлах нитей Норн. Всё же обошлось, по крайней мере на какое-то время. Нож вновь застучал по столу, пока я, следуя совету, измельчала сушеную ромашку. Глупая улыбка блуждала по лицу от мысли, что Эймунд жив и здоров. Больше ничто не угрожало его состоянию, и можно было вздохнуть с облегчением. Рука по дурной привычке сомкнулась на цепочке, и я принялась накручивать амулет с Иггдрасилем, не замечая, как из глаз текут слёзы, которые не думали заканчиваться. Мокрые пятна пропитали рукав красного хангерока, выдавая тревоги, заботы и чувства, осознание которых пугало. В памяти тут же всплыли разговоры Уллы о красивом рыбаке и её тайные прогулки с ним: она не стеснялась описывать поцелуи и объятия. Щёки запылали, выдавая мысли, и я тут же прикусила язык, зажмуриваясь и прогоняя ненужное из головы. Не нужно думать о подобном в присутствии Эймунда, не нужно. Слёзы стекали по щекам: только что представляла, как он мог погибнуть, а теперь тешила себя бурной фантазией. Глупая. Захотелось ударить себя по щекам, лишь не думать, не думать… Боль пронзила палец, и я вскрикнула, глядя, как выступали капельки крови.

Эймунд тут же подскочил, зажимая мою ладонь в своей. Я попыталась выдернуться, отмахиваясь, но он удержал:

— Тихо, — приказал колдун, накрывая двумя пальцами рану.

Теплое свечение мягко коснулось пореза, заживляя его. Не веря колдовству, изумлённо посмотрела на Эймунда: глаза его потемнели, морщины пролегли пугающей сеткой на лбу, а вокруг тела будто вновь замерцал синеватый сейд. Вдруг он поднял взгляд, бережно смахивая слезу с моей щеки.

— Не смей из-за меня плакать, Астрид. Никогда.

Его прохладные пальцы обжигали, сердце бешено билось в груди, и я забыла, как дышать, вновь утопая в темноте глаз. Он был непозволительно близко: тётка наверняка заверещала бы о нормах приличия, но кого это волновало сейчас — не знаю. Вдруг распахнулась входная дверь, и на пороге появился Вальгард, удивлённо глядя на нас. Эймунд осторожно, не суетясь отпустил меня и низко поклонился брату:

— Вы спасли меня и заботились — я никогда этого не забуду. Спасибо.

Вальгард лишь кивнул в ответ и прошёл к очагу, снимая с пояса топор и меч, демонстрируя полное доверие к колдуну. Омыв в чаше руки, он уселся на скамью, ожидая ужина, и пристально посмотрел на пристроившегося напротив Эймунда. И лишь моё громыхание посудой нарушало их продолжительную игру в гляделки.

— Рад, что вы окрепли и выкарабкались из лап Хели. И смею предположить, вы слышали достаточно, — заключил Вальгард.

Я старалась не обращать внимания на то, как дрожал черпак в ладони, пока выуживала из котелка привезенной издалека картошки.

— Вы говорили, явно не стесняясь, поэтому благодарю за оказанное доверие и посвященность в происходящие события, а также напутствие перед беседой с конунгом. Я и сам подозревал, что перешёл дорогу чьим-то планам, — признался Эймунд.

Они приняли из моих рук тарелки и погрузились в тягостное молчание, прерываемое стуком ложек. Баранина исходила паром и приятно щекотала ноздри ароматом трав, напоминая, что всего этого мы не ели бы без махинаций отца. Совесть царапнула по груди, заставляя подавиться. Опасная затея — есть и размышлять о бедности.

— Раз уж вы всё знаете, то поделитесь наблюдениями и открытиями в поселении на Утёсе, — предложил Вальгард тоном, от которого нельзя было отказаться. И когда брат успел так возмужать — ума не приложу.

Как оказалось, Эймунд и не думал ни за кем следить или вынюхивать чего-то секретного, а просто искал спокойствия, как он уже говорил Рефилу. Жизнь на побережье несколько скучна и сера, но иногда это необходимо, чтобы идти дальше.

— Наверняка кажется подозрительным, что я прибыл из Хваланда и сразу оказался втянут в передрягу, — задумчиво согласился Эймунд. — Думаю, хэрсир решил использовать данное обстоятельство против меня, однако уверяю: это просто роковое совпадение. Детство моё прошло в Вильмёре, но родители, прознав про дар, выкинули меня из дома, обрекая на смерть. Побираясь по храмам и убирая сараи, я волочил жалкое существование и презирал себя, пока не понял, что могу использовать дар во благо. Вы не поверите, как много люди готовы заплатить, чтобы получить желаемое, не чураясь просить даже о родовом проклятии. От подобного отказывался, но не боялся разделываться с утбурдами, бруннмигами, ундинами и призраками. Так и начал странствовать по Риваланду и оказался в Хваланде, однако при дворе ярла уже была травница, а бродяжничать среди гор и скал — сомнительное удовольствие, поэтому закончил с очередным заказом на бьеру и попросил господина Рефила забрать меня.

— Имя заказчика помните? — проверил Вальгард, не спуская глаз с колдуна. Одно дело — верить мне, и совсем другое — открыться кому-то чужому. Тем не менее брат ведь не скрыл от Эймунда всё, что ему удалось узнать за столь короткий промежуток времени. Ему отчаянно нужны были свидетели, чтобы окончательно уверовать в бесчинства Дьярви.

Эймунд нахмурился, зажимая переносицу. От волнения я впилась в кусок баранины так сильно, что прикусила язык.

— Нет, — колдун покачал головой. — Единственное, что помню: это была старая семейная пара в доме с нарисованными белыми цветами на стенах на самом берегу. Их племянник — лентяй и паршивец, который наслал проклятие в виде бешеного кролика, что воровал у них еду. Большего не скажу.

— Допустим, это правда. Что же случилось на Утёсе? — недовольно произнёс брат, обгладывая кости.

За всё время там Эймунд лишь один раз видел, как поздно ночью прибыла пара лодок, воины оставили грузы на берегу и тут же исчезли. Колдун не придал значения, но насторожился и решил понаблюдать. Видар — суетливый, и поэтому чуть ли не каждый день наведывался в сарай, где хранились прибывшие ящики. Приближаться к ним и пытаться узнать их содержимое колдун не стал, посчитав, что это слишком рискованно. Накануне нашего визита прилетел ворон с посланием для командира, и той же ночью он вытащил все до единого ящики, оставляя их на пристани и всматриваясь в горизонт, однако лодок или драккаров видно не было. Тогда Видар стал нервничать и злиться не на шутку и велел оттащить ящики обратно, однако все унести не успели — напрасно прождали и протянули до последнего. Сигурда и хирдмана намеренно держали подальше от пристани, боясь, что они решат заглянуть внутрь грузов.

— Не логичнее было бы затащить эти ящики обратно или к кому-нибудь в дом ночью? — предложила я, вклиниваясь в разговор. — Разве от влаги содержимое не пострадало?

Эймунд пожал плечами:

— Вероятно, наиболее ценное как раз успели занести, а всё остальное бросили. Да и потом: из-за вашего визита хускарлы каждые день и ночь совершали обход и несли караул, а возню в доме командующего точно услышали бы Рефил или Сигурд.

— Выходит, Видар рассудил: лучше не дёргаться и будь что будет, — размышлял Вальгард. — Как глупо и рискованно с его стороны! Если вокруг такие преданные псы, то отчего бы не убрать ящики с глаз долой? Мог бы затащить их в дом какого-нибудь рыбака, например.

Подумав, я несмело произнесла:

— Видар кажется скользким человеком, но не особо умным. Если бы он занёс ящики в чей-то дом, то люди могли бы заглянуть — любопытство коварно. Уносить в амбары и сараи то, что столько времени было на виду — вызвать подозрения. Так эти ящики отметили как товары для отправки куда-нибудь, и всё. Сигурд перепроверять не стал бы, если уж честно, а Рефила больше интересовала подготовка воинов.

Вальгард недовольно цокнул, признавая, видимо, справедливость моих слов, а Эймунд продолжил делится наблюдениями.

После того, как колдун нашёл утбурда на берегу, Видар засуетился: если о таком проступке уже прознали, то недалеко и до обвинений в чём-то более серьёзном. Он стал следить за Эймундом и всё порывался избить его ночью в лачуге, карауля до рассвета у дверей. Однако колдун не спешил возвращаться и скитался, предчувствуя беду. И не зря. Ошиваясь по окрестностям, Эймунд наткнулся на стоянку «торговцев», которые заняли маленький кусочек земли меж скал и рифов вместе с лодками: очевидно, ждали шанса наконец забрать те самые ящики. Хускарлы точно услышали бы плеск волн и возню на пристани, а потому все надеялись, чтобы мы уехали прочь побыстрее. Место стоянки было не увидеть с высоты Утёса, так как скрывалось выступающими скалами, а пробраться туда можно было только на лодках. Видимо, об этом лазе знали только опытные моряки или же жители поселения, а находился он недалеко от того места, где я упала.

В тот день Эймунд думал покинуть поселение раз и навсегда, забрав припасы из лачуги, однако увидел парящего Ауствина и не на шутку испугался, предполагая, что я влипла в неприятности и повстречала тех самых «торговцев». Найдя меня среди скал и воды, колдун мельком бросил взгляд на тайное убежище и увидел, что с него не спускал глаз воин в доспехах. Тогда и стало понятно, что добром дело не кончится. Я же не заметила их, пребывая во власти видений.

— Вероятно, в сложившейся панике Видар испугался и отправил срочно письмо хэрсиру с предупреждениями, — закончил Эймунд, делая глоток пива. — А дальше меня схватили и бросили в темницу. Они хотели понять, как много мне известно и на кого я работаю. Пытал меня один и тот же человек в камере, глубоко под землёй, хотя других избивали в другом месте. Тогда понял, что в тех ящиках были не просто товары и я влез во что-то личное для хэрсира. Пожалуй, это всё.

На некоторое время мы погрузились в молчание, пытаясь осмыслить, что происходило в Виндерхольме и за его пределами. Получалось, прямо перед нашими носами были ящики с награбленным золотом и дурманящими травами, а мы упустили их из виду, занимаясь откровенной ерундой. Какая же я дура! Бегала и искала Эймунда, витала в облаках и слушала бредни травницы, когда рядом творились бесчинства. Стоило услышать, понять и попытаться воспользоваться сейдом, но нет — предпочитала спать и заниматься своими делами. От осознания собственной тупости хотелось застонать, но я сдерживалась, отчётливо понимая, что даже если бы я и поняла что-то, но моим словам, возможно, никто бы не поверил. И даже если бы я указала на проклятые ящики, Дьярви наверняка бы обвинил во всём Видара, а позже придумал бы очередную лавину, которая обрушилась бы потом на мою голову. Отвратительный и мерзкий человек.

— Думаю, сейчас мы ничего не найдём, даже если вернёмся на Утёс, — нарушил тишину Вальгард и обратился к Эймунду: — Я попрошу вас молчать в знак благодарности за заботу. До приезда отца я не хотел бы подставлять его, подло роя яму. Мне нужны объяснения и договорённости, а не отрубленная голова хэрсира у ног. Поэтому что бы не спрашивал конунг, прошу — молчите. Сомневаюсь, конечно, что вы встретитесь скоро — сейчас у него много забот.

— Вы разделили со мной ужин и посвятили в тайну — я сдержу клятву, не сомневайтесь, — и они пожали друг другу ладони, словно скрепляя уговор. Ещё один секрет, знать которую не следовало никому.

Как и предсказывал Вальгард, конунг не пригласил на аудиенцию Эймунда ни завтра, ни в последующие дни. Дела одалов, выслушивание жалоб и суды, распределение отрядов для походов и донесения — всё это занимало повседневность Харальда, который призвал к себе на помощь сына и Вальгарда, чему брат был несказанно рад, ведь Сигурд вился рядом и не мог неожиданно сорваться на охоту.

Эймунд постепенно шёл на поправку, а раны его затягивались, разве только душевные всё ещё клокотали ненавистью внутри, но он об этом ни разу не обмолвился. С рьяным удовольствием он приступил к моему обучению, изматывая с утра до ночи, а позже сопровождая до дома, бредя по подворотням, однако не думаю, что сплетников это могло остановить, но мне было всё равно. Я наконец получила желаемое. Однако Эймунд пошёл на хитрость, заставив меня комбинировать наши занятия с тренировками вместе с Лив и домашними хлопотами вместе с Этной. Вместе с Вальгардом они заставили меня не бросать бои, твердя, что подобные навыки никогда не бывают лишними. Бьёрнсон была несказанно рада нашим занятиям и принялась сама меня наставлять, словно пытаясь заменить чёрствую и жестокую Сигрид понимающей и терпеливой Лив. Рукопашный бой выходил отвратительно, топор точно не был предназначен для моих рук, но зато вполне сносно удавалось держать меч и даже совершать пассы им. Стрельба из лука выходила лучше, возможно, из-за того, что Лив была прирождённой Скади.

Этна тоже с восторгом принялась обучать меня вести хозяйство, объясняя, какие припасы лучше делать летом и осенью и как правильно хранить продукты. Ткать и шить по-прежнему не умела, но зато теперь хотя бы никто не ругался и не проклинал за испорченные нитки. Идэ и её дочерей я больше не видела: видимо, Вальгард уж слишком походил на отца, раз одного разговора хватило, чтобы отбить её желание пересекать порог нашего дома.

Эймунд оказался требовательным и дотошным учителем, который сначала попросил пересказать всю известную мне историю богов, отчего я тут же завыла, но делать было нечего.

— По легендам мир был создан из тела огромного великана Имира, который породил множество детей, состоящих из ётунов, великанов, асов и ванов. Самый хитрый и могущественный из них — Один — однажды решил присвоить мир себе, посчитав, что отец не справляется с ролью создателя и покровителя. В ходе долгой и кровопролитной войны Имир был убит вместе с ётунами, и к власти пришли асы и ваны во главе с Одином. Они поделили девять миров между собой, оставив некоторые из них великанам, двергам и альвам. Самым малым уцелевшим народом были ваны…

— А знаешь ли ты почему? Или твоя наставница не рассказывала тебе? — перебил Эймунд. Что-то неуловимое и непонятное в его голосе и взгляде заставило напрячься и покачать головой, боясь реакции:

— Линн не рассказывала. Точнее обмолвилась, что ходят разные мифы, и никто не знает, какой из них истинный, мол, ванов вообще родилось крайне мало, или же болели они часто. Но, полагаю, у тебя есть своё мнение на этот счёт, — предположила я, слыша его смешки.

Эймунд криво улыбнулся и бросил взгляд на небо, где парил Ауствин. Мы сидели на берегу, спрятавшись за валунами от любопытных глаз, и волны фьорда шуршали камешками подле ног. Лёгкий и тёплый ветерок скользил по округе, невесомо касаясь одежды, и отправлялся дальше в сторону моря. Весеннее солнышко приятно согревало, а повсюду разносился аромат распустившихся цветов.

— Мне говорили, что асы и ваны не любили друг друга, постоянно ссорясь. Ваны не хотели признавать власть асов и потому пошли на них войной, в результате чего большая часть из них погибла, оставляя в живых Ньёрда, Фрейю, Фрейира и… — он осёкся, и я тут же повернулась к нему, ожидая пояснений, но их не последовало. Значит, показалось, — Оставшиеся ваны решили заключить союз на выгодных им условиях: сейд в обмен на свободу и независимость. Так, Фрейя обучила Одина и сделала его зависимым.

О том, что колдовство пошло от богини любви и плодородия, я знала, однако никто ещё не называл Всеотца зависимым. Впрочем, в этих словах была логика, пусть и жестокая. Получалось, что без уроков Фрейи никто бы не научился пользоваться сейдом и не познал его мощь, а она раскрыла секрет в обмен на собственную жизнь. Было ли это равноценным обменом — знали только боги.

Познания мои, видимо, удовлетворили Эймунда, который дальше расспрашивать об истории сотворения мира не стал. Интересовали его познания обрядов и подношений каждому из богов, а также молитвы, которые мы обычно возносили великим, уповая на их помощь и благодать. И только спустя пару дней поняла, к чему нужны были все эти расспросы. Эймунд ведь говорил, что обряды как бы рушат естественный сейд и грубо вторгаются в его мерное течение. Песнопения и жертвы — всё это было нужно для тех, кто просто не умел слушать и понимать жизнь такой, какая она есть. Была ли в этом вина годи, вёльв и колдунов — Эймунд не знал.

Однажды он попытался научить одного жреца видеть и слышать сейд, за что получил удар кинжалом по лицу и рваный шрам.

— С тобой было иначе, — признался он на другой день, всё также сидя на том берегу. — Считай, колдовством, сейдом или интуицией, но понял, что ты, как и я, видишь мир иначе, поэтому и нуждаешься в помощи. Тогда на пристани ощутил такую мощь, исходившую от тебя, что, казалось, будто весь мир в одночасье лопнет от переизбытка магии, поэтому решил помочь.

— Но ты всё же бросил меня, — упрекнула я, покручивая меж пальцев амулет. И хоть сначала хотела носить его реже, помня о словах вёльвы про Герду и её историю с кулоном, потом передумала, понимая — это единственное, что осталось на память о Роте и Олли.

Эймунд возмутился:

— Недоведущая, я никогда не бросал тебя. Когда меня не было рядом, за тобой приглядывал Ауствин. И прежде, чем ты изречёшь очевидную глупость, я не зачаровывал его — это кощунство и издевательство. Животные умнее многих людей, Астрид. Сокол просто избрал тебя хозяйкой, другом, и ничего иного.

Я хотела ему верить, но в столь быструю привязанность Ауствина и его чрезвычайную чувствительность к моим переживаниям — сложно было принять. Однако иного объяснения, очевидно, никто бы не дал.

Наши уроки проходили через день: сначала Эймунд рассказывал про сейд и его возможности, а после учил видеть его, чувствовать и даже управлять. Давалось сложно, но я упорно старалась. Помня чудодейственные свойства сейда, рискнула предположить, что восстановилась после падения тоже благодаря колдовству, и оказалась права. По крайней мере также считал и колдун. Однако объяснения, почему моё нутро сопротивлялось магии Тьодбьёрг, он не дал: лишь одни догадки о защитной реакции. Амулет в глазах Эймунда был сильной семейной реликвией, передаваемой из поколения в поколение, а вот моя способность как бы накалывать руки и обжигать людей и вовсе его не впечатлила — списал всё на сейд, который пока что всё ещё плохо слушался меня. Без помощи колдуна видеть нити было сложно: ему постоянно приходилось напоминать мне контролировать дыхание, следить за разыгравшимся воображением и наконец закрывать глаза, позволяя проникать в память мира благодаря его мощи. Злилась, бесилась и хотела просто выть от собственной беспомощности, но Эймунд терпеливо повторял одно и то же, помогая стать лучше и сильнее.

И я почти забыла даже о Ран, видение с которой ещё не обсудила с Эймундом, и страшный сон с гибелью Сигрид и Дьярви, если бы он не приснился мне вновь. Я проснулась, тяжело дыша, а образы путались в памяти, искажая увиденное. Вновь битва, крики, смерть, но было что-то ещё, не дававшее покоя. Казалось, оно осталось где-то в памяти, вот только я не могла дотянуться.

Дрожащими руками налила себе кружку воды, пытаясь собраться, но, как назло, не получалось ничего, кроме призыва головной боли. Конечно, всё можно было бы списать на разговор с Лив накануне, когда она призналась, что её отец не хотел отпускать Сигрид в набег. Об истинной цели его мы могли только догадываться: якобы конунг собрал верных людей и отправил разбираться с теми самыми ямами в угодьях клана Змея. Однако что-то подсказывало мне, что была и другая причина, известная только хэрсиру. Я боялась: вдруг те образы были проклятием, что всё же наложила на отца? Что, если опять накликала беду, сама того не ведая? Зачем сказала, что его будет ожидать бесславная смерть? Да, я была зла на него и навряд ли когда-нибудь смогла бы простить, но насылать проклятие — перебор. Пускай уж лучше живёт и видит, как уходит из рук его власть, ведь нам теперь всё известно. Теша себя мыслями, побрела спать, обнимая Кётр, однако уснуть так и не смогла.

Следующий день начался грозой и молниями, что не предвещало ничего хорошего. Слишком суеверная Этна причитала и шептала молитвы на родном языке, а я перебирала собранные вчера травы, надеясь сделать из них мазь по рецепту Эймунда. Вальгард должен был пропадать весь день у конунга, как вдруг он, как ураган, ворвался в дом, распахивая двери. Глаза его сверкали ужасом, и я вскочила, роняя все травы: четверо мужчин на носилках внесли тело ещё дышащего Дьярви, оставляя его подле очага. Ночной кошмар оказался правдой.

Началась суета: кто-то из тир побежал к дому Тьодбьёрг, Этна зарыдала, а я принялась рвать тряпки и подогревать воду.

Быстро закончив, я осторожно приблизилась к Дьярви, осматривая раны. Огромное бурое пятно расплылось по животу, тело было исполосовано порезами, из которых выступала кровь. Запекшиеся раны были покрыты зелёно-жёлтой коркой, не сулившей ничего хорошего. Запах моря и гнили пропитал Дьярви и внутри, и снаружи. В мерцании языков пламени его лоб блестел испариной, грудь поднималась едва различимо, но жизнь по-прежнему теплилась в нём. Не дожидаясь прихода вёльвы, Вальгард быстро и аккуратно разрезал грязные одежды, внимательно слушая рассказ о случившемся.

Как и говорили, отряд двинулся в клан Змея, чтобы разобраться со смрадными ямами, о коих докладывали уцелевшие лазутчики. Огромные рвы, заполненные клетками с людьми, которых заставляли биться на смерть, чтобы выжить. Их морили голодом, пытали и насиловали, а позже окуривали порошками и опаивали настойкой из мухоморов, желая пробудить ярость. Самых свирепых ждала «награда»: звание чемпиона ям и возможность служить наёмниками на драккаре. Однако на самом деле победителей продавали дальше в рабство: их делали ручными свирепыми собаками, готовыми защищать хозяина до последней капли крови или использовали для рождения сильного и выносливого потомства.

В клане Змея нет настоящего и единого ярла, а потому договариваться с кем-то не было смысла. Наступление планировали начать с отдалённого острова и мелкого поселения, к которому Волки пробирались крайне осторожно, но стоило им только сойти с драккаров, как на них напали, будто поджидая. Боги отвернулись от них: предатели предупредили Змеев об атаке, и те ринулись в бой. Страшная битва завязалась на берегу, унося жизни более двадцати человек. Вспыхнули оставленные постройки, море вспенилось от пляски смерти, а ужас проникал в сердце, окропляя его яростью. И посреди этого кошмара появился тот, кто давно уже погиб, как думали многие — обезображенный пожаром Ролло. Дьярви, увидев его, ринулся в смертельную схватку, но едва ли не пропустил удар исподтишка. Сигрид заслонила хэрсира собой и погибла на месте, как я и предвидела, а Дьярви пал, сраженный ударом. Но не желая сдаваться, он ранил Ролло, и тот взвыл, неожиданно объявив отступление. Обработав раны, как только можно, воины собрали тела павших и подожгли их, а сами отправились домой, надеясь спасти выживших.

Приступ кашля отца заставил Вальгарда поторопиться: он отрывал ошметки одежды и брони, пока я протирала потрескавшиеся губы смоченной тряпкой. Этна очнулась и принялась вытаскивать припасы трав и побежала ещё за водой.

Тьодбьёрг пришла быстро: как всегда суровая и мрачная. Она мельком взглянула на Дьярви и холодно спросила, кто и чем пытался обработать рану. Узнав, что на берегу Змеев в дело пошло раскалённое железо, она недовольно прошипела, а я вдруг отчётливо поняла: хэрсиру осталось недолго.

Отложив длинный посох и усевшись ближе, вёльва принялась раздавать указания: Этна омывала тело, Вальгард менял воду, а вёльва шептала молитвы Фригг и Фрейи. Вдруг Дьярви издал страшный стон: Этна, не заметив ещё один порез, сорвала корку и открыла рану, позволяя серо-зелёному гною вытекать с мерзким запахом.

— Астрид, воду вскипяти и нарви тряпок ещё, не стой как ослица! — вскричала Тьодбьёрг, омывая руки в подготовленной чаше.

— Что нужно сделать? — Вальгард наклонился к вёльве, стараясь не смотреть на отца. Лицо его побледнело, а в глазах смешались отвращение и жалость.

— Не мешай и делай, что велят, — отрезала она. — Астрид, гной смой весь и раскали нож. Мелкий порез прижжёшь под рёбрами — выдержать он должен.

Я сомневалась, но спорить не стала. Вдруг Вальгард мягко отодвинул меня в сторону и сам накалил нож, а после приложил его к телу отца, заставляя того пронзительно закричать. Этна тут же разрыдалась и запричитала, из-за с губ Тьодбьёрг полился поток брани на неизвестном мне наречии.

— Обрабатывай раны, Вальгард. Астрид, сделай отвар из трав, что в коричневом мешке, — она бросила его к моим ногам. — Вымочи тряпки и компрессы разложи. И не мешайте мне во имя Одина!

Тьодбьёрг схватила посох и принялась раскачиваться из стороны в сторону, переходя на горловое пение. И в этот миг я заметила, как задрожал сейд, а нить, исходившая из тела хэрсира, слабо замерцала, но свечение её было столь хилым, что надежд точно не оставалось. Тьодбьёрг плясала и кричала, трясла посох и взывала к богам, умоляя их о помощи. Вальгард и я слаженно обрабатывали раны, видя, как прерывисто поднималась грудь отца. Он метался в агонии, и никакие тряпки не могли унять его жар: видимо, болезнь проникла глубоко. Сколько так продолжалось — не знала. Всё слилось в цепочку действий: омой тряпку, протри тело, убери грязь, сделай примочку и сначала. Руки были испачканы в крови, Этна не успевала менять воду и выдворять надоедливых соседей, пришедших поглазеть.

Наконец вёльва вновь перешла на мерное покачивание из стороны в сторону, прикасаясь посохом к груди Дьярви, будто пыталась передать ему сил. Однако я вновь увидела сейд: сколько бы Тьодбьёрг не старалась, жизнь утекала из тела хэрсира. Аккуратно и припоминая наставления Эймунда, попыталась соприкоснуться с нитью Дьярви, но Тьодбьёрг открыла глаза и произнесла:

— Не смей колдовство мешать! Если помочь хотела, то надо раньше было.

Вальгард покачал головой, будто призывая не вмешиваться. Стало обидно: ведь пыталась помочь, а они не доверяли и видели во мне угрозу.

Наконец вёльва устало встала, опираясь на посох. Лицо её было серым, а на руках выступил узор вен.

— Я сделала всё, что могла. Остальное за ним, но очень он слаб, — проговорила она устало. — Рана тяжёлая и старая. Прижигание сделали слишком поздно — он потерял много крови, а зараза ждать не стала. Готовьтесь.

Тьодбьёрг пронзительно посмотрела на меня, будто пытаясь что-то разглядеть, но качнула головой и повернулась к двери, как вдруг Дьярви прохрипел:

— Она прокляла меня… — он зашёлся в приступе кашля, указывая на меня дрожащим пальцем.

Тьодбьёрг обернулась на него, недовольно шипя:

— Молчи и береги силы, Дьярви! Я не чувствую проклятия. Ты ошибся.

И, взмахнув подолами чёрного одеяния, Тьодбьёрг ушла помогать другим раненым, оставляя меня в разбитом состоянии. Значит, я всё же не проклинала его? И была не такой уж плохой, как думала? Этна озадаченно смотрела на нас с братом, но Вальгард лишь кивнул мне, словно успокаивая, и подошёл к отцу, прикладывая к его губам смоченную тряпку.

Время — медленная пытка. Брат с мрачным видом прогонял всех, кто осмеливался подходить к нашему дому с вопросами. Я не понимала, чего они добивались: пытались ли сочувствовать или только тешили своё любопытство — не знала. Вальгард же даже не желал их слушать и просто прогонял прочь. Единственным, кого он пропустил, был конунг Харальд.

Высокий и властный, он в тот момент был разбитым и помятым, словно груз всех девяти миров лёг на его плечи. Тяжёлые доспехи сковали его могучее тело, а в светлых волосах виднелись седые пряди.

— Оставьте нас, — произнёс он, будто отдавал приказ. И не смея перечить, мы попятились прочь из дома. Хотелось, конечно, подслушать и узнать, признается ли Дьярви в своём коварстве и обмане, но твёрдая хватка Вальгарда намекала, что нельзя.

Этна беспокойно металась по двору, поглаживая собак, жалобно скулящих у её ног. Трэллы по одному подходили к нам с братом, спрашивая о состоянии господина и нужно ли что-то сделать, но Вальгард качал головой и молчал, вновь уйдя в себя.

Кётр ласкалась об меня, пытаясь подбодрить, но мне было страшно и одиноко. Ненавидела себя за то, что предвидела их смерть и не смогла спасти. Хотелось вбежать обратно в дом и призывать сейд, лишь бы только Дьярви выжил. И я бы так сделала, если бы в тот момент не вышел Харальд.

— Я советую вам попрощаться, — медленно произнёс он, двинувшись прочь. Вальгард пристально посмотрел ему в спину, явно размышляя: успел ли отец признаться и раскаяться или же нет.

Не говоря ни слова, мы вернулись в дом, принявшись дежурить близ хэрсира. Прикладывали тряпки на лоб, пытаясь сбить жар, шептали молитвы богам, однако всё было бесполезно. Каждый из нас знал это, но упорно отрицал. Позже вернулась Тьодбьёрг и вновь приступила к ритуалу, пытаясь удержать дух отца в теле, но свечение сейда вокруг него становилось всё слабее и слабее. И попробовав ещё пару раз, она ушла прочь.

Закат догорел в сумерках, позволяя ночи накрыть Виндерхольм. Вальгард, сломленный усталостью, уснул, держа в руках тряпку. Уронив голову на стол, дремала Этна, дергаясь от сновидений. И только я не спала: сидела на расстеленной на полу шкуре подле огня и смотрела, как извиваются языки пламени, пожирая дрова в очаге. Сомнения одолевали: может, всё же попробовать, наплевав на все запреты? Может, следовало позвать на помощь Эймунда? Однако Тьодбьёрг ещё несколько раз произнесла, чтобы я не смела мешать колдовство, хоть причина не была ясна, ведь сейд един для каждого. Или нет?

Внезапно почувствовала пристальный взгляд — Дьярви, не моргая, смотрел прямо на меня. Тут же подскочила и протянула к нему руку, чтобы смочить его губы водой, как отец перехватил запястье и сжал до боли. Ужасная гримаса исказила Дьярви, когда он притянул меня к себе и прошептал:

— Надо было убить тебя раньше, ведьма.

Крепкие пальцы разжались, грудь поднялась в последний раз, а в глазах навсегда застыла ненависть.