Предвестники конца: Развеивая золу

Глава 4

Снежинки щекотали веки, обжигающе тая на коже. Там, где-то в вышине, наверняка парил Ауствин, не ведая запретов и правил. Пальцы совсем окоченели, мороз пробрался за воротник мехового жилета, а с губы змеилась кровь. Сапоги промокли, штаны изрезаны после встречи с мечом Лив. Под наручами наверняка снова будут расцветать размытыми пятнами синяки. Голова раскалывалась, боли наступали волнами, бросая то в жар, то в холод, но научилась справляться: сжимала амулет в ладони, заставляя разогретый металл впиться ожогом в кожу — мучительно, однако только так можно было остаться в сознании и не упасть в обморок. Сейд изводил меня, но отец упорно игнорировал все слова, заставляя пить отвар от «простуды», приготовленный Тьодбьёрг. Выпив однажды, поняла, что это не более чем обезболивающее, после которого становилось только хуже, а по ночам мучили кошмары, забывающиеся под утро. Поэтому отвар приходилось украдкой выливать и вырабатывать дурную привычку — терпеть.

Запрет на общение с Тьодбьёрг по-прежнему был в силе, а Эймунд словно исчез: сколько бы не вглядывалась и не гналась за поблекшими зелёными плащами, натыкалась на неудачу. Желание разобраться со смыслом снов и понять, почему мне виделись таинственные Оли и Рота, изводило. В окружении и среди соседей таких имён точно не звучало, а знамёна клана Орлов предупреждали, что трагедия случилась в далёком прошлом и я никак не могу изменить судьбы несчастных, но всё же было тревожно: каждый раз кошмар обрывался на одном и том же месте, не позволяя узнать дальнейшую историю семьи. Единственной, с кем можно было поделиться мыслями, была Этна, но, услышав рассказ, она побледнела и попросила молиться Фрейи о заступничестве. Она явно что-то скрывала, заставляя мучаться любопытством, которое мог понять только брат.

С отъезда Вальгарда прошло четыре месяца — слишком мало. Дом стал без него пустым, а отец и вовсе перестал со мной разговаривать, оставляя на попечение Этне. Он знал, что я не рискну пойти против его воли и не буду рисковать жизнью питомцев. Только они и дарили покой в месте, что должно считаться родной пристанью — той, где тебя всегда ждут, любят и готовы поддержать. Верила в лучшее, доверяла словам Рефила и Этны, что отец всё же любит меня, но глубокая пропасть непонимания и отторжения развернулась уже давно, в чём пришлось убедиться, когда он забыл о дне моего рождения. Вальгард напомнил бы, попросил бы тир сварить вкусный ужин, а затем мы вместе бы уплетали лифсе с морошкой и брусникой, глядя на зимнее звёздное небо. Вместо этого со мной была Этна, гладящая Кётр, и Ауствин, что лакомился угощением.

— Вставай, замёрзнешь же, — звонкий голос Лив нарушил поток самобичеваний. — Давай ещё пару раз поборемся, а затем отпросимся — скоро начнёт темнеть.

Сигрид не отказалась от намерений обучать меня и со всей душой подошла к роли ненавистной наставницы. Идэ лишь пакостничала, давала мелкие указания и хихикала с оплошностей, хваля собственных дочерей. Сигрид же измывалась и надо мной, и над Лив.

Большинство жителей старались использовать отведённый участок земли предельно, строя дом, загон для животных, небольшой амбар с погребом для припасов, а если повезёт, то старались вместить ещё и сауну. Семья Сигрид не была исключением, поэтому наши тренировки проходили на площадках близ бараков под надзором самой воительницы или Рефила, который указывал на недочёты и давал советы. Зачастую он становился голосом рассудка, сдерживающим нрав Бешеной.

Пробежка с привязанными к ногам грузами, прыжки через завалы и лазанье под узкими проходами сменялись стрельбой из лука, чья тетива прорезала через перчатки. Месяц Торри выдался сильно морозным и снежным, а потому Сигрид достала лыжи и отправила нас в лес, обучая скольжению по склонам. Я падала, катилась кубарем с возвышенностей, стирая руки в кровь, Лив же держалась молодцом, походя на истинную Скади. Но Сигрид, видя её успехи, лишь кричала, что этого недостаточно, а в последний раз, когда Бьёрнсон, дрожа от холода, трижды промахнулась стреляя из лука, мать и вовсе придумала ей извращённое наказание: она забрала у дочери всю её обувь и позволила ходить только в отцовских сапогах. Вечные мозоли стали собратьями для Лив, которой приходилось надевать несколько чулок, чтобы не замерзнуть, но те постоянно сползали, натирая кожу. Возможно, Сигрид так старалась закалять характер дочери — выходило дурно: в её зелёных глазах всё чаще сверкали слёзы.

— Астрид, ну же!

Собравшись с силами, я нехотя разлепила веки и сжала протянутую ладонь, вставая напротив Лив. Огненные волосы прилипли ко лбу, а коса разметалась под плотным капюшоном. Она была выше и крепче меня — истинная дочь двух прославленных воинов.

— Ты ведь следила за ударами и уклонялась, — нахмурилась Лив. — Я перестаралась?

Она виновато посматривала, как я потираю ушибленное запястье, на которое пришёлся порывистый удар деревянного меча — к настоящим мы не рисковали притрагиваться без присмотра.

— Нет, ты тут не причём, — покачала головой, поправляя снаряжение и готовясь к очередному спаррингу.

— Тогда всё дело в голове, да? Опять?

В хвойных глазах Лив беспокойство соперничало с любопытством. С той поры на пристани амулет на шее периодически вспыхивал жаром Муспельхейма, а перед глазами мерцали нити, опутывающие людей и всю округу.

Мои приступы происходили всё чаще, и скрывать их от Лив стало бесполезно: я падала без чувств во время боя, едва начав. Сигрид измывалась, называя меня обделённой и жалкой бездарностью, раз срамлю прославленное имя отца. «Боги отвернулись от Герды, когда она рожала такое ничтожество, как ты!» — кричала она, нависая надо мной, лежащей на земле с колчаном стрел в руке. Рефил просил Сигрид быть мягче, но это лишь распалило жар низвергнутой валькирии. В её глазах я была не ведьмой, а немощной девчонкой, которая не выдерживала нагрузок, а значит, следовало тренироваться усерднее и больше.

— Я контролирую себя, не думай, — отмахнулась, удобнее сжимая меч.

Лив покачала головой:

— Это ненормально, Астрид.

— И что ты предлагаешь? Моего сокола застрелят, кошку освежуют, а разноцветную шкуру станут использовать как подстилку холодными ночами, стоит отцу услышать ещё раз про сейд, магию и вёльву. Хорошая участь, не правда ли? — вспылила я. — Так что просто помоги закончить на сегодня и разойдёмся по домам.

Лив, не найдя ответа, кивнула, расправляя плечи, и бросилась в атаку, заставляя меня смазано блокировать удары и уворачиваться от мелькающего перед глазами меча. Она нещадно теснила к забору, но ноги её путались, давая преимущество. Прокрутившись на месте, я нырнула под левую руку и ударила Лив по спине, заставляя пасть на колени. Вскочив на ноги, она ринулась вперёд и рубанула мечом, но промазала. Мы закружили друг напротив друга, подбирая ритм и пытаясь предсказать удар. Лив двинулась первой, сокращая расстояние. Удар, а за ним ещё и ещё. Она двигалась быстро, вынуждая отступать, едва успевая парировать. Я вновь закружилась, ускользая от серии атак, и выпад в сторону, однако Бьёрнсон не сбавляла ритма и ударила вблизи со всей силы. Клинок промелькнул перед глазами, поворот влево, приближаясь к ней — напрасно, меч вкось прошелся по груди. Я закусила губу — терпимо. Поворот вправо в попытке не сбить дыхание, и отразила удар в живот. Снова закружились, отбивая удары, но боль коснулась затылка, заставляя меня оступиться. Блок выходил всё хуже и хуже, и я путалась в ударах Лив. Обернулась, но поздно: она ударила мечом по плечу, прошлась по животу и размахнулась для удара по шее.

— Медленно! — рявкнула Сигрид. Проклятие, Тьяции её унеси — как не вовремя. — Думаешь, на поле боя тоже сможешь так вертеться, будто танцуешь? Там инстинкты решают! Удар, удар и ещё раз удар, пока кровь противника не ублажит твои глаза! Поняла?!

Сигрид выбила из рук дочери меч и нависла над ней, заставляя Лив потупить взгляд. В отличие от вечно следующей правилам Идэ, Сигрид не носила платка и шапок, наплевав на заветы для приличных жён и позволяя огненным волосам развеваться на ветру. Лив походила лицом на мать: волевой подбородок, брови в разлёт, зелёные глаза и едва приметная россыпь веснушек. Но кривой шрам, что рассёк губы Сигрид слева, пугал, в особенности, когда она скалилась. Говорили, что это единственная травма воительницы, но я сомневалась: невозможно столько лет воевать и получить лишь один порез, пускай такой уродливый и глубокий.

— Но разве сейчас не тренировка? Нам ведь надо оттачивать удары и понять мастерство друг друга? — робко пролепетала Лив, вжимая шею как гусыня.

— Чтобы оценивать ваши навыки, есть я. Как ты можешь здраво судить о её мастерстве, если сама пляшешь, будто жениха на пиру ищешь?! Что, думаешь сможешь так подцепить кого-то? Сено помять захотелось?

Отчего Сигрид разбрасывалась такими мерзостями — я не знала, но глядя на трясущуюся Лив, молчать не могла:

— Госпожа, вы отошли, а мы решили не терять времени впустую. Разве не ваша мудрость, что только регулярные тренировки сделают нас сильнее?

Сигрид медленно обернулась, прищурив взгляд.

— Язык слишком длинный, раз за зубами держать сложно? Могу подрезать. Перечить удумала и колкостями бросаться? Совсем страх потеряла? Ах да, запамятовала! Матери-то у тебя не было, а от всех нянек ты сбегала. Откуда тебе знать, что молчать надо, пока к тебе старшие не обратятся.

Пальцы вцепились в древко меча — она просто игралась, выбивая эмоции, и если поддаться, то после никогда не смогу избавиться от её речей.

— Что, язык прикусила? То-то же, знай своё место, немощная, — взгляд её полнился презрения. — Ты сапоги мои целовать должна, благодаря за то, что я решилась взять тебя в воспитанницы. Идэ много болтает, а уж слухов про тебя предостаточно, ведьма прокажённая. Так что я выбью из тебя дурь, что полоумная старуха привила.

Я старалась дышать глубоко, представляла себя листочком, гонимом отсюда далеко-далеко, но яд, которым плевалась Сигрид, всё же достигал сердца. Слышал бы её сейчас вечно занятой Рефил, так она бы и слова против Линн не проронила, боясь оскорблять тётку хирдмана.

Вдруг Сигрид усмехнулась, проходясь по мне оценивающим взглядом, и оттолкнула Лив, вставая в боевую позу напротив.

— Не хочешь времени терять напрасно, значит. Сразись против меня, — жуткий оскал исказил её лицо, выдавая зверское нутро.

— Но ма… госпожа, разве это… — промямлила Лив. Она всегда обращалась к Сигрид только как к госпоже, словно слово «мама» оскорбляло воительницу.

— Молчать! — рявкнула Бешеная, буравя дочь презренным взглядом. — Совсем распоясалась! Прочь от меня.

Сигрид схватила деревянный меч и принялась обходить по кругу, заставляя понять, что иного выхода кроме как сражаться у меня нет. К забору стали подтягиваться любопытные воины, которые лишь хмыкали, предвкушая мой скорый позор. Лив замерла в углу и сочувствующе поглядывала, будто пытаясь извиниться за поведение матери.

Движения Сигрид были быстрыми и прыткими: она игралась и забавлялась моими попытками сопротивляться. Короткий выпад вперёд заставил меня отпрыгнуть. Сигрид вновь обошла, скалясь, и поманила рукой нападать. Взмах наотмашь, но промазала — выбилась из ритма Бешеной. Нырнула под руку воительницы, крутой финт и поворот, развернувшись, ударила резко вправо, но наставница оказалась слева и рубанула по спине. Я упала на колени и даже не успела перекатиться в сторону, как Сигрид подняла меня за воротник, довольно улыбаясь:

— Слабая и бесполезная, — хватка её рук была крепкой, а в глазах разгоралось презрение. — Вставай, сражайся снова!

И, оттолкнув к забору, она прокрутила меч, готовясь напасть вновь. Она прыгнула, заставляя прокатиться по ледяной снежной земле. Бешеная целилась в голову, я перевернулась и вскочила на ноги, проворачиваясь на месте и меняя направление удара, прыгнула и сильно замахнулась на руку противницы. Сигрид зло усмехнулась и завертела мечом, будто топором. Я попятилась, пытаясь идти полукругом, но наставница наплевала на тактику и разбежалась, намереваясь атаковать по голове. Я нагнулась, глубоко дыша, и хотела ударить по спине наставницы, наплевав на правила, но воительница была быстрее. Она извернулась, нанесла удар в плечо и вновь повалила на землю.

— Вставай! Я научу тебя сражаться. Будешь харкать кровью, но отразишь мои атаки, — взревела Сигрид, вновь хватая меня за воротник.

И вновь удары, смазанные движения и сбитое дыхание. От четвертого падения мне стало плохо: было ли следствием удара или же защитной реакцией сейда — не знаю. Тело вдруг начало бить крупной дрожью, перед глазами потемнело, а руки запылали. Амулет точно пульсировал, и я почувствовала, как в груди будто собирается магический шар, но жар его был настолько мощным, что стало дурно. Очередной приступ накрывал, а Сигрид кричала и кричала.

— Мама, перестань! Ты убьёшь её, — Лив не выдержала и схватила Сигрид за руку. — Хватит, прошу. Она не выдержит.

Её голос звучал будто со дна моря: далеко и искажено. Я попыталась встать, но вновь упала. Возня, брань, а затем птичий клич и звонкий крик. В один миг меня накрыла тьма и тишина, утаскивающая липкими лапами в пропасть.

Не знаю, сколько пробыла без сознания, но очнулась от прохлады тряпки на лбу. Я лежала на жесткой скамье в бараке, пропитанном потом и элем.

— Осторожнее, — Лив помогла сесть и протянула мой бурдюк с водой.

Ряд лавок с поваленными одеялами и шкурами стояли вперемешку с сундуками, на стене висели рядами щиты, топоры и мечи. На столах валялись объедки трапезы, а кружки с липким слоем громоздились в стороне.

— Спасибо, — вода приятно смочила горло. — Что произошло?

Лив тяжело вздохнула и уселась подле:

— Ты упала, ма… госпожа разозлилась, начала кричать, но ты не отвечала и только зажимала голову. Тут вдруг налетел твой сокол, будто сорвался с небес, и принялся клевать нас. — Её руки и щеки сочились мелкими кровавыми царапинами. — Не знала, что он у тебя такой буйный.

Она кивнула наверх, где на балке устроился Ауствин. Заботы о нём легли на меня и Сигурда, который приучал птицу к командам и охоте. Сокол обладал тяжёлым характером: почти никого к себе не подпускал, постоянно норовя укусить за руку, и договориться с ним можно было только при помощи лакомства. Этна не рисковала приближаться к нему без меня, отец же предпочитал не замечать сокола. Однако я не боялась Ауствина, как и он меня. Он спокойно сидел на плече, позволял себя гладить и всегда возвращался, хоть многие и уверяли, что без должного ухода птица улетит. Возможно, у животных больше разума, чем нам кажется, и, видя моё доверие к Сигурду, сокол тоже проникся к нему и позволял брать себя на тренировки и охоту. Сегодня они как раз должны были заниматься в пролеске… Я недоверчиво покосилась на Ауствина: он, что специально сюда прилетел, почуяв беду?

— Потом прибежал Сигурд, — продолжила Лив. — Он отогнал птицу и поспорил с госпожой Сигрид. Затем перенёс тебя сюда и оставил отдыхать.

Голос её дрожал: я метнула взгляд на Бьёрнсон, но она отвернулась.

— Сколько я пробыла без сознания? — прокашлялась и осушила половину бурдюка.

— Не так долго, но у тебя вновь пошла кровь из носа. Сигурд попросил тебя омыть и проследить, чтобы ты не задохнулась.

— Спасибо, — я благодарно кивнула, принимая из её рук мокрую тряпку и чашу с водой.

Послышались тяжёлые шаги, и, отодвинув край плотной занавески, служившей дверью в общую комнату, вошёл Сигурд. В тёмно-синем плаще, украшенном шкурой волка, он казался выше и сильнее, а собранные в косы волосы подчеркивали его острые скулы.

— Ты как? Жить будешь? — в ответ я кивнула, вызывая у Харальдсона вдох облегчения. — Проклятие дверга, Астрид! Ты так в могилу загонишь и себя, и меня.

— Другу подло осуждать, знаешь ли, — нахмурилась я и, скомкав тряпку, встала. Реальность слегка скользила перед глазами, но оставаться здесь было неприятно.

— Прости, — виновато прошептала Лив, переминаясь с ноги на ногу и боясь поднять взгляд.

Сигурд удивлённо посмотрел на Бьёрнсон:

— Ты-то чего прощения просишь? Это ведь не ты усердствовала и кричала так, что вся округа слетелась поглазеть. Не тебе ведь предстало утверждаться за счёт других. И уж тем более не ты виновата в припадках госпожи ведущей. Это была твоя мать, которая всегда славилась дурным нравом, но сейчас она переходит черту. Ей положено наставлять, объяснять, а не визжать и изводить вас до выступов крови. Самое мерзкое, что она так себя ведёт, потому что не боится наказания. И я этого так просто не оставлю. Обещаю.

Лив подняла глаза, в уголках которых блестели слёзы.

— Я прошу прощения за свой страх перед матерью, за то, что не могу защитить никого, а только приношу неприятности. Ребёнок не несёт ответственности за проступки родителей, но она моя мать, Сигурд, так что имей уважение не порочить и не обсуждать её, иначе пожалеешь. Я тоже обещаю.

В этот момент они походили на затаившихся волка и лису, готовых в любой момент наброситься друг на друга. Обида и раздражение плескались в их душах, грозя затопить меня в омуте чужих эмоций. Схватившись за голову, я прошипела:

— Во имя Тюра, заткнитесь оба! И без ваших споров дурно.

И, выставив руку, на которую тут же опустился Ауствин с радостным кликом, я побрела прочь от барака. На тренировочной площадке уже тренировались воины, Сигрид же не было видно. Мороз больно хватал за щёки, и, поплотнее укутавшись в плащ, я поспешила прочь из барака.

Снег хрустел под ногами, на небе пробивались первые полосы заката. Тяжесть дня давила на плечи, и я представляла, как доберусь до дома и попрошу Этну приготовить сауну, чтобы смыть с себя всю грязь. Сколько ещё будут продолжаться припадки и сколько ещё смогу вынести, прежде чем сойду с ума — ответ знали только Норны. Но становилось всё невыносимее.

— Спасибо, — благодарно прошептала, поглаживая сокола. — Ты настоящий друг и защитник. — Ауствин прикрыл глаза и склонил голову, подставляясь под ласку. — Лети, не мёрзни на плече, — и я чуть подтолкнула его в небо, где он расправил свои аспидно-серые крылья.

Сигурд догнал меня подле статуи Тюра: как и по всему Риваланду, в Виндерхольме везде стояли идолы с изображением ликов асов и ванов, чтобы каждый мог вознести молитву. Переведя дыхание, Харальдсон произнёс:

— Златовласка, твой брат оторвёт мне голову или заживо скормит Нидхёггу, если с тобой что-то случится, а ты сбегаешь от меня, хотя пару мгновений назад едва дышала. Не могла бы ты быть чуточку милее и благодарнее, а? Я же для тебя стараюсь.

Опять виновата и не ценю заботы, а вокруг только для меня все стараются и желают добра. Наверное, поэтому и падаю постоянно без сознания, словно больная.

— Спасибо, что заступился и прибежал на помощь, — я глубоко поклонилась. — Прости, что приношу столько неприятностей и отвлекаю от важных дел. Впредь не стоит так беспокоиться: думай лучше о себе — полезнее будет. Другие же не стоят столь пристального внимания.

Сигурд горько рассмеялся.

— Глупая и ядовитая. Просишь благодарности, а в ответ лишь упрёки получаешь — типичная Астрид Дьярвисон. Ладно, забыли, будем считать, что словесный поединок провели и определили победителя.

Я хмыкнула, глядя на грозное лицо Тюра, вытесанного из дерева. Однорукий бог покровительствовал чести и вершил суд на поединках, определяя победителя. Ему же перед значимыми походами приносили жертвы, подвешивая их вверх ногами, и просили о славной битве.

— Тюр не оценил бы быть судьёй в таком пустяке, — сомнительно протянула я, но Сигурд лишь пожал плечами.

Мы двинулись вдоль дороги. Виндерхольм гудел жизнью даже в такой мороз: облака пара клубились над каждым домом, а по улицам спешили по делам люди, надвинув до самых бровей шапки и капюшоны. Трэллы везли тяжёлые сани, нагруженные мешками и охапками дров. Их серые одежды сливалась с окружением, а с губ сочилась тихая иноземная речь.

— Учитывая твоё состояние и вечные слёзы Лив, я хочу взять вас с собой на Утёс слёз, — неожиданно предложил Сигурд. — Ну не смотри на меня так, а то глаза на снег уронишь, — он звонко захохотал, чуть стукнув меня варежкой.

Утёс слёз находился на востоке полуострова и стремительно срывался отвесными скалами в холодные и глубокие воды моря. Вальгард говорил, что ветер там изгоняет из души всё, оставляя лишь тишину и тревогу.

— Я отправлюсь туда, как только Торри перестанет злиться, и если верить рунам Тьодбьёрг, это случится уже через десять дней, — продолжил Сигурд, поправляя ремешки на своём одеянии. — Заодно должен вернуться Рефил. Скандал в одале уже наверняка улажен. И не хлопай ресницами — не буду ничего рассказывать, секрет. Если хирдман захочет, то сам поделится.

Я нахмурилась: без Вальгарда всё стало унылым, даже новостей ни от кого не узнать. Не желая баловать болтуна просьбами, вернулась к тревожащей теме:

— Зачем мы тебе на Утёсе?

Не то, чтобы я сомневалась в доброте друга — он никогда не обижал, только изредка задирал. Однако такой щедрый шаг наверняка аукнется потом просьбой об услуге — по-другому Харальдсон не умел.

— Давай начистоту, Астрид: твоему отцу откровенно плевать, где ты и что с тобой происходит. Он всегда занят, помогая конунгу, обучая шпионов или тренируя хирд. Уж прости.

— Правда не должна ранить, верно? — фыркнула я, глядя на небо. Ауствин легко парил в высоте: можно ли так просто сбежать от всех дум и проблем? Слишком многого прошу.

— Рефила пока что нет, а оставлять вас с Лив наедине с Сигрид становится всё опаснее, — размышлял Харальдсон. — Твои припадки беспокоят даже воинов и скоро вновь пойдут слухи, что очень понравится Бешеной. Пока я ещё могу это контролировать, надо вызволить тебя оттуда и не позволить опорочить никого.

В словах Сигурда был смысл: молва о колдунье Астрид ходила давно, благо Идэ всегда славилась длинным змеиным языком. Припадки выставляли меня слабой и умалишённой, и как бы не терпела, не старалась преодолеть боль, не молилась богам — всё было бесполезно. Тело не выдерживало и горело изнутри, пока Сигрид возвышалась надо мной и скалилась, явно вспоминая мою мать — теперь Герда была побеждена, а её дочь раздавлена.

— Поэтому хочу свозить вас на Утёс — развеяться, отдохнуть, а заодно пообщаться с местным населением. Там ведь застава: люди годами охраняют дальний берег, так что можно получить советы воинов.

— Ты сейчас передо мной распыляешься? Или речь для господина Дьярви готовишь? — я толкнула друга плечом, сбивая напыщенный вид.

— Златовласка, — елейно, почти томно протянул Сигурд, — будем честны: если мой отец прикажет или одобрит, твой выполнит и даже спорить не станет.

Я не ответила. Ауствин улетел, видимо устав кружить над нами.

В молчании мы проходили мимо хофа, к которому сейчас стекалась толпа. Недалеко от центральной площади — сердца Виндерхольма — высилась громада, под названием Храм. Деревянное строение с карнизами и треугольными дормерами, двускатными крышами, украшенными головами волков, состояло из четырёх уровней и стремилось в небо, словно пытаясь добраться до богов. Подле высокого крыльца замерли статуи Одина и Тора, а по территории стояли идолы остальных асов и ванов. Рядом с ними всегда лежали дары и горели молитвенные свечи, освещая путь просьбы к великим и всесильным. Линн рассказывала, что Храм был построен после войны с кланом Орла: тогда прежний дом богов, стоявший на холме близ бухты кораблей, сожгли, а возводить столь громоздкое сооружение в центре поселения считали неправильным, однако Тьодбьёрг, в то время ещё не столь известная, настояла на воплощении задумки. Она уверяла, что ей явилась сама Фрейя и велела строить Храм подле ясеня, ведь он был отголоском мощи Иггдрасиля. Праздники, жертвоприношения проходили на территории дома богов под надсмотром вёльвы и годи, которые резали мясо и после делили его между людьми. Однако сегодня не было никаких праздников, но люди всё равно шли вереницей и стягивались кругом.

Я выжидающе посмотрела на Сигурда, который наверняка был в курсе происходящего, но друг лишь заторопился пройти мимо, таща меня за собой. Заподозрив неладное, я выдернула руку:

— Что происходит? Почему так тащишь прочь?

Сигурд выпрямился, холодный блеск сверкнул в голубых глазах:

— Казнь. Хочешь посмотреть? Изволь, но потом не смей ныть о несправедливости или бросаться гневными речами.

Стальной, невозмутимый голос заставил меня содрогнуться — Сигурд редко выказывал истинное нутро. Не желая оправдываться или спорить, я ступила на дорожку к Храму, хоть и предчувствовала дурное. Минуя дом богов по дорожке вниз, можно было попасть на центральную площадь, где обычно толпился рынок и оглашались решения конунга. Сейчас годами утоптанная земля была покрыта снегом, а люди, побросав дела, стекались к центру, желая поглазеть. Сигурд круто взял вправо, в сторону хозяйственных построек, и остановился на помосте, скрываемом спинами зевак и брошенными старыми сундуками торговцев. Место вполне удачное для обзора: видно всё, однако для прочих мы стали невидимками. Я привстала на носочки, пытаясь разглядеть происходящее. Сигурд замер рядом, скрестив руки на груди.

— Скажи мне, Астрид, чем ты сейчас отличаешься от них? Не ты ли порицала подобные сборища, называя толпу тварями, жаждущих зрелищ?

Я вскинула голову, встречаясь с надменностью и злостью в глазах:

— Разве кто-то просил сюда идти? Я задала вопрос, не более. Виновато только твоё желание проучить, мне и объяснения хватило бы.

Сигурд недовольно цокнул и закатил глаза. Рядом с нами не было людей: они старались быть как можно ближе к месту действия.

— Смотри, госпожа ведущая, что бывает, когда нарываешься на неприятности, — он кивнул в сторону, где толпа расходилась как берега реки, впуская угрюмую процессию вперёд.

Стражники вывели в центр мужчину, закованного в кандалы. Босые ноги оставляли кровавый след на снегу, лёгкая одежда была изрезана от ударов кнутом, лысая голова выдавала в нём трэлла. Впереди него в роскошном плаще шёл бонд, видимо, хозяин, а под руку с ним медленно шагала женщина в ярко-оранжевом меховом одеянии. Воины грубо пихнули пленника в снег, выбивая у него порцию кашля. Наверняка серии побоев и пыток сделали своё дело, уродуя мужчину и не оставляя на нём живого места.

— Три дня назад к отцу пришёл бонд, который сказал, что над его женой надругались, пока он ездил к своему больному брату, — рассказывал Сигурд, глядя на процессию. — Жена осталась в окружении обученных трэллов, ведь сама сражаться не умеет. Коварный мерзавец, наверняка, давно желал её, и потому пробрался глубокой ночью, искусно миновав охрану — должно быть, следил. Женщина не смогла себя защитить и после, сгорая от позора, хотела повеситься, вот только муж вернулся раньше и спас её из петли. Видимо, боги наставили его и привели домой раньше срока. Плача она призналась, что негодяй проник ночью, надругался и ограбил. Личная тир болела и не слышала шума, другие же трэллы спали в сарае и каялись в проступке.

Я прищурилась: женщина жалась к мужу и старалась не поднимать взгляд. Однако её фибулы и слои бус сверкали в пляске факелов.

— Отец велел одному из хирда взять собак и найти след. Конечно, госпожа поменяла одежду, покрывала и сделала всё возможное, чтобы избавиться от следов произошедшего. Возможно, никто бы не узнал правды, если бы не жадность.

Харальдсон выжидающе посмотрел, подталкивая поделиться мыслями о произошедшем.

— Её никто не насиловал, да? — предположила я, стараясь не смотреть на корчащегося в снегу трэлла. Его вновь показательно избивали палками, предоставляя бонду шанс на публичное наказание.

— Разумеется, — Сигурд кивнул. — Оказалось, госпожа спала с трэллом и хотела с ним бежать, но не успела. У её любовника был друг, что предупредил о скором возвращении хозяина — ворон весточку принёс. Тогда-то у любовников и созрел план. Украденное трэлл надёжно спрятал, надеясь однажды всё же сбежать вместе с богатством и женой господина. Вот только его друг стал требовать долю и, видимо, немалую, раз мы стоим тут.

— Тогда друг его предал, бонду всё доложили, но раз дело начато, конунга побеспокоили и прислали хирд, то надо доводить до конца, верно?

Одного взгляда на бонда было достаточно, чтобы понять его натуру, окутанную чёрными и коричневыми нитями. Я сжала кулаки, противясь сейду, но красочные образы заплясали перед глазами: реки эля, побои жены за стенами дома, голые тир, коих он брал в грязных сараях. Бонд воровал, врал и не ездил ни к какому брату, а к своей давней любовнице, что родила ему трёх бастардов. Виски пульсировали, и я стиснула в ладони медальон, призывая тело успокоиться. Только не хватало падать в чужой омут души и тайн. Хватило на сегодня припадков.

Сигурд сжал моё плечо, но я вырвалась.

— Давай уйдём, у тебя опять кровь из носа. Я не хочу, чтобы ты пострадала, Златовласка.

Беспокойство стёрло в нём спесь, но теперь я не думала так просто отступать. Плевать, что кровь обжигает кожу, замерзая на морозе; не важно, что пальцы онемели в варежках, а холод заполз за ворот и просочился через порезы на одежде — стерплю, раз привели глядеть на правосудие:

— Ты хотел, чтобы я видела, знала о происходящем. Вот только где обещанная справедливость? Женщину за любовь дома выпороли, муж будет издеваться над ней всю оставшуюся жизнь, а он, прогнивший и грязный мужлан, будет напиваться и изменять ей и дальше, да? Он ненавидит её, но издевается, потому что это ему нравится. Разве это нормально?

Сигурд смотрел свысока и так равнодушно, что я прикусила язык, не рискуя сорваться на крик. Как можно спокойно стоять, глядя на происходящее? Неужели ему совсем не жаль бедолагу, что сейчас ползал по земле, корчась от боли? Внезапная догадка пришла в голову, и я оскалилась:

— Бонд приносит золото конунгу, а значит, от него избавляться не стоит, каким бы мерзавцем он не был. Куда проще показательно избить трэлла, отрезать ему пальцы и вырвать ногти, а позже отрубить голову, но закрыть глаза на измены жене и воровство бонда, пока он полезен и не берёт слишком много. Так удобно твоему отцу, да? Справедливость и достойный суд работает только для тех, у кого в сумке лежит золото? А как же право на развод и честный суд? Жена ведь наверняка порывалась уйти от него, вот только не позволяли.

Желваки заходили на бледном лице Сигурда:

— Замолчи, Астрид! — Харальдсон едва не терял самообладание. — Трэлл ничего не значит в глазах Виндерхольма, а бонд стоит припасов, которые жрут те же трэллы и бедняки. Бонд — это золото и серебро для торговли, металлы для мечей, дерево для драккаров. Стоит ли лишаться такого полезного ресурса из-за одного слуги? Убьёшь его — вызовешь смуту, а недовольная знать не станет долго терпеть неудобного конунга. Подумай, Астрид: махать топором, выигрывать битвы и вести за собой людей может и твой отец, но договариваться, слушать и понимать стремления других — это дано не каждому. Власть — это не только приказы, но и умение убеждать, внушать свои мысли другим. Неужели ты настолько глупа, раз не понимаешь очевидного?

Он был прав: даже слова об отце были справедливы, хоть и грубы. Как бы Дьярви не мечтал добиться власти, ему всегда будет не везти.

Я стёрла тыльной стороной ладони дорожку густой крови из носа и прошипела, глядя на друга:

— Знаешь, как гниёт рыба? Болезнь пожирает её живот изнутри. А потом, когда всё тело покрывает зараза, разлагаться начинает и голова. Но об этом никто не догадывается, пока рыбе не отрежут голову — тогда и становится понятно, что она давно прогнила. Говоря иначе: пока ты потакаешь слабостям одних, вторые станут червями, что уничтожат Виндерхольм.

Сигурд хотел ответить, но в этот миг годи зашёлся в ритуальной песне, походившей больше на крики умалишённого. Своей молитвой он то ли просил прощения за отнятую жизнь, то ли, наоборот, одобрял кровопролитие и чуть ли не посвящал убийство асам — глупый старик. Разве стоит такая жертва внимания? Разве не ему подобные вещали, что трэлла невозможно считать ни человеком, ни животным? Я зажмурилась, схватившись за амулет: нужно выровнять дыхание, забыться, представить себя птицей, что парит рядом с Ауствином в холодном небе. Зачем только пошла сюда, ведь чувствовала беду?

— Уйдём? — участливо спросил Сигурд. Он осторожно прикоснулся к моему локтю, намереваясь увести прочь.

— Нет. Хочу увидеть и запомнить их лица, хочу осознать жестокость, — и я открыла глаза, глядя на площадь.

Трэлла грубо поставили на колени. Его серая рубаха превратилась в рваную тряпку, штаны были заляпаны пятнами мочи. Лысая голова сочилась кровью, лицо изуродовано, но заплывшие глаза сияли ненавистью так ярко, будто сам Фенрир принял облик человека, желая проклясть мучителей. Жена бонда стояла рядом, заламывая руки, и плакала, стараясь не смотреть ни на мужа, ни на любовника.

Пинком несчастного кинули на плаху, бонд перехватил топор, замахнулся и, слава богам, отрубил голову одним ударом, не издеваясь над жертвой. Из шеи забила кровь, окропляя одежду жены бонда, которую муж специально поставил поближе. Тело рухнуло безвольным мешком на землю, голова утонула в сугробе — так они пролежат до поздней ночи, пока кто-нибудь из бедняков за миску рагу не утащит тело в смрадную яму.

— Думаешь, оно того стоило? — неожиданно спросил Сигурд, кивая на жену бонда.

Она, сверкающая серебром и утопающая в густом мехе шубы, пошатнулась и тотчас пала на колени, извергая рвоту. Сожалела ли она и будет ли её преследовать совесть — не знаю, но сейчас вокруг неё мерцали жёлтые и чёрные искры, а нить из сердца переливалась голубым цветом. Я не знала, что означают все оттенки, лишь могла гадать о наполнивших сейчас душу тоске, боли и мести. Мысли начали путаться, голоса зазвучали в голове, погружая в чужие воспоминания: объятия на кровати, поцелуи, пылающие на обнажённых телах и клятвы под мерцание свечей.

Я сжала амулет и стала глубоко дышать, не желая срываться в бездну чувств толпы. Стоило уловить эмоции одного, как передо мной будто открывалась дверь в головы каждого, и их тайны, воспоминания и ощущения захлёстывали как волны близ скал. Перед глазами замелькали разноцветные искры, в ушах стоял гомон, среди которого с трудом различила Идэ — неудивительно, что и она здесь. Казнь явно достойное мероприятие для хорошей жены и матери.

— Астрид-Астрид! — Сигурд схватил меня за плечи. — Дыши, давай. Вдох и выдох, ты в безопасности, не слушай их. Не падай в обморок.

Он зажал мне уши в попытке успокоить, но не помогало, приступ накрыл снова. Вновь начало трясти в припадке, тело горело изнутри, не ощущая скрипучего мороза. Как же это всё надоело. Я ненавидела себя за беспомощность, ненавидела отца за его издевательства, ненавидела сейд, разрывающий нутро, ненавидела людей, слишком много думающих и чувствующих.

— Ты не они, слушай мой голос, — вдруг, как сквозь гладь воды, донёсся голос Эймунда. — Дыши, Астрид. Представь, что ты лист, скользящий по волнам. Маленький зелёный листик, что сорвало ветром. Он не щадил тебя, кружил и кружил, пока не уронил в воду. Холод сковал тебя, волны подбрасывали и тут же омывали, норовя утопить, но ты слишком лёгкая, чтобы погибнуть.

Я плыла за его мягким вкрадчивым тоном, не рискуя думать, как Эймунд оказался здесь. Он говорил, что на его пути только один человек постоянно ищет неприятности — может, колдун тоже один из них? Пускай, главное он помогает. С ним всё кажется спокойнее, проще.

— Жалуешься, что люди много думают, а сама не лучше, — с издёвкой бросил Эймунд. — Листок, довольно блуждать по волнам. Следуй за мной в мир людей, — и будто тепло разлилось от медальона, а в голове возник образ Эймунда, окутанного мягким свечением. Тёмные волосы спадали на лоб и скрывали шрам, он протянул мне руки и осторожно повёл за собой сквозь плотную завесу тумана, который окутал нас. Эймунд не смотрел на меня, но прикосновения прохладных рук успокаивали, и я отчего-то улыбнулась. Голоса вдруг замолкали, чувства отпускали, оставляя внутри лишь пустоту и долгожданное единение с собой. — Не ныряй глубоко, недоведущая, — и Эймунд исчез.

Я медленно открыла глаза, разлепляя иней на ресницах — вновь заплакала от переизбытка эмоций.

— Ну наконец-то! — облегчённо воскликнул Сигурд, нависая надо мной. — Ты в порядке?

Голова раскалывалась, и соображать выходило плохо. Мгновение, и осознала, что лежала на коленях у Харальдсона. Я встрепенулась, едва не ударив женщину, склонившуюся ко мне с бурдюком.

— Госпожа, простите, — сдавленно произнесла она с явным акцентом. — Это настойка из полыни, она едкая. Привела вас к нам.

Я вгляделась в лицо травницы и обомлела: подле меня сидела та самая тир, которую Рефил спас на пристани. Серое шерстяное платье, побитые башмаки и короткие волосы, чуть проглядывающиеся из-под платка, но ни ран, ни дыр на одежде. Значит, хирдман всё же позаботился о ней и пристроил у целительницы, вопреки словам — доброе сердце всегда даёт о себе знать.

— Я не хотела вам навредить, только спасти. Не ударяйте, пожалуйста, — сбивчиво шептала тир, коверкая слова. Она боялась поднять взгляд и держалась стороной.

Сигурд махнул ей рукой, приказывая молчать, и медленно поднял меня. Я оглянулась, но не заметила ни самого Эймунда, ни его следов на снегу — только три пары истоптали землю возле помоста. Проклятие, как же он тут оказался? Неужели всё же преследует? Я увереннее встала, закутавшись в плащ. Густые сумерки опустились на Виндерхольм, мороз стал обнимать всё крепче. Взглянув на своих спасителей, я глубоко поклонилась им двоим, наплевав на приличия:

— Спасибо, — и, глядя в песочные глаза тир, произнесла: — Милостью Фрейи ты оказалась рядом и помогла вопреки всему. Я этого не забуду, а теперь вернись к своей госпоже, пока не стало слишком поздно.

Тир окинула нас странным взглядом, поклонилась и сбежала. Я тоже заторопилась, не желая больше находиться здесь.

— Только не смотри туда больше, ладно? — Сигурд схватил меня под локоть и осторожно повёл в сторону дома.

— Я и без того увидела достаточно.

Харальдсон не ответил: на сегодня нам обоим хватило слов и впечатлений. Но больше всего меня беспокоило появление Эймунда в голове: как и почему — не получу ответы, пока не встретимся лично. Но сколько бы я не искала его все эти месяцы, не находила и тени. Сигурд ничего не слышал о колдуне, а значит, до ушей его мачех не долетали слухи. Этна испугалась и попросила не искать Эймунда, иначе накликаю проклятие. Вот только он казался мне единственным шансом на спасение. И я не упущу его.