Прекрасный хаос

04.10 Резиновая курица

Повсюду бушевал огонь. Жар опалял мне лицо, вокруг вспыхивали языки пламени — оранжевые, красные, синие. У огня гораздо больше оттенков, чем многие считают. Я находился в доме Сестер, и мне оттуда не выбраться.

ГДЕ ТЫ?

Я взглянул на собственные ноги. Он в любую минуту может оказаться здесь. Неожиданно позади меня раздался голос:

— Я ЖДУ.

Я кинулся к лестнице, но едва я ступил на нее, как ступеньки рассыпались и я сорвался вниз. В полу открылось отверстие, и я упал в подвал, ударившись плечом о раскаленный деревянный пол. Оглядевшись по сторонам, я понял, что очутился в библиотеке. Горели и съеживались страницы: Леонардо да Винчи, Эмили Дикинсон, По… и еще одна книга.

Книга Лун.

Рядом сгустился серый дым, и я сразу догадался, в чем дело. Это был он.

Я потерял сознание.

Я проснулся в ванной комнате и, посмотрев на себя в зеркало, обнаружил, что лицо почернело от сажи. Целый день после ночного кошмара я кашлял, пытаясь освободить легкие от накопившегося пепла.

После стычки с Мэконом я стал спать еще хуже. Столкновения с Мэконом обычно влекли за собой ссору с Леной. Что может быть ужаснее?.. Однако теперь и я, и Лена пребывали в полной растерянности, изо всех сил стараясь не замечать то, что творится в Гэтлине. Мы находились на грани отчаяния. Но назойливые мысли не давали нам покоя. Мы сосредотачивались на вещах, которые были в нашей власти: следили за тем, чтобы Ридли не попала в беду, а саранча не проникла в наши дома. Когда близится конец света, в какой-то момент к этому привыкаешь. Дни становятся похожи один на другой, хотя все осознают, что творится полное безумие.

Саранча ожесточенно уничтожала жалкие остатки растительности, солнце палило нещадно, а люди потеряли рассудок. Но именно жара вызывала наибольшие мучения. Играл ли кто-нибудь в баскетбол, направлялся ли на свидание или лежал на койке в больнице: никто не мог выкинуть ее из головы. Она заполняла наше существование с самого пробуждения до отхода ко сну, напоминая нам о том, что все изменилось. Хорошего уже не предвидится. Будет только хуже.

Лишним доказательством являлась наша собственная кухня. Раньше Эмма имела связь с нашей старой плитой практически на клеточном уровне. Если, к примеру, она что-то задумывала, то плита незамедлительно воплощала ее желание в жизнь. А сейчас Эмма замкнулась в себе и не собиралась выбираться на белый свет. Мне оставалось только биться над проблемой и пытаться соединить все части мозаики в единое целое. А строил я свои предположения на основании наиболее привычного Эмме языка — готовки.

Подсказка номер один: резиновая курица. Она оказалась весьма полезной подсказкой для определения состояния ума и временных рамок, почти как степень трупного окоченения жертвы для полицейского. Как ни крути, а Эмма славилась на три округа своей курицей с клецками! Если она умудрялась приготовить резиновую птицу, это означало следующее: а) она встревожена, б) занята. Ведь Эмма не просто забыла вынуть сковороду из духовки, но у нее еще и не было времени сразу же заняться ею. В итоге курица слишком долго томилась, а потом валялась без толку на охладительной решетке. Она страдала без Эммы, как и все мы. Мне необходимо узнать, где она пропадает и что ее гложет.

Подсказка номер два: полное отсутствие пирогов. Эмма перестала печь, она отказалась даже от своих знаменитых лимонных меренг. И я сразу сделал новые неутешительные выводы: а) она не разговаривает с великими предками, б) и, конечно, не общается с дядюшкой Эбнером. Я не заглядывал в бар, но отсутствие там бутылки «Джек Дэниелс» наверняка бы подтвердило мою гипотезу насчет дядюшки Эбнера. Неужели бокор так повлиял на Эмму?

И, наконец, подсказка номер три. Чай был неимоверно переслащен, поэтому: а) Сестрам удавалось прошмыгнуть на кухню и подсыпать в кувшин сахара (кстати, и соли в подливку), б) Эмма постоянно забывала, сколько ложек она положила в чай, или я свихнулся.

Вероятно, все три мои гипотезы одинаково верны, но Эмма что-то задумала, и я намеревался узнать, что именно. Даже если мне придется лично задать вопрос бокору.

И еще песня привязалась! С каждым днем она звучала у меня в голове все чаще, как будто она попала в хит-парад, и все радиостанции принялись наперебой крутить ее сутки напролет.

Королева демонов? Хватит! После того как песня, в которой говорилось о вексах, сбылась почти дословно, я не хотел даже размышлять о королеве демонов. Надеюсь, мама перепутала ее с какой-нибудь местной красоткой.

Но в глубине душе я знал, что песни никогда не врут.

В общем, я старался не думать о потусторонних угрозах, но меня преследовали страхи. Кроме того, постоянные кошмары донимали меня с новой силой. Здесь и объяснять нечего: ведь ночью меня можно было застать врасплох, да и не только меня.

Даже под защитой надежных стен Равенвуда Лена тоже подвергалась опасности. Ее мать продолжала посылать ей черные метки. Перед глазами вспыхнуло оранжевое пламя, и я понял, что Лена прикоснулась к предмету из шкатулки Сэрафины…

…Яркие языки вырывались из газовой комфорки, создавая на поверхности плиты ослепительно прекрасный горящий круг. Сэрафина смотрела на него как завороженная, напрочь забыв о стоящем на столе чайнике. Тут не до ужина!.. Огонь поглощал все ее существо. В нем была заключена энергия — сила, которой подвластны законы мироздания. Он уничтожит километры леса в считаные минуты, и ничто его не остановит.

Сэрафина изучала эту стихию уже несколько месяцев: в теории — по научно-популярным передачам, и на практике — по выпускам новостей. Она вообще перестала выключать телевизор, начала использовать свои способности и учиться вызывать огонь. Ничего страшного, просто маленькие костры в лесу, как в походе. Совершенно безопасно.

Примерно тогда же Сэрафина стала слышать голоса. Наверное, именно они внушили ей желание смотреть на пламя… Однажды Сэрафина стирала белье, и вдруг у нее в голове зазвучал шепот:

«Ты влачишь никудышное, жалкое существование. Чем такая жизнь лучше смерти? Ты отказываешься от величайшего дара, доступного чародеям, — от силы убивать и разрушать, используя в качестве оружия воздух, которым мы дышим. Темный огонь ждет тебя. Он даст тебе свободу».

Сэрафина уронила корзину с бельем. Голос принадлежал кому-то чужому и пугал ее.

«Величайший талант, доступный чародеям».

Дар фурии катаклизмов. Его получают природные феи, когда превращаются в темных. А Сэрафина уже изменилась. Отражение золотистых глаз в зеркале служило ей постоянным напоминанием, хотя она избегала зеркал.

Она предпочитала не снимать темные очки, хотя Джон заверял ее, что ему все равно, какого цвета у нее глаза.

— Может, от них в этой дыре будет светлее, — заявил он, оглядываясь по сторонам в их крошечной квартирке.

Верно. Здесь был минимум удобств: разбитая плитка и осыпающаяся краска, неработающее отопление и перебои с электричеством. Сэрафина никогда не ныла, поскольку из-за нее они были вынуждены жить в таких условиях. Кто сдаст приличную квартиру двоим подросткам? Хотя они могли бы позволить себе укрытие и получше — Джон неплохо зарабатывал. Но пока они довольствовались малым. И, между прочим, у них всегда есть что сдать в ломбард: ведь Джон способен сделать так, чтобы вещи исчезали у людей прямо из карманов или с витрин магазинов. Он — эфемер, как большинство величайших фокусников и воров за всю историю человечества. Ему, светлому чародею, приходилось использовать свой дар недостойным образом, чтобы прокормить их обоих.

А голоса не утихали.

«Если ты бросишь его, то он будет показывать свои салонные трюки и производить впечатление на смертных девушек. А ты, наконец, займешься тем, для чего появилась на свет».

Она пыталась их заглушить, но их слова оставляли после себя тень, иллюзорный образ, постоянно преследовавший ее. Стоило посмотреть на огонь — как сейчас, — и голоса начинали звучать все громче. Не успела она и глазом моргнуть, как вспыхнуло кухонное полотенце. Темные края судорожно сворачивались, словно корчащееся от страха животное. Сработала сигнализация. Сэрафина схватила полотенце и принялась бить им по полу, пока огонь не потух, оставив после себя лишь одинокие струйки дыма. Она уставилась на обугленную ткань и зарыдала. Надо выкинуть его, чтобы Джон ничего не заметил. Она никогда не должна рассказывать ему о голосах. Пусть все останется тайной.

Ведь секреты есть у всех, правда?

Она никому не причинит вреда.

Я сел на кровати, озираясь по сторонам. Несмотря на удушающую духоту, окно было закрыто. У меня по спине ручьями тек пот. Конечно, никакие ставни не остановят Абрахама, но так мне было немного спокойнее.

Внезапно мной овладело необъяснимое чувство тревоги. Когда раздавался шорох или скрипела ступенька, я вздрагивал и таращился во тьму. Вдруг оттуда выскочит Абрахам? Но темнота была как всегда абсолютно непроглядной.

Я скинул с себя простыню, понимая, что заснуть не удастся. На тумбочке стоял стакан воды, я смочил ладони и протер лицо и шею и ощутил на считаные секунды прикосновение прохладного воздуха.

— Прежде чем все наладится, многое станет еще хуже, — произнес знакомый голос.

Я подпрыгнул на постели. Не может быть!

В углу сидела моя мама. На том самом стуле, куда я положил свой костюм накануне ее похорон и с тех пор больше никогда на него не садился. Она выглядела совсем как тогда, на кладбище — расплывчатые контуры ее тела слегка светились.

— Мамочка?!

— Да, милый.

Я вылез из кровати и устроился на полу, прислонившись спиной к стене. Подойти ближе к маме я боялся. А вдруг я вижу сон и, если я сделаю резкое движение, она исчезнет? Мне хотелось побыть рядом с ней и представить, что мы болтаем о моих школьных делах или еще о чем-нибудь самом обычном. Однако я выпалил:

— Мама, что с нами творится?

— Возникли некоторые… — произнесла она и на миг замолчала, — некоторые обстоятельства, которые позволяют тебе видеть меня. Нет времени на объяснения. Все изменилось, Итан.

— Я знаю.

— Да, — кивнула она. — Не представляю, когда все закончится и будет ли финал счастливым.

— Я ничего не понимаю, — пробормотал я, сглотнув ком в горле. — Но все связано с восемнадцатой луной Джона Брида, но мы не можем найти его. С кем нам бороться? С Абрахамом? С Охотником и Сэрафиной?

— У зла множество лиц, Итан, — покачала головой она.

— Есть светлые, есть темные. Куда уж проще?

— Ты ошибаешься, — мягко возразила мама, и я вспомнил о Лене. — Ты не несешь ответственности за весь мир, Итан. И не имеешь права судить. Ты — обычный мальчик.

Я не выдержал и обнял мамины колени, думая, что ничего не получится, и мои руки пройдут сквозь нее. Но я чувствовал ее по-настоящему, как будто она жива, хотя она оставалась сотканной из тумана. Я вцепился в нее, как маленький ребенок. Снова прикасаться к ней — настоящее чудо.

— Итан, — прошептала она.

Я вдохнул ее запах. Тушеные томаты и креозот, которым она обрабатывала книги в архиве. Потом я ощутил аромат свежескошенной травы с кладбища, где мы бывали с ней по вечерам. Тогда мы обычно молча смотрели на кресты с неоновой подсветкой. Мама обняла меня, и мне показалось, что она не умирала. Затем она отпустила меня, но я продолжал держаться за нее. У нас ведь есть еще несколько минут! И вдруг я разрыдался так, как не плакал с глубокого детства. С тех самых пор, когда свалился с лестницы, катая машинки по перилам. Сейчас я снова падал, но боль оказалась несравнимой с физической.

— Ты злишься на меня, Итан, — вымолвила она. — Нужно время, чтобы смириться с реальностью.

— Нет!

— Тогда не сможешь отпустить меня, — объяснила она, прижимая меня к себе еще крепче.

— Я не отпущу тебя!

— Нельзя изменить судьбу. В тот момент пришло мое время уходить.

Она произнесла свои слова настолько уверенно и безмятежно… совсем как бабушка Пру в моем видении или как Твайла, когда она медленно поднималась вверх, в Иномирье, в ночь семнадцатой луны. Нечестно это!

— Я бы хотел, чтобы все было по-другому!

— Я тоже, Итан.

— Твое время… что ты имеешь в виду?

— Ты поймешь позже, — с улыбкой ответила она, гладя меня по спине.

— Но мне очень страшно…

— Ты сделаешь верный поступок, Итан. А если нет, то он сам найдет тебя — так устроено Колесо судьбы.

Бабушка Пру говорила нечто подобное.

Колесо судьбы… в конце концов оно уничтожит всех нас.

Я посмотрел маме в глаза и увидел, что по ее щекам текут слезы.

— Что случилось, мамочка?

— Не «что», а «кто», любимый мой, — отозвалась она и медленно растворилась в теплых объятьях темноты.