Чужая жизнь. Книга II. "Приговоренный муж"

Глава 15 Свадьба, бардак в замке и ролевые игры в брачную ночь

День свадьбы прошел без накладок. А само торжество было оценено всеми гостями и простонародьем на отлично.

Утром, решил начать пораньше, так как день обещал быть насыщенным, я возложил на себя новую корону и провозгласил себя, естественно, отвечая на чаяния и нижайшие просьбы подданных, Великим герцогом. Главный инициатор просьб и чаяний, который граф — дважды предатель, в это время сидел в камере и настраивался на исполнение своего номера, который Изабелла с палачом для него сценарно проработали. Ничего такого особенно сложного — обычное четвертование.

Само торжественное мероприятие проходило в главном храме Юма — огромном соборе, чем-то напоминающем готические, какие по всей Европе стоят. Сначала мой дядюшка Родрик, выступавший в данном случае в качестве достопочтенного, провел службу, потом толкнул речь к пастве, которой набилось, на удивление, много — яблоку негде было упасть, и передал мне новую корону Великих герцогов Юма, которую я, произнеся нечто пафосное, подходящее для данного момента, себе на голову и водрузил. Да, у нас так положено — не кто-то властителю символ его власти на голову надевает, а он сам, тем самым подчеркивая свою независимость и самовластность. В итоге два часа — как с куста.

И началось главное событие этого дня и всей предстоящей недели. В собор в сопровождении герцога Гастона вплыла Изабелла. Судя по счастливому и какому-то слегка недоверчивому выражению ее лица, она до последнего сомневалась, что наша свадьба действительно состоится. Гастон, цапельно-аистовая походка которого была в данном случае очень к месту, торжественно подвел ко мне мою нареченную невесту и передал, можно сказать, с рук на руки. При этом в правой руке он держал меч, оберегая давно уже несуществующую в природе невинность девушки от любых посягательств со стороны не пойми кого. Ну, раз так полагается, то пусть. И речь задвинул тоже на эту тему, чем весьма меня повеселил.

— Передаю, — говорит. — Тебе Великий герцог Юма присутствующую здесь принцессу Турвальда и мою племянницу Изабеллу, свидетельствую о ее незапятнанной репутации и девичьей чести. Порукой в этом мой меч и моя честь!

Красиво! Особенно, конечно, про девичью честь. Да еще с учетом того, что почти все присутствовавшие в соборе почетные гости прекрасно знали, где вот уже два с лишним месяца девушка проводила свои ночи, а иногда и заснуть не могли, слушая ее крики и стоны из моего сначала шатра, а потом и спальни.

Но никто даже не улыбнулся. Сказано — что девушка еще девица, значит, так оно и есть. Двум герцогам — одному простому (Гастону), который еще и ближайший здесь родственник невесты, а другому — Великому, он же жених, виднее. Кстати, сама Изабелла при этой речи своего дяди даже не покраснела, а легкий румянец на ее лице наоборот очевидно свидетельствовал о том, как она смущена в ожидании своей первой в жизни близости с мужчиной.

Дальше опять по плану. Ритуал бракосочетания. Церемония возведения Изабеллы в Великие герцогини. Кстати, хотела после моих слов, что я ее провозглашаю законной Великой герцогиней, моя теперь уже женушка сама себе на голову свою корону напялить. Уже и руки к ней потянула. Шалишь! Это я тебя короную, дорогая моя. Не забывай об этом. Взял в руки ее золотой обруч, усеянный драгоценными камнями, взглядом заставил почтительно склонить передо мной свою гордую головку и торжественно, так сказать, возложил.

С ума сойти, но ликование народа в этот момент было куда громче, чем пару часов назад, когда я себе корону на голову надевал. С чем связано? Почему это они мою жену приветствуют активнее, чем меня — своего законного герцога? Впрочем, если им Изабелла чисто внешне кажется более привлекательной, то тут согласен. Присутствовали в основном мужчины, так что то, что они отдают предпочтение красивой девушке перед молодым человеком, даже радует. Или просто, что, наверное, ближе к истине, устали уже стоять и были счастливы, что, наконец, все закончилось, и можно идти смотреть на казни, а потом и на халяву пожрать и выпить.

В сопровождении вассалов и гостей (правда, зарубежное представительство ограничивалось одной Алирой, которую сопровождала выпущенная из узилища Диана) переместились на специально сколоченную трибуну, чтобы насладиться созерцанием казней. Отвратительное зрелище, скажу я вам. Но все были довольны — много, разнообразно, с огоньком, так сказать. Но все равно больше я таких представлений устраивать не буду. Я так сахарный диабет заработаю — мне Изабелла своими нежными пальчиками буквально ежеминутно в рот орешки в меду вкладывала, чтобы у меня физиономия так недовольно не морщилась. Это она мне так свои действия пояснила, когда я попытался то ли на двадцатый, то ли на пятидесятый раз сжать поплотнее губы и замотал отрицательно головой. Волюнтаристски завершил эту часть мероприятия сразу после четвертования графа и при первых воплях из медного быка запекаемого в нем до хрустящей корочки инквизитора.

На том, чтобы дождаться этого момента, я-то хотел раньше сбежать, Изабелла настояла. Очень уж она переживала за графа. Правильное четвертование — штука тонкая. Тут любая оплошность будет понимающими в этом деле толк гостями замечена и потом станет неприятной для герцогской четы сплетней.

Как было в моем мире? У нас, если мне память не изменяет, осужденному, не мудрствуя лукаво, поочередно отрубали разные части тела и могли даже сразу начать с головы — если особую милость хотели оказать. В просвещенной Франции, будущей родине всех и всяческих свобод, разрывали на части четырьмя лошадьми.

Тут процесс был сложнее. Приговоренному следовало одновременно отрубить руки и ноги падающими по специальным направляющим лезвиями топоров (этакие переносные гильотины), а потом уже голову. При этом высоким уровнем исполнения считалось, когда удары наносились по суставам — коленным и локтевым. Все это требовало от палача ювелирной точности в работе и долгих математических расчетов. Чтобы не ударить лицом в грязь Роджер ночью накануне даже репетицию с замерами на помосте для будущей казни провел и расчертил, куда и как должны будут положить главное действующее лицо (графа), и на какие метки помощники Роджера установят свои гильотины.

К радости Изабеллы все прошло на ять. Зря она переживала, а я зря еще граммов двести орехов сжевал.

И, конечно, пир. Куда же без него? Здравицы, тосты, вино рекой, запеченные бараны, начиненные какими-нибудь перепелами, сами перепела, начиненные орехами, и так далее — груды различной снеди на любой вкус и море выпивки.

Кстати, отдельный стол, пусть и чуть в стороне, был установлен для моих верных карликов. На этот раз им не нужно было никого смешить. Они были гостями, заслужив эту честь верной службой. Такое я им поощрение придумал.

Правда, никто этого, похоже, не понял, и то, что карлики не кувыркаются и не бьют друг друга по головам, а сидят, как и гости, за столом, было всеми воспринято как наиболее смешная шутка на редкость остроумного Великого герцога Юма. Новая, никем еще не опробованная, незаезженная. В результате, то один граф или барон, то другой бросали взгляд на моих шпионов и разражались неудержимым смехом. Подозреваю, что теперь во многих замках постановка «карлики сидят за столом» станет хитом на ближайший сезон зимних пиров.

В остальном все было, как обычно. Через три — четыре часа кого-то тошнило, и он вытирал рот скатертью, кто-то пытался справить малую нужду за портьерой, из коридора доносился счастливый визг жены какого-нибудь упившегося аристократа, которая попала в объятия молодого гвардейца. Хорошо, в общем, посидели. По высшему средневековому разряду.

С подарками вышел облом. Что за несправедливость такая? В Турвальде после незаконной свадьбы надарили всего на два каравана, и все там же и осталось. Пусть Конрад Третий подавится нашим с Изабеллой имуществом. А в Юме принято по-другому. Тут нужно обязательно отдариваться. Мне — не нужный мне кинжал с рукоятью настолько усыпанной разными камнями, что его в руку не взять, я в ответ — такой же меч. Мне — золотой кубок тонкой работы, с меня — блюдо из «того же материала». И так далее. У Изабеллы дела шли не лучше. Ей украшение, она — отрез дорогой ткани, ей — какие-то изумительные кружева, она — шитый золотыми нитями чепрак на лошадь. Остались при своих. Никаких приобретений. Только время потеряли.

А купцы местные и вовсе, считай, кинули. Горцы мои — народ прижимистый, а купцы юмские — особенно. Хотя и богаты до полного безобразия. Впрочем, может, поэтому и богаты? Преподнесли мне вскладчину украшенную золотом кирасу и полный комплект конской сбруи. И все. Я им в ответ пообещал, что ничего в налогах менять в худшую для них сторону не буду. А они-то рассчитывали на снижение. Сейчас. Пусть благодарят, что не увеличу. Пока. Потом, может быть, и введу какие-нибудь специальные сборы. На строительство дорог точно введу.

Но этот печальный нюанс выяснился только на пятый день праздников, когда все немного протрезвели. А пока меня ждала волнительная вторая первая брачная ночь. Хотел, честно говоря, просто сразу после пира увести Изабеллу в свою спальню, но она воспротивилась.

— Ричард, ну, пожалуйста, давай сегодня сделаем так, как я все задумала, — не люблю, когда девушки канючить начинают, тут нужно сразу соглашаться, потому что все равно сделаешь все так, как они хотят. — Ты иди к себе, а потом тебя пригласят ко мне. Мне еще кое-что приготовить нужно.

Пошел, в смысле, конечно, удалился (великие герцоги не уходят — они торжественно удаляются). Короче, побрел в свои покои ждать, что там сейчас Изабелла учудит. Времени, чтобы что-то придумать затейливое, у нее было достаточно, пока взаперти сидела.

Наконец, явилась Мира. Это та, которая была Мирандой, которая едва моей женой не стала, которая дочь графа Сиверса, которого я понизил до барона, а на днях вернул ему графское достоинство и даже часть конфискованных земель отдал (не все, конечно).

— Ваша светлость! — провозгласила так, будто я глухой, или она собирается конкуренцию герольду составить. — Ее светлость Великая герцогиня Юма и ваша любящая супруга Изабелла ждет вас в своей опочивальне! Позволите мне провести вас?

Ну, пошли, коза. Веди меня. Можно подумать, я не знаю куда идти? Кстати, об этой Мире пару слов скажу. Это как же мне повезло, что Сиверс не успел моего предшественника в этом теле с ней окрутить! Когда впервые ее на коленях в своем лагере увидел, такая напуганная была. И потом — тише воды, ниже травы. А вот когда ее отец уехал тащить службу на границу, она развернулась! Куда что делось? Просто оторва из оторв. Ей как раз через месяц после нашей свадьбы шестнадцать лет исполнилось — здесь это возраст совершеннолетия для девушек. Уфф. Хорошо, что ее отец этого не видит и, надеюсь, не знает. Хотя, конечно, добрые люди найдутся, расскажут.

Из чьих постелей ее только не вытаскивали! Не из чьих не вытаскивали. Взрослая уже. Сама по утрам вылезает. За неполные два месяца она, по-моему, и по докладам моих карликов, по два раза прошлась по всему десятку дроу. Уделила самое пристальное внимание двадцати моим лейб-гвардейцам в полном составе. Навестила или пригласила к себе всех загостившихся вассалов, нисколько не смущаясь некоторым недовольством их жен, за что однажды была наиболее ревнивой оттаскана за волосы. Нет, нравы здесь достаточно свободные, но это — когда в меру! А тут уже явный перебор. Дошло до того, что чуть не затащила в свою комнату слугу, который поздно вечером мне, мне!, подогретое вино нес. Еле отбился парень. Изабелла так и вовсе утверждает, что видела ее силуэт в характерной позе ночью на стене в компании стражника. Жена даже попробовала с девушкой поговорить, урезонить, чтобы та не позорила ее таким поведением. Куда там! Покивала, извинилась, а уже следующей ночью опять была замечена за очередным нарушением норм морали. Вот так вот. В тихом омуте, кто только ни водится.

Надо бы на нее Родрика натравить. Он у нас достопочтенный, ему и карты в руки. Но у него и у самого нос в пуху — увлекся в последнее время не только рядовыми служанками. Отбил у меня Гру! Вот хрыч старый! Правда, не старый он — тридцать пять ему только, молодой совсем мужик. Только с тонзурой. Но все равно! С другой стороны, справедливости ради надо отметить, что инициатива исходила как раз от гномки. Как она могла? Случилось все в тот день, когда она пришла в себя после снотворного дроу, и Родрик пришел к ней в комнату, чтобы допросить. А та в постели лежит, одной простынкой укрыта. Это мне Родрик потом рассказывал, винясь в содеянном. И улыбается, чертовка, этак призывно. Предложила на кровать дядюшке присесть. Руку ему на ногу свою положила. Ну, дальше понятно. Теперь они практически официально вместе живут. Грешат в неосвященном церковным ритуалом сожительстве. Пусть оформляют отношения уже. Здесь целибата нет, так что может дядющка на Гру жениться. Не случалось, правда, раньше никогда, чтобы гномка не за гнома замуж вышла. Так кто же знал, что они такие красотки? Ничего страшного. Будет первой и станет «госпожой достопочтенной». Не замок, а какой-то дом свиданий устроили мне тут все. Надо порядок наводить.

Пришел я в спальню Изабеллы… А там — воссоздана почти точная копия ее опочивальни в Турвальде.

— Я хочу, чтобы все было, как в первый раз, только по-другому, — выдает она мне чудо логики и последовательности, выходя из-за ширмы в рубахе до пят и с тем самым так меня тогда подивившим разрезом на нужном месте.

И мне такую же подает.

— Ричард, давай мы сделаем вид, что у нас с тобой никогда ничего не было. Хорошо? И мы оба совсем неопытные?

Хм… Ролевые игры у нас? Тогда, может быть, лучше в пассажира и стюардессу поиграем, или там в медсестру и пациента? Мне один раз довелось. Но тогда дама в студентку нарядилась, а я был строгим преподавателем, которого она за оценку на экзамене соблазняла. Но могу и невинного юношу изобразить. Тем более, что уже не помню, сколько ночей не спал нормально. Вымотался в край. А невинному вроде как особо активничать не надо. Так что согласен.

Натягиваю свою хламиду. Девушка в это время вытягивается на постели по стойке смирно, плотно сжав ноги и зажмурив глаза. Изображает страх перед первой близостью. Тут у меня заминка возникает.

— Милая, а до какой степени я неопытен? — спрашиваю.

— Ну, служанки у тебя, конечно, уже были, но не более того, — уточняет содержание моей роли жена.

Встаю, выдергиваю ее одним движением из кровати, прижимаю животом к столу, начинаю задирать подол. Играть, так играть. Служанки, так служанки.

— Нет! — останавливает меня госпожа режиссер. — Служанки у тебя были, но со мной ты стесняешься. У тебя ведь еще никогда не было благородной.

Ага. Снова ложимся. Начинаю осторожно гладить ее по плечику. Делаю это медленно. И чувствую, что начинаю засыпать. Движения мои становятся все слабее, глаза слипаются. Мне начинает сниться, что я один в своей квартире в старом мире, пришел с тренировки, принял душ, сейчас сварю себе пельмешек и завалюсь спать. Один.

А потом мне становится очень хорошо, потому что я чувствую, как нежные руки задирают на мне мою смирительную рубашку, ласкают там, где это особенно приятно, а потом что-то мягкое и теплое садится на меня верхом.

— Раз так, то сегодня ты будешь моим сонным, милым пони, — шепчет мне на ухо Изабелла.

Хорошо, значит — я не дома, значит — буду пони, мысленно соглашаюсь я.

— А я буду на тебе кататься. Тихонечко. Как в детстве делала на моей первой лошадке.

И она на мне куда-то едет. Долго. Не спеша. Очень приятно. Я и не сплю, и не бодрствую. А она все едет и едет. Наконец, мы достигаем конечной точки ее путешествия. Одновременно. И девушка с меня слезает.

Все, наверное, я уже в конюшне, можно засыпать, думаю я, крепко прижимая ее к себе.

Теперь вот шутим друг над другом. Она мне поминает мое позорное выступление той ночью, и говорит, что я был великолепен в роли тихого пони, а больше всего ей понравился гвоздик, который всю поездку торчал из седла. А вот это уже обидно — там не «гвоздик» был, а такой «гвоздище», о каком подавляющему большинству только мечтать остается. Я ей, в свою очередь, ставлю на вид, что она в свою первую брачную ночь достигла блаженства не с мужем, а катаясь на пони, напоминаю, что теперь я знаю, почему она так любит верховые прогулки, и грожусь подарить деревянную лошадку.