Проще, чем кажется

20

— С легким паром! — желают нам Людмила и Владимир, стоит лишь снова переступить порог их уютного дома.

Они не Утяшевы, как сказал Максим, а Утешевы. По возрасту нам с Максом в родители годятся и даже постарше наших будут. Я их очень смутно помню. И в гости мы к ним не собирались. Но в половине седьмого за нами сам хозяин дома пришел, наехал, мол, соседи, вы чего тормозите, ждем же вас.

Отказываться было неудобно. Мы с Максом взяли бутылку сухого, фруктов и шоколадки — больше у нас ничего подходящего случаю не оказалось, — и пошли в гости, где к нашему приходу, и правда, готовились.

Первым делом в баню отправили. Возражать никто не смел. Дядину баню мы завтра планировали топить, но помыться мне уже сегодня хотелось, а Максим, как про березовые веники услыхал, так вприпрыжку в соседскую баню побежал.

Я и не знала, что Макс такой заядлый банщик. А он, говорит, что и сам не знал. И на этот раз с меня десять потов сошло, прежде чем Потапов закончил свои банные процедуры.

По этой причине меня даже шатает, пока я валенки скидываю. А куртку, причем свою, Макс с меня сам снимает, поддерживая, чтобы я не рухнула.

— Ну как баня? — с лукавым видом Владимир разглядывает наши красные лица.

— Спасибо, отлично, — довольно рапортует Макс.

А я даже «му» сказать не в состоянии. Потапов меня так отшлепал. Ой, отхлопал. В смысле, с такой душой попарил веником, что ни одной силенки не осталось. Сейчас бы воды холодной глотнуть и упасть без задних ног. Однако нас за стол ухаживают.

— Можно воды? — прошу я, располагаясь слева от Максима на мягкий угловой диванчик.

— Да какая вода после бани, Машенька? — всплеснув руками, удивляется тетя Люда. — Сейчас чай горяченький сделаю.

— Да мне бы просто воды, — сухо сглатываю.

Не представляю, как сейчас еще что-то «горяченькое» пить.

— Компот надо было достать, Люд, — спохватывается Владимир.

— Ой, забыла! Лезь давай в подпол.

Скрутив половик, мужчина открывает святая-святых — люк в домашний погребок, спускается наполовину и достает трехлитровку вишневого компота. И вскоре перед нами появляется симпатичная лимонадница — диспенсер с краном, под который я первой кружку толкаю, умирая от жажды.

— Маша, давай кипяточком разбавлю! Ледяной компот! — предлагает Людмила. — После бани же, горло заболит.

— А-а, — отрицательно мычу, не в силах оторваться от этого божественного нектара — в меру кислого, в меру сладкого.

Максим тоже осушает свою кружку до дна. И я себе вторую наливаю.

— Не пей холодное, тебе говорят, — шикает на меня.

Я лишь глаза закатываю и снова опрокидываю в себя все до последней капли.

— В доме у вас тепло? — спрашивает Людмила.

Она стоит у плиты и усмиряет шумовкой всплывшие пузатые пельмени.

— Да, — синхронно с Максом отвечаем.

— А мы уже лет пятнадцать с газом, да, Володь?

— Да побольше, восемнадцать — поправляет тот, доставая из морозильной камеры бутылку водки.

— А печку, наверное, лет десять, как сломали, да? — снова обращается к нему жена.

— Ну где-то так, — кивает мужчина.

— До последнего не хотели убирать, а потом ремонт затеяли и сломали. Сначала непривычно было без печи, как будто в доме чего-то не хватает, а потом ничего, привыкли. С газом, конечно, жизнь, — сообщает тетя Люда, ловко перекладывая на широкое блюдо пельмени. — Потом дети выросли, нам с дедом ванную в доме сделали. Мы баню-то теперь топим редко: для детей с внуками, для гостей да по праздникам.

Я осматриваю симпатичную современную кухню — не чету той, из прошлого века, где я хозяйничаю последние три дня. В кирпичном доме тепло, даже жарко, сквозняком, как у нас, не тянет. Вместо печи — газовый котел. И все блага цивилизации есть, включая, санузел — что, лично я считаю, топом.

Из чистого, не скованного морозом пластикового окна дома соседей наша избушка выглядит совсем древней, ветхой и сиротливой, что ли.

Видно, правду говорят, что пока в доме живут, он тоже живет, а когда оставляют, он превращается в дряхлого старичка и тихо, незаметно для всех умирает. И если бы не дядь Миша, бабушкина избушка уже бы давно рухнула, и не было бы у меня такого невероятного Нового года…

— Во-о-от, давайте, накладывайте, кушайте, пока горячие, — Людмила ставит по центру стола блюдо с пельменной горой. — Я еще сварю. Володь, чего сидишь, наливай, — мужу командует.

— Ты как к беленькой относишься? — дядь Вова к Максу обращается.

— В разумных пределах — положительно, — кивает тот.

А я на него смотрю и глазами хлопаю.

Водка после бани?

Оказывается, как много я еще не знаю про Потапова.

— Мария? — мужчина ко мне с тем же вопросом спешит обратиться.

— Нет. Я водку не пью.

— Максим, ты давай тогда своей невесте сам организуй. Мы это дело не понимаем, — Владимир передает Максу принесенную нами бутылку вина.

— Нет, — я головой мотаю, чувствуя, как краснею из-за того, что меня «невестой» назвали. Причем краснею от удовольствия. — Если никто не будет вино, не открывай.

Не хочу я никакое вино — это раз. А, во-вторых, как-то неудобно выпивать с людьми, которые мне в предки годятся. Максим — мужчина, ему нормально. Но мне вот не по себе.

Никто и не настаивает. Чокаюсь со всеми компотом. Пьем за Новый год, разумеется.

— Ешьте, ешьте, — торопит нас Люда, двигая ближе всевозможные приправы. — Вот хреновина, горчица, сметана, магазинная правда. Кто с чем любит? Могу уксус развести? Кто хочет?

— Я, если можно, — вежливо просит Максим.

— А я с «Огоньком», — толкаю первый пельмень в этот ароматный соус.

Потапов незаметно обводит меня рукой за бедра и тихо шепчет, наклонившись:

— Да, невеста, ты у меня, определенно, с огоньком.

С набитым ртом я улыбаюсь и легонько пихаю его в бок, чтобы вел себя в гостях прилично.

— Накладывай еще, Маша! Вон худая какая! — Людмила обращает внимание на мою тарелку, куда я положила всего пять пельменей.

У Максима чуть больше, и хозяйку такое положение вещей никак не устраивает. Она нам сама полные тарелки наваливает, а потом еще.

Домашние пельмени — просто восторг вкуса. И я продолжаю их поглощать, даже когда наелась. И Макс — тоже. Гостеприимные хозяева взяли нас в заложники и явно не намерены выпускать, пока мы все у них не съедим. Последние три пельменя я уже Потапову перекладываю, иначе умру просто.

— Все очень вкусно, спасибо, — даю понять, что трапезу закончила, и тарелку подальше ставлю. — «Огонёк» у вас замечательный. Мама раньше тоже каждый год делала.

— Володя называет его «хренодер», — говорит тетя Люда. — А сватья наша — «горлодер». Да как только эту хреновину не называют, — машет рукой женщина и после вопросов о моих родителях задает те, от которых мы с Максом оба замираем: — Маш, а брат-то, брат твой женился или не женился еще? Как зовут старшего? Сколько ему уже?

— Нисколько, — роняю я упавшим голосом.

— Саша умер восемь лет назад, — объясняет мою реакцию Максим.

— Умер? — с ужасом на лице переспрашивает Люда.

И я киваю:

— Да.

— Господи… А мы-то и не знали… Толик-то не ездит сюда, а Михаил нам ничего не рассказывал. Не говорил же тебе, Вов?

— Нет. Я б тебе сказал, — мрачно и растерянно высекает мужчина.

— Ты прости, Маш, что спрашиваю, а что случилось-то с братом? — явно сочувствуя, все же любопытствует женщина.

— Он… В папиной новой машине сидел. В гараже. Зимой. Завел. Уснул. И не проснулся, — рублю по слову, выдавая лишь сухие факты.

— Вон как… Какой кошмар… — качает головой Людмила. — Бедный Толик… Горе-то какое родителям… Сына похоронить… Не приведи Господь… Подумать только… Какой молодой… Жить и жить… Так сколько ему было?

— Двадцать, — глухо толкаю.

Максим опускает ладонь мне на бедро и мягко пожимает. А я ему взглядом даю понять, что все в порядке.

— Ай-ай-ай… — причитает дальше Люда.

— Владимир, а вы курите? — неожиданно интересуется Макс.

Неожиданно — потому что он уже лет пять точно не курит.

— Ага, айда на веранду.

Мы сидим у Утешевых потом еще около часа. Без чая с «Муравейником» нас домой не отпускают. И обратно через дорогу, разделяющую наши два дома, катимся с Максимом, как колобки.

При этом Потапов на посошок выпил с соседом водки, стрельнул у него сигарету и теперь идет и курит.

— Максим, в чем дело? Ты же давно бросил, — не могу не полюбопытствовать, когда к воротам подходим.

— Я больше не буду. Это так…

Он тушит сигарету и кладет ее на доску штакетника, затем тянется через забор и, схватившись за ветку, осыпает с рябины снег.

— Я же в тот вечер из гаража не просто ушел. Разошлись мы во мнениях… — безрадостно усмехается Максим. — Просто хуями друг друга обложили — лучшие друзья, блядь.

— Из-за чего? — ошарашенно спрашиваю.

О том, что Макс с Сашкой поругались в ту ночь, я слышу впервые.

— Из-за тебя, Мань. Он видел, как мы тогда с тобой целовались во дворе у вас.

— Так это же в ноябре было, — непонимающе хмурюсь. — На мой дэрэ.

— Ну вот, — подхватывает Максим. — Он нас видел, а сразу виду не подал. И тут перед Новым годом его эта Вика бросила, он накидался, и я давай его лечить, типа, хорош гнать, братишка, да у тебя этих телок еще столько будет. Ну он бухой мне и предъявил, что я крыса, что не уважаю его, что к тебе подкатываю у него за спиной… Короче… — толкает шумно. — Я сначала попытался объяснить, сказал, что ты мне действительно очень сильно нравишься, но пока ты маленькая, я тебя даже пальцем… — И едва он это произносит, как у меня грудь в тиски заковывает — я начинаю понимать, почему Максим с такой упертостью считал себя виноватым в том, что Саша задохнулся в машине. Потапов с силой ударяет кулаком по верхушке штакетника, и со всего забора тоже снег сыпется. — Саня погнал на меня, что я его держу за идиота… — Берет паузу. Вздыхает безысходно, и я настораживаюсь. — Просто дело в том, что мы с ним этим вечером с девчонками зависали… У знакомой знакомой… И мы там с ними… — умолкает.

И тогда я продолжаю вместо него:

— У тебя был секс с одной из них.

— Ну да… — Макс подтверждает очевидное. — И Саня пытался клин клином вышибить тоже, но в итоге только сильнее загнался. Мы отмазались от девчонок, взяли пиво, поехали к вам и засели в гараже. И вот там слово за слово, и ему не понравилось, что я на тебя какие-то виды имею, а сам гуляю других. Он меня обложил матами, я — его, психанул и ушел через поселок пешком домой. Это было в три часа ночи… — его голос срывается. — И если бы я остался у вас, как собирался, и присмотрел за ним…

Я не даю ему договорить. Похожую, только менее подробную, пластинку я уже слушала.

— Пожалуйста! — хватаю его за локти и сотрясаю. — Максим, пожалуйста… Я тебя очень прошу, отпусти это! Ты не виноват! Ну… Или если ты виноват, тогда и я тоже! Ведь, если бы я к тебе не полезла тогда по глупости, придумав себе невероятную любовь, то вы бы не поругались, и ты бы не ушел! Ведь так⁈ — шумно втягиваю носом воздух, разглядывая поникшего Потапова.

— Мань, нет, — отражает он. — Ты не виновата.

— Как и ты! — громко повторяю. — Я думаю, если бы Сашка был жив… Он бы потом понял, что погорячился. Он сам бы у тебя прощения наутро попросил… Он был вспыльчивый, но быстро отходил. И мне кажется, что он не был бы против, потом, если бы мы… — выталкиваю вместе с паром. — Потому что он знал тебя, как я тебя сейчас знаю. В то время ты мне казался просто офигенным парнем, в которого нельзя было не влюбиться. Но узнала я тебя намного позже, когда Сашки не стало. А он тебя знал…

— Так ты больше не считаешь меня офигенным? — грустно усмехается Максим, обнимая меня и сцепляя руки на пояснице.

— Я тебя считаю больше, чем офигенным. Гораздо больше.

— А что там сейчас с невероятной любовью ко мне?

— У меня к тебе сейчас все невероятно.

— Понимаю. Ты вот меня спросила, Мань… — слышу в его дыхании непривычные нотки никотина и вспоминаю, что мой первый поцелуй имел вкус сигарет, которые когда-то курил Потапов. — Ты меня спросила, почему я только сейчас очухался, да? Почему столько лет ждал, не проявлял инициативу? А я, как будто, ждал чего-то, Мань. Какой-то знак, пинок, санкцию… Не могу объяснить… — на эмоциях задыхается, все увеличивая масштаб откровенности нашего разговора. — Но мне что-то не давало. И когда мы с тобой в этот дом приехали в его годовщину, и ты рассказала, как много для тебя значит это место… И меня накрыло… Сейчас… Или никогда…

— Да, ведь мы с тобой… и правда, — только теперь до меня доходит, — в этот день ужасный снюхались.

А я ведь даже не подумала. Считала, что у нас все спонтанно получилось. Но для Макса, полагаю, все оказалось не таким уж и случайным.

— Не снюхались, а занялись любовью, — тут же поправляет он меня. — И это было потрясающе. Я, надеюсь, ты теперь понимаешь, насколько у меня к тебе все серьезно, Мань? Для меня назад… всё… никак. Ни за что. Или принимай полностью или шли нахрен. Больше никакой гребаной френдзоны, — заключает, требовательно ища мой взгляд.

— Звучит… как ультиматум, — нерешительно комментирую его очередной эмоциональный доклад.

— Говорю, как есть. Но тебе решать.

— Да я же… не против…

— Не против… — недовольно бурчит Максим и оповещает на всю округу: — Я тебя люблю!

Где-то на голос Потапова собака отзывается глухим лаем.

— И я тебя… Люблю тебя, — подхватываю сбивчиво. — Только все так же. По-старому. Как любила, так и люблю. Это плохо?

— По-старому — это лучше всего. О большем и не прошу.

Максим меня сильнее стискивает и чмокает в губы.

Я дарю ему такой же быстрый и звонкий поцелуй, обвиваю за шею под расстегнутой курткой, и мы просто стоим и долго обнимаемся. И в эти минуты наши крепкие объятия ощущаются гораздо важнее того, что между нами уже было.