Проще, чем кажется

23

— Это, наверное, не стоит тут оставлять?

Освобождая холодильник от остатков скоропортящейся провизии, отвлекаюсь на голос Макса. Он у раскрытых створок буфета стоит и достает с полки одну из коробочек с презервативами.

— Ха-ха! — отбиваю с наигранным сарказмом. — Дядь Мишу удар хватит, если он это многообразие увидит. Он меня все детство на руках таскал, коленки целовал разбитые и по-любому все еще думают, что я девочка.

— Тогда не будем его разочаровывать, — понимающе тянет Максим. — Тебе не надо? — предлагает мне маленькую коробочку.

— Нет, спасибо, — улыбаюсь, воскрешая в памяти момент покупки контрацептивов.

А час спустя в остывающем доме уже закрыты ставни.

Рождественское утро выдалось морозным, печь мы утром не топили, и у меня даже нос замерз, пока собирались.

В последний раз обвожу взглядом пространство домика и прохожу к печи, чтобы прикрыть распахнутые настежь дверцы.

В носу щекочет. Плакать хочется. Так тоскливо на душе, будто я со старым другом прощаюсь.

Заглядываю в спальню, где мы тоже все оставили в первозданном виде. Накрываю салфеткой кинескопный телевизор. С ковра подбираю кусочек мишуры — ёлку утром первым делом убрали. А вот часть игрушек с разрешения дяди я увезу с собой в город.

Возможно, все это глупости, но мне кажется, что я хорошо знаю душу этого старенького бабушкиного дома, так радушно принявшего меня спустя столько лет. Чувствую, что он тоже грустит. И как же я ему благодарна! Ведь со мной здесь случилось настоящее новогоднее чудо — я побывала в гостях у своего детства… И здесь я снова была счастлива.

— Не прощаемся, — шепчу себе под нос, давая обещание хоть иногда бывать на родине бабушки и дедушки.

Вспоминаю их, потом папу и маму. Сашку… И на глазах слезы наворачиваются.

В таком виде меня и застает Максим, вернувшись с улицы.

— Мань, хочешь, завтра поедем?

— Нет, — мотаю головой, когда он приближается и всматривается в мои влажные глаза. — Мы же уже собрались. И все хорошее когда-то заканчивается. — Натягиваю улыбку, чтобы не расплакаться, сглатываю и добавляю: — Я про наши каникулы.

— Я так и понял, что про каникулы.

С особым душевным трепетом льну с Максу и обнимаю его под расстегнутой курткой. Как бы я хотела забрать с собой то ощущение простоты и ясности между нами, которое есть сейчас. Однако понимаю же, что в городе все будет иначе. Мы будем встречаться, проводить вечера, заниматься любовью, иногда ночевать вместе, но такого уединенного вайба, как здесь, в уральской глубинке, добиться будет сложно.

И Потапов словно слышит мои упаднические мысли и спрашивает:

— Ты точно ко мне не поедешь?

— Мы же договорились, — осторожно напоминаю ему, выпуская из объятий.

— И к моим не поедешь? — уточняет.

— В другой раз, хорошо? Передавай им привет.

— Передам. Что с тобой делать… — с заметным разочарованием тянет.

Но на том, чтобы я переехала к нему, больше не настаивает. А, значит, понимает мое положение!

Ведь кто я сейчас такая? Безработная. Лицо без определенного места жительства. Бедный музыкант. Горемыка.

Вот спросит меня его мама, где я работаю, и что мне ответить?

Стыд и срам, согласитесь?

И я не могу не думать о том, как жалко выгляжу со своими манатками, когда Максим подвозит меня к родительскому дому и помогает с вещами.

— Максим? Здравствуй… — мама с удивлением приветствует Потапова.

— Здравствуйте, теть Тань. С наступившим вас и с Рождеством, — вежливо задвигает тот, занося в прихожую кофр и несколько пакетов.

По дороге в город я позвонила маме и сообщила, что скоро приеду. О том, что со мной будет все мое барахло, конечно, же не сказала. И теперь она в полном недоумении смотрит на тридцать три пакета (не знаю, откуда их столько, в Лебединое я с двумя только приехала), кофр, переноску с котом и на Потапова.

— Максим меня подвез, — пытаюсь как-то вырулить из ситуации и объяснить хотя бы его присутствие.

И мама наконец отмирает, задавая вполне очевидный вопрос.

— Маша, а что… случилось?

— Я пока у вас поживу? Можно? — отвечаю вопросом на вопрос.

— Да что ты спрашиваешь? — теряется мама. — А где Денис? Ты же с ним где-то отдыхала…

Глаза в пол, и я еле сдерживаюсь, чтобы не ляпнуть: ' А Денис на суку повис'.

— М-м, — а вот Макс не теряется. — Правда? И где это ты с ним отдыхала? — интересуется довольно предвзято.

Вот же блин.

Морщусь и зажмуриваюсь.

Совсем завралась, балбеска.

— Ты, разве, не торопишься? Тебя же родители ждут, — напоминаю суховатым тоном.

Как не хочу с ним прощаться, все же пытаюсь спровадить Макса, чтобы спокойно пережить весь этот позор. Да и с мамой объясниться нужно.

— Разумеется, тороплюсь, — снисходительно высекает Потапов.

— Маша, да что ты гонишь человека⁈ — сердится мама. — Проходи, Максим, чаем напою.

— Я к вам позже заеду, теть Тань. На ужин. Пригласите? — с небывалой наглостью в гости напрашивается.

— А… — мама даже торопеет от его дерзкого вопроса. — Да конечно! Приглашаем! Будем очень рады! Праздник ведь! Приходи обязательно!

— Спасибо, приду, тогда до вечера, — с довольным видом прощается Максим, после чего ко мне наклоняется и говорит: — Мань, не скучай. — В щеку целует у мамы на глазах и уже в самое ухо шепчет: — Люблю тебя.

Надо ли говорить, что после его ухода под взыскательным материнским взглядом я моментально краснею?

— А где папа? — разуваюсь и тему перевожу.

— В магазин поехал, — настороженно отражает мама. И только я выпрямляюсь, как она вполне справедливо интересуется: — Маш, а что происходит? Ты с Денисом поругалась?

Расстегиваю комбинезон и начинаю снимать.

— Мам, да я уже давно не с Денисом. Два месяца, как мы расстались.

— Как это? — недоверчиво отбивает. — Ты же говорила, что вот… Ты с ним… Ничего не понимаю. Где же ты была⁈

— Я была с Максимом. В деревне.

Говорю, как есть, стягиваю комбез и остаюсь в коротких обтягивающих шортах и футболке с длинным рукавом.

— В какой деревне? — оторопело спрашивает мама.

— В папиной.

— В Лебедином, что ли? — как на ненормальную на меня глядит.

— Ну да…

— А что вы там делали? — ожидаемо, недоумевает.

— Новый год встречали.

— Так долго? — нотки удивления сменяет другая интонация. Кажется, мама сложила два и два. — Ма-аша… — что подтверждается шумным расстроенным выдохом.

— Мам, все хорошо. Правда, — спешу ее заверить.

Если честно, ума не приложу, что сейчас у нее в голове происходит. И кем она меня считает.

— Да я уж вижу, как хорошо. Говорила, что с одним, а сама с другим…

О, нет. Очень даже понятно, кем она меня считает.

— Я… с ним… Я, короче, с Максимом теперь, — сообщаю в свою защиту.

— Давно? — недоверчиво смотрит мама.

Я усмехаюсь, вспоминая, с чего у нас все с Потаповым началось, и сознаюсь:

— Чуть больше недели.

Несколько секунд меня разбирают самые противоречивые эмоции: от раздражения из-за необходимости оправдываться до чувства вины и стыда, потому что обманывала маму. А еще так тоскливо на душе становится, хоть волком вой.

— Мам, прости… меня… пожалуйста, — шепчу отрывисто.

В груди бурлит. Дыхание сбивается.

Как же хочется, чтобы меня ни о чем не спрашивали, а просто поняли.

Запрещаю себе лить слезы перед мамой, но сразу же сдаюсь и разражаюсь плачем.

— Маш, Маша… — подойдя и обняв, перепуганная мама меня по волосам и спине гладит. — Да за что мне тебя прощать? Маш? — А я реву и реву. Ничего не могу с собой поделать — столько всего внутри скопилось, что, кажется, если не дать этому выход со слезами, то у меня душа в клочья порвется. — Да что ты плачешь-то, горе мое луковое⁈ — мама тоже всхлипывает.

— Всё… хорошо-о-о, — сквозь слезы утверждаю.

— Что хорошо? Что⁈ Что ты у меня все как неприкаянная? Что ты все мечешься⁈

— Я не знаю, мам… Я не знаю…

— Маш, да что случилось у тебя⁈ — полукриком-полувздохом разражается. — Что стряслось? Кто обидел? Кто⁈ Денис этот, да? — с заметным ожесточением имя его произносит. — Да плюнь ты на него! Плюнь и разотри! А-то, смотрите-ка, какие мы важные! Какой у нас характер и самомнение! Думаешь, я про него ничего не поняла? Да сразу всё поняла! Что себя очень любит! — делится своими наблюдениями моя проницательная. — Ничего! Ничего! У нас тоже характер, да? — плотно прижимая ко мне ладони, по щекам меня гладит и сама уже тоже плачет во всю. — Ты у меня вон какая… Умница, красавица… Все при тебе. Пусть найдет такую!

Ее слезы окончательно разбивают мне грудь. Плачем на плече друг у дружки.

— Расскажи, Маш, расскажи… Сердце болит же за тебя, дочка, — отчаянно просит мама.

— Мам, да правда… Честное слово… Все хорошо. Клянусь… — заверяю ее, судорожно дыша сопливым носом. — И никто меня не обижал… Я просто такая дура, мамочка… Почему я такая дура у тебя? Почему? В кого? Вам, наверное, меня подкинули…

— Ну какая ты дура? Кто сказал? Сами они все дураки! — возражает мама. — С Максимом-то что у тебя?

— Я люблю его, мам… Я так его люблю…

— А он чего?

Не сговариваясь, обе отстраняемся. Кусая соленые губы, мычу что-то на влюбленном:

— И он… Он такой, мам… Он такой… Знаешь?

— Знаю, Маш… Конечно… Знаю.

И мы так заняты своей истерикой и объятиями, что даже не замечаем, как папа дверь открывает.

— Ахой! — о своем появлении сообщает громким морским приветствием, как раньше делал — а он же у нас во флоте служил. Мы с мамой выпускаем друг друга и к нему поворачиваемся. — О, они уже рыдают! — отец усами шевелит.

— Привет, пап, — сиплю пропавшим после плача голосом.

Обнимаемся крепко, и папа требует объяснений:

— Что случилось?

— Твоя дочь влюбилась, — всхлипывает мама, опережая меня с ответом.

— В кого это?

— Да в Максима нашего.

— О как, — присвистывает папа. — А он что?

— С вещами ее привез, — мама красноречивый взгляд на мое барахло переводит.

— Я сама его попросила привезти, — снова оправдываюсь и в штыки: — И, если я мешаю вам тут, я уйду.

— Вот, погляди на нее, — хмыкает заплаканная мама. — Вся в тебя! Слова не скажи!

— А это еще тут кто? — папа на корточки перед переноской опускается, услышав недовольное Вусино «мяу».

Вступился за меня. Защитник.

— Кот. В подъезде осенью подобрала. Он со мной, — тороплюсь вызволить своего питомца из заточения.

— Ну-ка… Иди сюда. — И папа сразу Вусю на руки подхватывает. Он, как и я, неравнодушен к любой животине. — Кот… — прыскает папа себе в усы после визуального осмотра — Вусе под хвост бесцеремонно заглядывает. — Если это кот, то я балерина. Кошка у тебя, Мань.

И мне впервые нет дела до того, к какому гендеру принадлежит Вуся.

Я беру за руку маму, тяну ее к отцу.

Мама притихает. Папа замирает — не зная улыбаться ему или бежать прочь.

— Мам, пап, я так по вам соскучилась… — с надрывом им сообщаю. — Так соскучилась, родные мои…

Обнимаемся всей семьей: мама, папа, Вуся и я.

Снова давая волю слезам, ощущаю какую-то невероятную значимость этого момента. А еще что-то теплое на правом плече чувствую, в том месте, где меня никто не касается. И теперь я точно знаю, кто у меня за ним вот уже столько лет стоит.