Проще, чем кажется

6

— Как всегда, у меня мурахи, — с нескрываемым восхищением сообщает Макс, едва смолкают последние ноты.

Я бесшумно сжимаю мех под его зачарованным взглядом.

Уже не помню, когда в последний раз кто-то так смотрел на меня после исполнения. Денис довольно прохладно относился к аккордеону. Другим я и не играла.

— Это же Бах, — указываю основной источник произведенного на Потапова эффекта.

— Нет, Маш, это ты… Всегда ты…

Макс вкладывает столько искренности и смысла в свой посыл, что на него откликается все мое естество. Чувствую себя мучительно живой. Сердце болезненно сжимается и переворачивается, что-то очень сильное опаляет грудь, внизу живота теплее становится. Или это все же заслуга Баха?

Положив руку на аккордеон, толкаюсь в нее лбом.

Я — полигон, где в режиме реального времени разворачивается состязание. Троеборье.

Одиночество. Тоска. Жалость к себе.

Сама не понимаю, откуда берутся эти глупые слезы. Размазываю их по забитой руке, часть на мех роняю. Пытаюсь заглушить, но на очередном судорожном вздохе их кратно больше становится.

Зажмуриваюсь.

Ну вот. Доигралась.

— Мань, ты чего? — Макс тормошит меня, нежно водя ладонями по плечам. — Что я такого сказал? Ма-ань? Маша⁈ — он всерьез считает себя виновником всей этой мокроты.

Я долго головой трясу, прежде чем поднять ее и взглянуть на Макса сквозь соленую хмарь, дрожащую в глазах.

— Ты ничего… Ты всё… Ты правильно сказал, — спешу его заверить, что не он — причина моей дурацкой истерики. — Это не моя жизнь… А где тогда моя, Макси-им? — взываю к нему, словно у Потапова должен быть ответ. — Где моя жизнь?

— Мань, дай сюда баян, — упав на колени, он тянет за лямки аккордеона.

Я безвольно вытягиваю руки, позволяя забрать инструмент. И мне так паршиво, что я даже не в состоянии напомнить Потапову, чтобы не смел аккордеон баяном называть. Ведь это два совершенно разных инструмента.

— Маша, ну не плачь… — Макс еще зачем-то валенки с меня снимает. — Или плачь лучше… Хочешь — проревись… Я не знаю, — растерянно отбивает, садясь рядом и затаскивая меня сверху.

Серьезно. Как ребенка на колени к себе усаживает.

— Ты думаешь… — начинаю заржавевшим голосом, — думаешь, я сюда приехала, потому что у меня мысли какие-то навязчивые, да? Типа, я съехала с квартиры, бросила работу, сюда намылилась… чтобы что… — шоркаю рукавом свитера протекающий нос и задеваю штангу.

— Прекращай херню нести! — строго высекает Максим, утирая мне слезы. — Ничего я такого не думаю.

— Я не он, Макс… Меня можно оставить одну.

— Да ты же и так одна.

Ну вот. Он опять так смотрит. И этот блеск в его глазах — непередаваемый. Из-за него я чувствую себя уязвимой.

— Это мое дело, ясно? — бормочу, покусывая соленые губы. — Я же не лезу в твою жизнь! А ты… Так ведешь себя со мной как… как с психически неполноценной.

— Это не так, — возражает Максим. — Маш, послушай. Я ни о чем подобном не думал. Клянусь, Мань! Братан… — он трясет меня за коленку, и его пальцы оказываются в недрах огромной дыры, где принимаются медленно поглаживать мою кожу. — Я не лезу в твою жизнь. Просто ты мой очень близкий человек… И твоя жизнь для меня даже важнее моей собственной… Может, я и перегибаю иногда. Ну не со зла же, братишка, — взбаламученный моей истерикой, Макс зажмуривается и прижимается лицом к моему плечу.

— Хочешь знать, зачем я сюда приехала? Хочешь? — торопливо повторяю.

— Расскажи, — часто кивает Максим.

И я вижу, чувствую, что ему действительно важно это услышать.

— Мы здесь как-то целый месяц у бабушки летом прожили с родителями. В этом месте… мы все были… вместе. Все были живы. Здоровы. И бабушка. И Сашка. Мы были семьей… И мама с папой… вместе. Вместе, понимаешь? — изогнув спину, в глаза Максу заглядываю. — И этот дом… Я хотела еще раз тут побывать. Вспомнить… себя. Вспомнить ту девочку Машу, которую все любили и которая любила всех… Которая никому не создавала проблем… Которая… — у меня снова мутнеет в глазах от слез, и я возвожу их к низенькому потолку, чтобы проморгаться, гоняя взгляд по ретро-проводке. — Я всего-то хотела подумать, как мне быть… Куда двигаться… Вот и все, — завершаю со всхлипом.

— Теперь я понял, — подхватывает Макс, водя ладонью по моей спине. — Сказала бы сразу. Потому что условия для ретрита тут, Мань, крайне суровые.

Я смеюсь и плачу. Потапов всегда знает, что нужно сказать.

— Ну почему ты такой, Максим? — признательно вздыхаю, толкаюсь лицом ему в шею.

Он пахнет костром, снегом, кожаным салоном своего крузака, мускусом и немного вином. Силой. Надежностью. Уверенностью.

Макс пахнет мужчиной.

— Какой… такой? — урчит он на низких обертонах.

— Хороший… Ты мой хороший… Ты… — стиснув за шею, прижимаюсь лицом к его колючей щеке. — Прости, это… Это всё пьяные слезы. Прости за этот день, ради Бога… Я… Я не хотела… Мне стыдно перед тобой, Максим… Я каждый раз говорю себе, что не буду тебя беспокоить… И вечно залажу в такую жопу, что, если бы не ты… — с надрывом умолкаю.

Максим отстраняется, чтобы взглянуть мне в глаза.

— Маш, если не перестанешь со своими извинениями, я не знаю, что я сделаю… — глухим голосом угрожает он, обхватывая за щеку своей теплой ладонью.

Обнимая его за шею и потираясь о большую мягкую кисть, я виновато бормочу:

— Прости, я ужасная… Я паразитка… Паразитка…

Когда Максим целует меня — в губы, первое, что мне приходит на ум — это по-дружески. Однако вместо короткого ободряющего чмока его рот крепче вжимается в мой, в результате чего я ахаю и охаю. Не суть важно… Макс застает меня врасплох в момент чрезвычайной уязвимости. Он целует меня так, как только мужчина способен целовать женщину. Не брат, не друг — мужчина.

Полностью растворившись в этом восхитительном ощущении, я даже не сразу понимаю, что все уже закончилось.

— Много нам потребовалось времени, чтобы это повторить, правда? — взволнованно шепчет Макс.

А мне то ли плохо от того, что это снова случилось. То ли невозможно хорошо. Но то, что поцелуй Потапова спустя столько лет опять произвел на меня неизгладимое впечатление, отрицать бессмысленно.

— Опять сделаешь вид, что ничего не было? — облизнув предательски зудящие губы, раздуваю мехами огонь.

Не музыкальными — кузнечными. Ведь самое время ковать себе новую кольчугу, потому что старую Потапов расплавил и в беспомощную жижу превратил.

— Нет, не сделаю… — Макс поразительно громко сглатывает. — Извини, не знаю, что на меня нашло… — как и тогда, почти теми же словами дает заднюю.

Его грудь ходит ходуном. Думаю, Потапов и сам в шоке. Хотел меня переключить. Допереключался, блин.

— Да все нормально… — я отрывисто вздыхаю, освобождая его шею. — Мне не семнадцать и какого-то сакраментального значения поцелуями я давно не придаю.

— Не придаешь? — довольно резко бросает Максим.

— Нет, — отстраняюсь, чувствуя себя вдруг убийственно трезвой. И на пике совершенно не нужного мне сейчас здравомыслия, я тянусь к Максу, чтобы повторить: — Не придаю. — Но на этом вся моя рассудительность неожиданно схлопывается, и я шепчу почти ему в губы: — Даже, если бы ты меня трахнул… Не придала бы.

В глазах Макса вспыхивает недобрый огонь, и в отместку он снова меня целует — нагло, порочно, колко, требовательно, даже жестко, болезненно-сладко, даря мне ярчайшее ощущение собственной значимости. Я в каком-то патологическом восторге от того, что его язык проворачивает с моим, не давая тому покинуть пределы моего широко раскрытого рта.

Максим буквально вылизывает меня, так, что прикосновения его языка я и другими частями тела ощущаю.

У меня ноют груди, между бедер так жарко отбивает, что я стону в голос от разочарования, еще и комментирую его, когда Максим снова обрывает наш оральный контакт:

— Нахрена…

— Извини, я сегодня такой паразит… — Макс иначе трактует мое ворчание, еще и передразнивает, заимствуя мое обзывательство. — Напоил тебя и теперь этим пользуюсь…

— Хочешь меня трахнуть? — толкаю сипло, даже не дослушав его.

— Честно?

Макс без смущения встречает мою провокацию, однако я ощущаю, как все его тело подо мной напрягается, твердея до состояния мраморной статуи.

— Ага… — киваю, пытаясь утихомирить беспокойное дыхание.

— Я никогда никого так не хотел, — очень убедительно задвигает, ощупывая мои бедра.

И я не теряюсь:

— Давай…

Хотите знать, что конкретно мной движет?

Вот прямо сейчас — упрямство и нездоровый азарт. Я так хорошо знаю Макса, что почти уверена, что он мне дальше скажет.

— Нет… — выталкивает он с досадой, что ли.

Да кто бы сомневался?

— В чем проблема? — раскручиваю дальше.

— Проблема в том, что ты не хочешь…

— А ты проверь, — предлагаю, не дослушав.

Я тянусь к его паху и хватаюсь за ремень, и Максим почти сразу вторгается ладонью между моих бедер. Мы снова неистово сосемся, где «неистово» и «сосемся» — максимально точные определения всему происходящему.

— Маш, у меня нет… — первое, что он сообщает дальше.

— Ничего, давай так…

— Так? — Макс хмурится.

— Боишься подцепить что-то? — склонив голову в бок, пытаюсь понять, что его сильнее заботит.

— Я о том, можешь ли ты…

Наблюдаю за движением его кадыка и допираю, что именно.

— Забеременеть? — озвучиваю догадку. — Конечно. Я же женщина, — сообщаю не без иронии. — Не знал? У меня даже грудь есть, небольшая, но есть, — хриплым голосом добавляю, черпая в замешательстве Макса особое наслаждение. — Показать?

Не жду, пока ответит. Задрав руки, стягиваю с себя свитер. Остаюсь в одном спортивном лифчике, беру Потапова за руку и прижимаю к своей правой груди.

— Всегда знал, что ты женщина, Маш… И очень красивая… — он растерянно водит взглядом по моим татуировкам — на руках, шее и ключицах. — Такой красоты я еще не видел… Но мы не будем… — Ощутимо обхватив грудь через ткань, с мукой на лице, Макс вдруг запинается и добавляет: — Нам не стоит…

Я глаза закатываю.

Мы не будем… Нам не стоит… Бла-бла-бла.

Как же достали его надуманные правила! И почему только он решает, чему между нами стоит случиться, а чему нет?

— Не стоит? — повторяю за Максом. — А в чем дело? Боишься, что не оправдаешь моих ожиданий? — задвигаю цинично. — А у меня их и нет, если что… Поэтому, если ты засунул, два раза пошевелился и отстрелялся — это ничего. Я никому не скажу… Ведь мы же… друзья.

Макс совсем недолго плавит меня своим взглядом, после чего сухо требует, сотрясая за бедро:

— Поднимись… И разденься.